Но Джессика не поддерживала иронии, теперь даже ее обычно смешливые глаза смотрели на Веру серьезно и с нескрываемой тревогой. Зная, что повлиять на Веру можно только посредством аргументированных доводов, она объяснила, как первокурснице медфака:
– Старики у нас называют картошку «пэтэйту», поэтому я и назвала лекарство пэтэйтуином. Придумала его не я. Уже давно в Муосе подметили, что картошка, способная выводить сама из себя радионуклиды во время роста, обладает слабым очищающим воздействием и на организм после ее употребления. В некоторых расположенных близко к Поверхности поселениях пьют сок сырого картофеля. Я лишь предположила, что полезные в данном случае вещества находятся в кожуре или близко к ней. Поэтому, прежде чем отдать на ферму картофельные очистки, из них у нас в Резервации выжимают сок, а я из сока делаю экстракт, повышая концентрацию и улучшая усвояемость полезных веществ. В Резервации каждый вышедший на Поверхность после возвращения проглатывает ложку пэтэйтуина. Но дало ли это результат и продлит ли это жизни – я точно пока говорить не могу, прошло слишком мало времени. С тобой еще сложнее: никто из тех, с кем я имела дело, не проводил без маски на Поверхности столько времени. Поэтому я не уверена, что это панацея, но другого лечения я тебе предложить не могу.
– Хорошо, налей мне этой гадости с собой. Обещаю, буду принимать в точном соответствии с назначением.
– Проблема в том, что пэтэйтуин нужно принимать в течение нескольких часов после изготовления, потом он становится ядом. Поэтому с собой тебе я дать его не смогу. А сама ты его изготовить не сможешь, да и не будешь.
– Джессика, через пару дней я вернусь в Резервацию, распластаюсь на койке, и делай со мной все, что захочешь.
– Да как ты не понимаешь! – неожиданно повысила голос Джессика, совсем перестав быть похожей на саму себя. – Эта гадость, которой ты надышалась, убивает тебя изнутри. Ее надо выводить немедленно. Какие пару дней? За эти пару дней ты можешь стать инвалидом: у тебя выпадут волосы, а может быть, и зубы. Обнаружатся признаки малокровия. Куда ты вечно спешишь, носишься по Муосу? Он здесь, что тебе еще надо? А если ты придешь, а он будет уже мертв?
– Он выживет, – спокойно ответила Вера.
– Я рада твоей уверенности, но как врач ее не разделяю. Я договорилась с кингом – вы оба можете оставаться в Резервации столько, сколько захотите. А если кинг начнет передумывать, я выйду за него, и будет так, как я хочу. Ты будешь помогать с обороной, делать вылазки, обучать наших драться – Резервации скоро понадобится защищаться от всех. Вячеслав пусть учит детишек – уверена, это и им и ему понравится.
Как Вере хотелось подчиниться своей старшей не родной и не названой сестре!
– Прости, Джессика, у меня там есть еще дела. Спасибо тебе за все…
Планам покойной Жанны на полную изоляцию Улья реализоваться было не дано. Крах начался слишком рано, когда работы по постройке железобетонных ворот и систем экстренного обвала ходов еще не были завершены. Эти три входа до сих пор перекрывались хлипкими дверями, наспех построенными баррикадами и усиленными дозорами асмов. Асмами себя называли члены созданного генералом Дайнеко нового вооруженного формирования – Армии Спасения Муоса (АСМ), состоявшей из бывших штабных офицеров, немногих оставшихся убров, армейцев и большого числа новобранцев. Дайнеко для поддержания своей диктатуры осуществил почти поголовный набор в АСМ мужчин, оставшихся в живых после чисток и не сбежавших от мобилизации из Улья. В ближайших поселениях, где был «восстановлен порядок», также отбирали самых сильных юношей и мужчин и добровольно или под угрозой казни обращали в асмов.
Самый большой вход в Улей шел прямо со станции Площадь Независимости, самого многолюдного поселения Муоса. Поэтому Вера пришла именно сюда. Это была территория Деспотии Дайнеко.
На подходе к станции Площадь Независимости Вера встретила беженцев и, наспех побеседовав с ними, узнала, что возглавленная лично Дайнеко АСМ ушла «наводить порядок» на восточные станции. По слухам, войска генерала встретили ожесточенное сопротивление на Академии наук, однако о дальнейших событиях мнения были противоречивы: не то все повстанцы были разбиты, не то армию генерала окружили и уничтожили до последнего солдата. На входе на станцию ее встретили четверо дозорных из АСМ. Один из них – бывалый вояка из числа армейцев, трое – новобранцы. Армейца Вера узнала, он ее – нет. В резервации она переоделась в мужскую, скорее даже подростковую одежду. В кепке с лихо натянутым козырьком, с короткой стрижкой и пацанской походкой она была похожа на сорванца, а не на объявленного вне закона и подлежащего уничтожению следователя.
– Куда ты идешь, дитятко? – спросил парень, возрастом едва ли старше Веры.
Униформы ему, как и большинству асмейцев, пока не выдали – только меч, арбалет и красную повязку с белыми буквами: «АСМ».
– Я, этава, к генералу иду. Этава, в армию, значит, поступать.
– Ты – в армию? – надменно спросил юнец, издевательски потянув козырек кепки Веры вниз.
Другие асмейцы заржали.
– Тупай отсюда, пока по жопе тебе не нашлепали.
– А ты, этава, нашлепай.
– Не понял?
– Давай на разы, аль сцышь?
– Ты чего, совсем страх потерял, придурок малолетний?
Но слова были сказаны, асмейцев раззадорила задиристость незнакомого им пацана, идущего вступать в армию, и они не прочь были потешиться над дурачком.
Через три секунды остановивший Веру асмеец лежал на земле, обезоруженный и пристыженный. Пять секунд Вере понадобилось на второго новобранца. Тогда ею заинтересовался армеец. Вера дала ему возможность восстановить честь новой армии – билась в треть силы, намеренно пропуская несильные удары. Когда же через три минуты Вера все же упала на пол, сымитировав легкий нокдаун, она произнесла восхищенным голосом:
– Этава, дядь, а меня научи драться так. Я с тобой вместе воевать хочу.
– Да ты, пацанчик, и так неплохо дерешься. Где ж так научился?
– Батя научил давненько, Солопа я сын.
– Солопа? Из Спецназа? Знатный вояка. А где ж он сейчас? Говорят, в Черной Пятерке?
– Этава, дядь, не велено говорить мне. Так возьмете?
– Ну, я сам не беру – невелика шишка. А вот пропуск тебе выпишу, на входе в Улей покажешь, скажешь, что Пивень тебя направил на вербовку в АСМ. Там получишь оружие, повязку, скажи, что ко мне хочешь идти. Немного подшлифуем кое-что в тебе и повоюем.
Вера весело побежала на Площадь Независимости, слыша за спиной, как Пивень отчитывает своих бестолковых и неумелых подчиненных, приводя в пример «Солопова сына», который, еще не попав к нему в подчинение, стал его любимчиком.
Признаки нового порядка были видны сразу при входе на станцию. На видном месте под потолком висели поднятые на цепных блоках несколько мужчин и женщин с перерезанными глотками. К трупам были подвязаны таблички с надписями: «Я – бунтарь!», «Я – дезертир!». На всегда многолюдной ранее станции людей было совсем мало: торговля прекратилась, не было приезжих, своих также стало меньше, а те, кто остался, предпочитали отсиживаться в своих квартирках. Лишь несколько молоденьких асмейцев прохаживались по коридору, удерживая руки на рукоятках мечей. Кругом была грязь, валялись разбросанные бумаги, книги, мусор. Двери некоторых квартирок были распахнуты настежь, все более-менее ценное оттуда было вытащено, а не ценное разломано и разбросано. Несвойственная этой станции тишина едва нарушалась шагами асмейцев да редкими приглушенными разговорами в квартирах и конторах.
Благодаря успешно подобранным легенде и образу Вера беспрепятственно прошла по станции и через усиленный, но недостроенный шлюз – в Улей, а оттуда сразу направилась в Университет. Университет для генерала не являлся важным объектом, который стоило бы охранять, поэтому армейский пост отсюда убрали. На время войны занятия были прекращены. По доносам были уничтожены студенты из числа восточенцев, которые поддерживали повстанцев или высказывали крамольные мысли в отношении нового режима. Следующая волна казней коснулась тех, кто отказался воевать. Потом по новому приказу генерала перерезали тех, кто относился к категории «мутант», причем признаки мутаций было дозволено определять асмейцам. Опьянев от выпитой браги и пролитой крови, проходя по рядам трясущихся от страха студентов, они, хохоча, причисляли к мутантам некрасивых девушек и раскосых, сутулых или носатых парней, тут же пуская их в расход. Остальных студентов мужского пола, тех, кто не успел убежать, мобилизовали для новой войны. Выживших после чисток девушек и преподавателей распустили. Впрочем, из Университета никого не выгоняли, и немногие преподаватели и студенты слонялись здесь как неприкаянные, пытаясь наводить порядок или что-то учить, убеждая таким образом себя в том, что происходящее – ненадолго и скоро все будет так же, как было до этого бедлама.
Вера зашла в лаборантскую преподавателя вневедения. Тут почти ничего не изменилось – только бывшие коллеги преподавателя позаимствовали кое-что из его утвари. Вера села на пол, достала из рюкзака кружку и закрыла глаза, пытаясь вернуть хотя бы в грезах то счастье, которое было подарено ей судьбой. Не получилось – почему-то кружилась голова и какие-то круги порой мерцали в глазах. И она как-то слишком устала. Неужели Джессика права насчет отравления? Вера ведь ей не призналась, что в отсутствие подруги-врача ее дважды вырвало – просто боялась того окончательного диагноза, который могла поставить ей Джессика.
Вера провела тщательные поиски в кабинете, но тех книг и записей, которые ей были нужны, она никак не находила. Неужели Первый следователь все унес после обыска? Но ведь в рапорте значились только черновики той роковой речи в Инспекторате. Послышались дробные шаги по коридору, открылась дверь, и она увидела Хынга.
Он долго не верил, что Вера – это Вера, несмотря на до боли знакомый голос. Поверил в это, только увидев кружку, но как только до мальчишки дошло, что этот человек – его друг из замечательного прошлого, он обнял ее, крепко прижавшись головой к груди. Сперва она хотела отстраниться от такой нелепой нежности, но потом в каком-то неожиданном порыве зарылась лбом в пропахшие гарью ершистые волосы заметно подросшего мальчишки.