– Кинг. Три года назад умерла моя сестренка от астмы. Ты помнишь, тогда еще был жив врач, но у него закончились выделенные Инспекторатом лекарства. Я и сейчас помню, как Дженифер, задыхаясь, билась в маминых руках. Потом умер врач, потому что ему вовремя не поставили диагноз, и когда он слег, лечить его было некому. Потом умерла моя мама от заражения крови, всего лишь поранив руку на картофельном поле. Потом… Да что тут перечислять, кинг, ты все это помнишь сам. Если, не дай Бог, в Резервации начнется эпидемия, Республика просто запрет наши поселения на входах и не даст подняться на Поверхность, пока мы все здесь не сдохнем – я думаю, ты и сам это понимаешь. А может быть, из самых гуманных соображений к нам ворвутся убры в скафандрах и перебьют нас всех, чтоб не мучились. Так вот, кинг, я отвечу тебе, почему мне нужно в Университет. Я узнаю там все, что мне разрешат узнать, и постараюсь узнать то, чего разрешать не будут. Я научусь делать операции, научусь делать лекарства. Когда я приду, ты мне дашь ученика в медбратья и ученицу в медсестры. И я буду их учить всему, что узнаю сама. И если меня не станет, они будет делать то, что делала я, и будут учить других делать то же самое. А еще из Центра унесу книги – куплю их, украду или перепишу. И они тоже останутся после меня. Вот мой ответ тебе, кинг.
Кинг-Эрик перестал постукивать пальцами по черепу предка и удивленно уставился на худющую потрепанную Джессику. Ей он сказал:
– Иди, я подумаю, – но для себя уже перерешил, кого отправит в Университет.
Когда перед ним предстал самоуверенный громила Бил и заявил, что он хочет стать врачом, потому что уверен, что лучше его с этим никто не справится, кинг ему ответил:
– Ты станешь врачом. Попозже. Джессика тебя научит.
Джессику провожали в Университет всем поселением. Кто с надеждой, кто с завистью, кто с сожалением смотрел на эту кучерявую мулатку, уходившую в самый центр ставшегося им враждебным белокожего мира. Провожатые расступились перед Кинг-Эриком, любопытно поглядывая на увесистый рюкзак с проступавшими через ткань контурами вложенного в него цилиндра. Для них так и осталось загадкой, что кинг передал Джессике. Взяв девушку за плечи, он нагнулся к ее уху и прошептал:
– Там бумага, целый рулон. Книг красть не надо – все равно вынести не дадут, лучше переписывай. Ну и муоней немного, тоже на книги, а лучше, на бумагу – так книг больше выйдет. Это все, что я могу сделать, а ты сделай то, что можешь ты.
И Джессика делала все, чтобы не подвести кинга. Она зубрила медицину, остервенело кромсала трупы, совала нос в лаборатории по производству лекарств и постоянно писала-писала-писала. Она почти не обращала внимания на тот вакуум общения, в котором оказалась в Университете и даже в своем кубрике. Ее не преследовали, особо не обижали, но не давали забыть, что она – резервантка, что она – «прощеный враг». Правда иногда случались похабные приставания студентов-юнцов, желавших поцапать экзотическую красотку, но Джессика на это реагировала очень резко и громко, враз отбивая у пижонов желание лезть к ней.
Конечно, Джессика со своим англо-белорусским акцентом рассказала Вере не все. Еще она не рассказала ей о том покорном ощущении несправедливости, в котором жили мавры со времен Великого Боя. Им обещали полную свободу, а вместо этого переселили из бункеров Мавритании в необжитые поселения, выставили кордоны, объявив мавританские поселения Резервацией. Они платили больший налог, но при этом от Республики не получали почти ничего. По нескольку раз в год в Резервацию входили войска и их поселения обыскивали, чтобы найти сверхлимитное оружие, укрытый от налога урожай или какой-нибудь другой предлог для наложения дополнительных штрафов. Казалось, что Инспекторат ищет только повод, чтобы мавров уничтожить вообще.
Вера слушала Джессику внимательно, не перебивая и не отвлекаясь. И Джессике казалось, что Вера – другая, что это тот человек, которому плевать на предрассудки. И пока говорила, она все больше признавала себе, насколько она изголодалась по нормальному человеческому общению. Но дружбы у них не случилось. Вера просто выслушала Джессику, пополнив багаж знаний об еще одной части Муоса, в которой никогда не была, и отвернулась, взяв в руки свою книгу. Джессика по-английски прошептала ругательство, досадуя на свою болтливость, и с озлоблением схватила карандаш, чтобы дальше переписывать «Гнойную хирургию».
11
Вера перестала замечать время. Казалось, не было у нее кровавого прошлого и нет неопределенного будущего. Время для нее остановилось и сфокусировалось в замечательном настоящем. Прошлое и будущее, спецназ, враги, война, смерть – нереальны. Реален Университет, реальна огромная Вселенная, которую она изучает на лекциях и при чтении книг. Вселенная, для которой все войны, смерти, страдания в Муосе – лишь почти незаметное перемещение и трансформация ничтожной части материи. Реален необыкновенный человек Вячеслав Максимович, в кабинет которого они приходят каждый вечер, реальна кружка чая, которую в каждую встречу выпивали на двоих, сделав это торжественным ритуалом. Реальна уютная лаборантская вневедения с ее книгами и неспешной беседой о далеких мирах и незапамятном прошлом. Реален смешной добродушный лесничок Хынг, с которым Вера подружилась и пообещала научить хорошо драться. Реальны неловкие удары кулачком Хынга по ее ладоням во время их «тренировок» в лаборантской вневедения и добродушно-осуждающая улыбка бородача-преподавателя, не одобрявшего эти их занятия. Реальна веселая и любопытная Танюша, не перестававшая цокать по поводу Вериных встреч с преподавателем, не верившая в их интеллектуальные беседы и достававшая Веру вопросом: «Ну что, у вас ЭТО было?». А в ответ Вера лишь громко смеялась (до Университета она редко улыбалась) и обещала, что Танюша об этом узнает первой. Сама же себе она не допускала мыслей о том, о чем Танюша ей говорила вслух. Она не могла позволить себе думать о Вячеславе Максимовиче иначе, как о гениальном человеке. Она изучила его книгу и убедилась, что такое мог создать только необыкновенный человек. Кое с чем она не соглашалась и обсуждала с Вячеславом Максимовичем, и тот без тени надменности вступал с нею в жаркий спор или же совершенно серьезно, без капли угодливости, соглашался и тут же что-то менял или дополнял.
И даже когда до окончания учебы оставалось две недели, Вере казалось, что это очень-очень долго. Потому что даже день, наполненный мирной жизнью, счастьем познания и пребыванием с замечательными людьми – это безмерно много.
Но возвращение в суровую реальность произошло неожиданно и резко. Прямо на лекции в аудиторию зашел военный. Не поздоровавшись ни с опешившим преподавателем, ни с замершими студентами, он громко произнес:
– Татьяна Сиднюк!
Танюша медленно поднялась. Офицер, сглотнув слюну, попросил:
– Выйдите, вас ждет психолог.
Танюша на ватных ногах поплелась к выходу.
– Курсанты Академии!
Все курсанты, а с ними и Вера, вскочили, вытянувшись в струну. Вера сделала это автоматически, даже не успев сообразить, что команда относится непосредственно к ней. Офицер пробежал глазами по курсантам, остановился на Вере:
– Пруднич?
– Так точно.
– Пруднич, оставайтесь. Остальные – за мной: для вас учеба закончилась.
Даже когда дверь аудитории закрылась за вышедшими офицером и курсантами, Вера еще некоторое время стояла, потом медленно села. Она не понимала, что происходит; не понимала, какая связь между Танюшей и военными; не понимала, почему оставили в Университете ее. Какая-то едкая тревога обожгла ей все нутро. Как только закончилось занятие, она побежала к декану. Тот лишь разводил руками, заверяя, что знает не больше Вериного. Единственное, чем декан поделился с нею, это то, что по распоряжению Штаба всем курсантам, кроме Пруднич, досрочно присвоены офицерские звания, и они отозваны к месту службы. С чем это связано и куда увели Сиднюк Татьяну – он не знает. На просьбу отпустить ее в Штаб, чтобы самой во всем разобраться, декан категорически отказал:
– Нет! Нет и еще раз нет! Во-первых, выход за пределы Университета до окончания учебы запрещен, за исключением письменного распоряжения Инспектората или Штаба. Во-вторых, час назад офицером Штаба мне было строго указано ни при каких обстоятельствах не отпускать вас до окончания учебы. Но если вы так хотите, можете оставить рапорт, и его передадут в Штаб.
Делать было нечего – Вера написала рапорт с просьбой вызвать ее в Штаб и объяснить происходящее, после чего вернулась на занятия. Когда она пришла вечером в кубрик, встревоженная Лидия сама начала у нее расспрашивать, что случилось с Танюшей. С ее слов, Танюшу она встретила в коридоре зареванную в сопровождении какого-то военного. Вера рассказала, что знала. Книги читать не хотелось, и она сразу, намного раньше обычного, поплелась в лаборантскую. Вячеслав Максимович корпел над своей книгой, Хынга в лаборантской не было – в это время он обычно находился в квартире преподавателя. Она поделилась с ним своими тревогами. О последних событиях вне Университета Вячеслав Максимович ничего не знал и как-то объяснить происходящее не мог, но он сделал большее: он обнял Веру и прижал ее к себе. Почему-то в один миг все тревоги для Веры стали незначительными. Бесстрашная Вера, побеждавшая в боях опасных врагов и в спаррингах опытных бойцов, владевшая навыками диггерской медитации и не раз игравшая со смертью, нашла успокоение в объятиях ученого, который вряд ли смог бы в опасности защитить даже самого себя. Так и сидели обнявшись в тесной лаборантской и, как будто сговорившись, не переступали эту черту. Не нужно было говорить, не нужно было что-то делать, было и так хорошо в объятиях человека, который уже давно стал близким. Вера чувствовала, что завтра все будет по-другому, завтра вернется кошмарная реальность, но это будет только завтра. Может, через час, а может быть, и позже.
Вячеслав сказал:
– Мне к Хынгу надо – он будет переживать.