ла взорвать толпу, ввергнув всех выживших в агонию всеобщего буйного помешательства.
Не все психологи выдержали чудовищные нагрузки, груз чужих страхов, маниакальных идей и проблем – многие из них уходили на другие, более спокойные работы, а некоторые и сами сходили с ума. Но зато оставшиеся прошли такую профессиональную практику, которой не было ни у одного специалиста их профиля на протяжении столетий. Нарабатываемый опыт обобщался, успехи в сглаживании конфликтов психологической службой тщательно исследовались, и в дальнейшем испытанные удачные методы применялись другими психологами. Уже вскоре каждый специалист умел быстро устанавливать психологический контакт, по словам, поведению, жестам и мимике тестируемого стремительно определять его психотип, особенности характера и склонности поведения. Особо изучались «полиграфические» методы, позволявшие по внешним признакам определить, говорит ли тестируемый правду или же врет. Ну и конечно, каждый психолог обладал навыками гипноза и нейролингвистического программирования – и это давало значительные преимущества при оказании помощи людям, оказавшимся в критических состояниях.
Шли годы, обитатели Муоса постепенно привыкали к жизни под землей, нуждающихся в психологической помощи становилось все меньше. Но надобность в психологах не отпала – наоборот, их функции все расширялись: теперь они участвовали в отборе кандидатов на важнейшие должности (в Инспекторат и администраторами поселений), поскольку любая ошибка в назначении в критических условиях Муоса могла оказаться пагубной. Психологов привлекали к разрешению конфликтов внутри поселений, к выявлению и пресечению возможного неповиновения, их звали на допросы преступников и бунтарей, они обучали навыкам нейролингвистического программирования и полиграфического тестирования следователей, они участвовали в подготовке военных операций и даже в разработке законов.
С развалом Единого Муоса психологическая служба была сохранена только в Центре. Во времена противостояния с ленточниками именно инспектора-психологи, подключившись к изучению плененных ленточников, достаточно четко определили их особенности поведения, отличающие симбионтов от обычных людей, выявили слабые и сильные стороны зараженных. Тем самым победа в Великом Бою была отчасти и заслугой психологов.
С образованием Республики психологическая служба была укреплена, ей были приданы новые полномочия и функции. Теперь работа специалистов этого подразделения Инспектората мало напоминала то, чем занимались их предшественники в первые месяцы после Последней мировой. Сейчас их главной задачей стало манипулирование сознанием отдельных людей и целых поселений…
– Я бы не советовала тебе сейчас уходить, приступ может повториться в любую минуту; подождала бы еще дней пять, Король не против, – сказала Джессика, не особо рассчитывая на то, что вечно куда-то спешащая пациентка ее послушается.
Вера перебирала содержимое своего следовательского рюкзака, чтобы убедиться, что все на месте. Три дня назад, придя в себя сразу после очередного приступа, она услышала какой-то подозрительный шепот рядом со своей кроватью. Чуть приоткрыв глаза и покосившись, она заметила три курчавые черные головы, владельцы которых увлеченно перебирали вещи в ее рюкзаке, внимательно их рассматривая и строя версии об их назначении. Странная белокожая молчунья-следователь, появившаяся в Резервации, вызвала повышенный интерес со стороны негритят. Сначала они делали попытки завладеть загадочными круглыми пилами, поэтому Вере пришлось держать секачи под слежавшимся тюфяком. А сейчас вот добрались до рюкзака.
– Эй! – окликнула их Вера и тут же пожалела об этом. От испуга трехлетняя девчушка, вздрогнув, выронила только что открытую ею баночку с дактилоскопической сажей, и черное облачко порошка сделало негритят еще чернее. Они закричали и бросились бежать, роняя по пути то, что только что подоставали из Вериной поклажи.
Ревизия рюкзака не выявила недостачи, за исключением баночки сажи. Вера достала зачехленные секачи из-под тюфяка и повесила их на пояс.
– А когда приступы пройдут?
– Я не знаю, – пожала Джессика плечами. – Ты же первая излечившаяся.
Вырвавшись из Цестодиума, Вера прибыла в следотдел, написала рапорт и сразу же направилась в Резервацию. Штаб настаивал на проведении операции по удалению червя в Госпитале, но Вера свою жизнь и здоровье доверяла только врачу из Резервации. Сама операция по извлечению паразита прошла удачно, но как только Вера пришла в себя, начался приступ. Впрочем, Джессика о такой возможности предупреждала – то, что она почерпнула из записей врачей и ученых, исследовавших когда-то плененных ленточников, давало неутешительные прогнозы. Паразит, посылая в мозг сигналы, программировал его на то, что при их прекращении мозг должен остановить свою работу, и носитель умирал вместе с червем от внезапного паралича внутренних органов. Вера была особенным пациентом, не сдавшимся червю, да и те снадобья, которые Джессика скормила Вере перед ее уходом на задание, должны были подавить активность паразита. Но полной гарантии того, что удаление пройдет без последствий, Джессика не давала. Чтобы снизить риск, она убивала червя постепенно, дважды в день делая Вере болезненные инъекции прямо в раневой канал раствором с постепенно повышаемой концентрацией опия, антибиотика и яда. И все-таки, когда все угасавшие импульсы от червя совсем перестали поступать в привыкший к ним мозг, это вызвало у Веры шок.
Это случилось задолго до того, как опийная анестезия должна была отпустить Веру. Ее пробудило чудовищное чувство одиночества, безнадеги, отчаяния, не совместимого с человеческой жизнью. Сбитый с толку мозг дал сбой во всех своих отделах, вызвав кошмарные зрительные, звуковые и осязательные галлюцинации. Палата вытянулась в длинный мрачный туннель и стала наполняться пронизывающим до костей холодом. Зловещий шепот со всех сторон вторил: «Убийца! Убийца! Убийца!». Невидимые липкие руки толкали и щипали ее. Вера поднялась с кровати и побежала вглубь туннеля. Адский хохот сопровождал ее бег. Она чуть не столкнулась с Зозоном, который так и стоял, как она видела его в последний момент, держащимся руками за кровоточащий порез на шее. Он выкрикнул, обращаясь к Вере: «Мы все бежим по туннелю, в конце которого – смерть», – и захохотал. Вдруг его лицо, туловище, руки начали шевелиться, словно взболтанный кисель; натянувшаяся кожа местами разорвалась и из разрывов выпадали черви, пожиравшие Зозона изнутри. Уже скоро на месте Зозона выросла куча, кишащая червями, быстро расползающимися в стороны. Ей надо было бежать дальше, и она попыталась обойти кучу, но босые ноги наступали на ползущих червей, отчего они противно лопались, разбрызгивая по сторонам слизь. Сотни детских голосов заорали: «Не надо, мама!». Боясь двинуться с места, Вера присела и увидела, что это не черви, а тысячи крошечных человеческих младенцев копошатся на полу; а там, где она только что прошла, остались кровавые пятна, расплющенные трупики и полураздавленные тела младенцев. Они плакали, кричали: «Не надо, мама!», – а истеричный крик темноты «Убийца! Убийца! Убийца!» сверлил насквозь душу Веры.
Вере хотелось умереть – она закричала и очнулась. Сознание вернулось, но с ним пришла и депрессия, невыносимая, ломающая волю и отбивающая желание жить, двигаться и думать. Еле шевелящиеся в этом апатичном клейстере мысли возвращались к тому, чего она уже не чувствовала в своей шее – она начинала сожалеть, что избавилась от червя. В красном сумраке отвращения к жизни иногда возникало лицо Джессики, пытавшейся поговорить со своей заторможенной пациенткой, но та не хотела общаться ни с кем, и ей было абсолютно все равно, что с ней происходит сейчас или будет происходить дальше. Лишь на следующий день голодный спазм в желудке побудил Веру думать, и она через силу стала выплескивать жижу безволия из своего сознания. Она заставила себя спросить Джессику о том, что с нею происходит, но та лишь пожала плечами, предложив ей немного опия или обратиться за помощью к инспектору-психологу Жанне, с которой успела пообщаться в начале Вериного задания. Для Веры и то, и другое было неприемлемо. Тогда Джессика ограничилась какой-то настойкой из плесневых грибов, и Вере постепенно становилось легче. Но потом случилось еще три приступа, причем один из них – в тот момент, когда Вера шла по палате; она упала и свернулась в позе зародыша, пролежав так в течение нескольких минут с открытыми глазами и перекошенным лицом. Как ни пыталась Джессика привести ее в чувство, ничего не получалось, а когда все-таки Вера очнулась, очередная волна депрессии накрыла ее на несколько часов. Впрочем, промежутки между приступами становились больше, и каждый последующий переносился все легче.
Джессика проводила Веру до выхода из Резервации.
– Пока, подруга.
Как странно: «подругой» ее называют и Джессика, и Жанна, но насколько по-другому это слово звучит в устах веселой мавританки! Действительно, если не считать Вячеслава, которого Вера уже, кажется, окончательно вычеркнула из своей жизни, Джессика – единственный близкий ей человек. Как это нелепо! Во всем Муосе она доверяет только одному человеку, принадлежащему другой расе, предок которого, прилетев поработить Муос, был заклятым врагом ее предков. Она трижды без страха ложилась под скальпель той, которую неорасисты считают «генетически бесперспективной линией». И в отношении к ней у Джессики нет и следа корысти, лицемерия или раболепия. Доктор держится предельно независимо от всех и, кажется, никого не боится. Не обращая внимания на Верину депрессию, она с присущим ей юмором похвасталась двукратным сватовством к ней Администратора Резервации, которого по привычке все здесь называют королем или кингом, – того самого, который когда-то выбрал из всех претендентов для поступления в Университет именно Джессику. Причем в первый раз Джессика обещала кингу «подумать», а во второй раз заявила, что в случае излишней назойливости она «заберет свое обещание подумать». Судя по всему, возможность отказа от такого предложения для местных девушек расценивалась сродни сумасшествию.