– Да из-за отца Василия, помнишь, я тебе рассказывал про священника. Он вступился за надсмотрщиков, влез в толпу, не давая их мучить. И этот, который Увалень, его избил, из-за чего у отца Василия случилось сильное сотрясение мозга, он не мог идти, ну а я не мог оставить этого необыкновенного человека. И кстати, после того, как это произошло между Увальнем и отцом Василием, многие отстали от надсмотрщиков и ушли с каторги. А когда отец Василий смог подняться на ноги, нас оттуда уже не выпускали.
Не успел умереть последний надсмотрщик, а Увалень объявил себя паханом каторги и заявил, что с нее теперь никто не уйдет. Тут же он сломал шеи двум или трем недовольным сменой власти и так утвердился в качестве правителя этого отстойника. Упившись кровью и мучениями надсмотрщиков, каторжане скатились к состоянию нелюдей. Тут же в голову им пришло решение продовольственной проблемы – они стали съедать тех, кто лежал в камерах для неработающих инвалидов, переименовав эти помещения в «Мясосклад № 1» и «Мясосклад № 2». Но Увальню мало было насытиться самому и насытить свое озверевшее окружение. Ему хотелось перестроить под эти звериные правила поведение всех обитавших на каторге. Когда он заметил, что кто-то, помирая от голода, все же отказывается есть человечину, он с помощью своих прихвостней построил всех в ряд в длинном коридоре каторги и провел личный обход строя с котелком. Его помощник всаживал в рот каждому в строю ложку с варевом, и они дожидались, пока это не будет проглочено и проглотивший не покажет язык, доказав, что во рту у него ничего не осталось. Если кого-то после съеденного рвало, процедура повторялась до тех пор, пока Увалень с помощником не убедятся, что человечина осталась в желудке проверяемого на лояльность к людоедским правилам. Восемь человек отказались – их закрыли в камеру.
На следующий день с отказниками процедура повторилась. Расчет Увальня подтвердился – двое не выдержали голода и приняли эту страшную пищу. На следующий день сломалась еще одна женщина. Но еще днем позже все пять оставшихся отказников, едва державшихся на ногах, преодолели испытание. А потом от голода умерла одна из них. Тогда отца Василия, сочтя его зачинщиком этого неповиновения, подвесили на цепи и стали избивать. Кто-то предложил съедать его понемногу, и ему отрезали сначала ступни, потом голени, а потом и бедра. Сколько мог, он молился; молился за этих людей, ставших нелюдями.
Еще когда отцу Василию отрубали ступни, один из четырех отказников попросил выпустить его – он сам подошел к чану и под радостное улюлюканье других людоедов съел так много, что от резкого перенасыщения умер прямо там, возле чана, и уже на следующее утро сам угодил в этот же чан.
– В камере остались только я и Виола. Отец Василий еще до того, как его забрали от нас, ее окрестил. Она ж молоденькая совсем, из того поколения, когда крестить детей перестали. Он же ее исповедовал и меня тоже. Поэтому она была совершенно спокойна. Вот ведь какая девушка – мы ее считали хуже всех, раз она с надсмотрщиком жила, а оказывается, все наоборот. Ей непременно надо было пережить тот год, на который она была осуждена за воровство. А воровала она для своих двух маленьких сестер-инвалидок. А вот переступить черту человечности не посмела, в отличие от тех, кто еще недавно ее презирал. Потом вытащили Виолу. Видела, что с нею сделали? А потом и меня…
Вера думала о том, в чем заключается человеческая мощь. В силе мышц и ловкости? Умении драться? Навыках владения оружием, дающих возможность быстро убивать? Или в способности гипнотизировать других людей и манипулировать ими? Или же в интеллекте и управленческих навыках, с помощью которых повелевают поселениями или целой Республикой? Если так, то Солоп, Булыга, Жанна, Дайнеко, Славински, Увалень и многие другие мерзавцы – одни из самых мощных людей! А как же Присланный, Светлана, Вячеслав, Джессика, Святая Анастасия и, наконец, Виола, которая и сейчас медленно умирает из-за твердой решимости остаться человеком? Нет, что-то подсказывает, что именно эти обычные человеки стали в ряд самых сильных людей Муоса. И если будущему все же суждено быть, тогда что посчитают более важным историки этого будущего: Верины подвиги, исчисляющиеся десятками трупов, или же книгу Вячеслава, которая, быть может, подымет из дикости умершую цивилизацию? Нет, на своей спине она несет не слабого калеку, не соответствующего брутальным идеалам настоящего, а Человека с большой буквы, не оставившего в беде своего нового друга, доказавшего свою силу отказом жрать с другими человечину и сознательно обрекавшего себя тем самым на муки; явившего свое могущество в выполнении своей настойчивой, незаметной и совершенно неблагодарной миссии по просвещению будущих поколений. И чего бы это ей ни стоило – она должна его донести!
Эти мысли пробивались в Верино сознание, как вспышки, но в основном оно было заволочено болью, холодом и смертельной усталостью. Ног она почти не чувствовала, ее мышцы ныли, позвоночник сводило, перед глазами плыли темные круги. Шаги становились все мельче. Несколько раз она поскальзывалась и спотыкалась о скрытые снегом неровности. Каждое такое балансирование с целью не упасть обдавало ее волной боли и добавляло усталости. Если она упадет, то подняться сможет только сама – Вячеслава она больше не подымет. На этот случай она твердо решила, что останется с ним и будет дожидаться, пока последние крохи тепла не оставят его, а потом и ее.
Но вот впереди она увидела бешено крутящийся ветряк, а рядом с ним – небольшой навес над нарытым круговым песчаным бруствером. Такие брустверы и навесы строили над некоторыми входами с Поверхности в Муос, чтобы вниз не затекала вода, чтобы не попадали осадки, не задувал ветер. Здесь же оставляли какие-то малоценные предметы, надобность в которых возникала только на Поверхности. До входа оставалось метров двести, и в том темпе, которым Вера сейчас двигалась, пройдет она их минут за десять. Внезапный порыв ветра совпал с очередным камнем под снегом. Вера споткнулась, не устояла на ногах и упала, Вячеслав от удара громко выдохнул, но смолчал.
Оценив расстояние до навеса, она сказала Вячеславу:
– Я скоро вернусь с помощью, ты только дождись.
Он слабо моргнул, давая знать, что понял. Вера поднялась – острая боль в ступне едва не заставила ее снова упасть. Из-за вывиха скорость ее движения еще уменьшилась. Стараясь изгнать из себя парализующую боль, она заковыляла к выходу. Когда уже четко был виден люк входа, какой-то внутренний сигнал заставил ее обернуться.
К Вячеславу, все так же беспомощно лежавшему на снегу, приближались три фигуры. Псы! Бесшерстные мутировавшие потомки собак, отличавшиеся от своих прародителей более мощными челюстями и большей агрессивностью.
– Нет! Сюда! Я здесь! – бешено закричала Вера и поковыляла назад.
Псы повернули головы в сторону кричащего двуногого, но с места не сдвинулись.
– Господи, нет! Господи, нет! О Боже, только не это…
Всуе помянув это имя, она решила, что больше ей, собственно, надеяться не на кого и не на что. Чтобы как-то унять охватившую ее панику, она попыталась вспомнить одну из молитв, которым учила ее мать:
– Отче наш… Да приидет… Хлеб наш насущный…
Как ни пыталась, не могла. Потом вспомнила словосочетание, которое постоянно повторял Паук в своих вечерних молитвах:
– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи…
Тут же ей пришло в голову, что у нее быстрее получится двигаться на четвереньках, как это делала делопроизводитель с каторги «Динамо». И действительно, Вера стала приближаться к окруженному хищниками Вячеславу гораздо быстрее. Один из псов стоял как раз на ее следах, прямо у нее на пути. О том, чтобы воспользоваться секачами или бросить в пса нож, не могло быть и речи – она уже не чувствовала своих обмерзших пальцев. Да и убить она смогла бы максимум одного, остальные бы тут же ее загрызли. Вера так прямо и ползла по своим следам, и животное, подвигав челюстью, отошло в сторону. Почему псы не напали на них сразу? Может быть, хотели съесть только полуживого лежащего человека, а сытыми тратить свои силы на прыткую движущуюся цель им не хотелось? А может, наоборот, они просто ждали, пока подползет второй кусок мяса, чтобы удвоить свой ужин. Пусть будет так, лишь бы Вячеслав не умирал в одиночестве – этого она точно не допустит!
Вячеслав был без сознания. Она схватила его под руки и полулежа-полубоком поползла в сторону навеса. Псы постояли, а потом пошли следом за ними, как будто наблюдали, как долго двуногое существо сможет тащить своего умирающего собрата. Но потом они принялись сокращать дистанцию и рычать. Вера судорожно отталкивалась ногами, но силы ее покидали, и ползти быстрее никак не получалось. Вдруг псы встрепенулись и стали убегать. Обернувшись, Вера увидела людей…
– Места ампутации мы почистили и зашили по-новому, – с профессиональным спокойствием докладывала Джессика Вере. – Он сильно истощен, потерял много крови, а из-за переохлаждения существует угроза воспаления легких. Мои запасы сильного противовоспалительного закончились, ведь сейчас многие болеют, а из лабораторий Улья получить медикаменты пока нет возможности – сама знаешь, что сейчас там творится. Поэтому лечу тем, что имею, а в остальном – надежда на Бога. Но сейчас меня больше волнуешь ты.
– Со мной уже все нормально: нога почти не болит, голова почти не кружится, покашливаю немного, да это ведь мелочи – простыла слегка.
– Нет, это не мелочи, Вера. Ты провела три часа на Поверхности, дыша радиоактивным воздухом. И то, что я вижу по тебе, не укладывается в картину обычной простуды – это признаки радиоактивного отравления. И это очень опасно.
– Ты сгущаешь краски, Джессика. Все нормально, я оклемаюсь, я сильная.
– В том-то и дело, что сильная и не ощущаешь того, что происходит с твоим организмом. Тебе надо остаться, попить пэтэйтуин…
– Эту вонючую мерзость? По запаху, вернее, вони похожую на картофельную брагу? Да еще с таким тошнотворным названием? – попробовала отшутиться Вера.