– Перекусите с нами? – ухмыльнулся одноглазый.
Вера повернулась и уставилась на него. Если бы у нее не было цели, с которой она сюда пришла, она воспользовалась бы полномочиями следователя, тут же вынесла приговор, не заботясь о формулировках, и немедля привела бы его в исполнение. Но увалень решил, что его предложение привело следователя в недоумение, и гадко хохотнул, открыв свой беззубый рот. Прочие людоеды словно по команде начали громко смеяться, и это был нечеловеческий смех: так, очевидно, смеются демоны или мертвые.
– Я пришла за Вячеславом Максимовичем.
– Худая и мелкая… Маловато в ней будет, но зато свежее… – словно не слыша Веру, приценивался увалень.
– Да-да… Свежая… Хорошая… – одобрительно закивали головами остальные каннибалы.
Между ног стоявших возле нее людей к ней подползла женщина и подняла голову. Вера узнала в ней делопроизводителя, ту, которая записывала ее в журнал. К страданиям, отпечатавшимся на лице этой несчастной, добавилась какая-то печаль – стыд, что ли, за происходящее здесь.
– Увалень, это следователь. Я помню ее. Это она увела отсюда половину надсмотрщиков, которые потом были убиты. Если бы не она, мы бы ни за что не справились со всеми ними. А потом приходили следователи и искали ее, значит, она против Республики; она за нас. Не делай ей плохо.
На удивление, Увалень имел прозвище именно такое, которое пришло в голову Веры, как только она его увидела. Увалень схватил женщину за одежду, поднял к себе и уставился на нее единственным глазом. Потом неожиданно отбросил ее в сторону и разочарованно произнес:
– Хорошо! Отдадим ей Профессора…
– Отдадим… Профессора отдадим… – вторили толпившиеся здесь каторжане, хохоча и посвистывая.
Увалень направился в дальнюю часть коридора, в направлении карцера. Недоброе предчувствие охватило Веру. Вот камеры для неработающих инвалидов, на дверях которых по свежему было нацарапано: «Мясосклад № 1», «Мясосклад № 2», а вот и сам карцер. На трех цепях висели искалеченные люди. Один был уже мертв – немолодой мужчина в священнической рясе с обрубленными по самый пах ногами. Вторая – женщина. Она смотрела на Веру широко открытыми глазами, ее губы тряслись, лицо ежесекундно перекашивали болезненные гримасы. Вера узнала ее – это была сожительница старшего надсмотрщика, которую она видела в его квартире, когда последний раз приходила на эту каторгу. Женщина была совершенно голой, груди и ягодицы у нее были вырезаны, но раны посыпаны каким-то порошком, очевидно, останавливающим кровотечение и не дающим развиться сепсису. Третий человек…
– Нет! – Вера вскрикнула, что вызвало сатанинский смех Увальня, а за ним и всех остальных людоедов.
В глазах у нее помутилось. Она шагнула вперед, в вырытую яму, отчего сапоги у нее провалились в зловонную жижу из крови, мочи, испражнений тех, кто висит и висел раньше над этой ямой. Обойдя первых двух подвешенных, она подошла к нему, словно надеясь, что вблизи она увидит не то, что узрела на расстоянии.
У него не было ног ниже колен. Они были обрублены, а потом культи зашиты нитками и засыпаны все тем же порошком.
– Вера? – он открыл глаза, попытался улыбнуться и снова провалился в забытье.
– Ну что, забираешь его или лучше перекусим? Гы-гы, – снова спросил у нее Увалень, получавший удовольствие от происходящего. Его прихвостни опять загоготали, приводя Веру в бешенство.
– Отцепи его, – сквозь зубы процедила она таким тоном и с таким видом, что кое-кто из людоедов ступил шаг назад.
Скрестив на груди руки, Увалень дал команду, и тут же трое каннибалов обежали яму с двух сторон, положили поперек доску, взобрались на нее и с помощью молотков ловко разомкнули оковы. Они делали это явно не в первый и даже не в десятый раз.
– Забирай, – с ухмылкой кивнул Увалень на положенного возле ямы Вячеслава. – Я вас отпускаю.
Она могла бы выхватить секачи, перерезать ему глотку, завалить еще с десяток каннибалов, но вырваться с каторги, тем более вместе с Вячеславом, у нее не было шансов. И она сделала единственное, что ей оставалось. Закрыв глаза, она за секунду сконцентрировалась и собрала в кулак всю свою волю. Потом нагнулась, подняла Вячеслава с пола и шагнула вперед. Она шла на выход прямо, уверенно, как будто несла что-то не очень тяжелое. Вид воинственной девушки, выносившей из этого ада искалеченного мужчину, произвел впечатление на людоедов. Каждый из них мог нанести удар своей шипованной палицей по спине Веры, запросто перебив ей позвоночник – она бы наверняка почувствовала движение за спиной, но выхватить секачи уже не успела бы, потому что руки ее были заняты. Даже Увалень первое время просто стоял со скрещенными руками, недовольно поглядывая на своих изумленных этой картиной подчиненных. Ему показалось, что дать команду остановить девушку будет сейчас неправильно: после того, что сказала о следователе делопроизводитель, и после того, что следователь сделала сама. Но и просто так отпустить их он тоже не мог. Безобразная ухмылка перекосила его лицо, когда он принял среднее решение: быстрыми шагами он обогнал следователя и стал у двери, ведущей в туннельчик, опять скрестив руки на груди с видом человека, не сомневающегося в своем величии.
– Отойди… ты сказал… что отпускаешь нас, – у Веры заметно сбилось дыхание.
– А я вас и отпускаю… Только не сюдой… Профессору нужен свежий воздух…
Увалень указал на другой выход – на Поверхность. Вера не двинулась, сверля одноглазого изверга взглядом. В толпе каннибалов послышались смешки – теперь их мнение снова было целиком на стороне своего жестокого вождя.
– Ну, что не идешь? Сейчас передумаю.
Кто-то осторожно толкнул Веру палицей в напряженную спину, больно кольнули шипы. Открылась дверь выхода на Поверхность. У Веры опять не оставалось выбора, и она шагнула в распахнутую дверь.
Ноги увязали в снегу, глаза слезились от яркого света и холодного ветра, едва не сбивавшего ее с ног и продувавшего ее худое тело почти насквозь. Первое время она опасалась, что их настигнут каннибалы, но те и не подумали высовываться на Поверхность. Вот он, гигантский овал бывшего стадиона «Динамо», из которого когда-то ее отец уводил мать. Причудливый изгиб судьбы заставил ее повторить то, что давным-давно сделал ее отец. Вера кое-как доковыляла до первого закутка, отгороженного парапетом спуска в какой-то подвальчик, и опустила Вячеслава прямо на чуть прикрытую снегом мерзлую землю, прислонив его спиной к стене. От холодного воздуха и яркого света он быстро пришел в себя и теперь удивленно смотрел на Веру. Он был истощен от голода, кровопотери и той страшной боли, которую испытал и наверняка испытывал до сих пор. Из своего следственного рюкзака она достала респиратор и надела его на Вячеслава. Себе она скрутила повязку из сложенного в несколько раз куска льняной ткани, оторванного от майки. Она сомневалась в эффективности такого противорадиационного средства, и все же респиратор был нужнее Вячеславу, организм которого был ослаблен настолько, что радиоактивный воздух свел бы на нет его и без того небольшие шансы на выживание. Вера, опустив респиратор, дала ему попить из фляги, осторожно, чтобы вода не пролилась за ворот превратившегося в окровавленные грязные лохмотья комбинезона ученого – на таком холоде она тут же стала бы замерзать.
Едва смочив пересохшие окровавленные губы, Вячеслав произнес:
– Ступни болят.
– У тебя нет ступней.
Подумав, он произнес, едва улыбнувшись:
– Все равно болят.
Она вернула респиратор на место и очень серьезно произнесла:
– Вячеслав, единственный шанс выжить у нас с тобой – это дойти до ближайшего известного мне незапертого входа в Муос, причем сделать это как можно быстрее. Я тебя возьму на спину, а ты меня обхватишь за плечи. Только не теряй сознание, иначе отпустишь руки – и я тебя не удержу, или еще хуже – замерзнешь.
– Я постараюсь, но я не уверен.
– Чтобы не отрубиться, говори. Говори что-нибудь.
Вера, стиснув зубы, присела и взвалила Вячеслава на спину, а он неловко обхватил ее за плечи. Стиснув зубы, она встала и пошла. Очередной порыв ветра чуть не сбил ее с ног.
– До какой же все-таки нелепости я дожил – меня, мужчину, на спине несет девушка, которая вдвое младше меня… И которую я сам хотел бы носить на руках…
– Вячеслав, не будем об этом… Объясни лучше, что произошло на каторге.
И он начал свой рассказ. Завывание ветра, респиратор, скрадывающий звук, собственное надрывное дыхание Веры, едва державшейся на ногах и делающей мучительные шаги, мешали расслышать все, что он говорил, но все же общая картина происшедшего ей стала ясна.
Примерно неделю назад их перестали выводить на работу. Потом уменьшили и без того скудный паек. Надсмотрщики, которых без Вериного прихода стало почему-то намного меньше, нервничали. Что-то творилось неладное, причем это происходило вне каторги, раз в них перестали нуждаться и забывали их кормить. На третий день надсмотрщиков осталось только пятеро, остальные, похоже, сбежали. Те, которые остались, были на взводе. Они перестали давать еду, которой на каторге почти не осталось, и совсем прекратили выпускать из камер узников, которые с каждым часом становились все более злыми и неуправляемыми. Тогда кто-то из каторжан стал переговариваться с делопроизводителем, которая ползала по коридорам и к которой надсмотрщики привыкли. Та стащила у надсмотрщиков ключи от камер и, улучив момент, открыла одну из них. Каторжане вырвались оттуда и открыли другие камеры.
Первым делом каторжане стали срывать злость на надсмотрщиках. Узники превзошли своих бывших мучителей в садистских издевательствах. Последний из них умер через сутки – и все это время от него не отходили каторжане, которые с каким-то безумным упоением придумывали для него все новые и новые мучения. Большинство из них даже не воспользовалось предоставленной им свободой – лишь меньше половины освобожденных ушли в тот день с каторги.
– А ты почему не ушел? – кричала сквозь завывание вьюги Вера.