Станция встретила их мраком и гробовой тишиной. Насосы здесь не работали, воду никто не откачивал, и свет здесь пару дней не горел. Запах человеческих жилищ еще не выветрился, но перебивался запахом разложения. Чтобы хоть немного обсохнуть, они выбрались на платформу и уже скоро набрели на кучу трупов. В основном, мужчины, и все с ранениями от арбалетных стрел – так подвергали смертной казни только партизаны. Значит, и здесь набиралась армия для будущих грандиозных битв, а всех отказавшихся воевать пускали в расход. Правда, эти, в отличие от мулатов, заслужили смерть без выкалывания глаз и сбрасывания в воду. Остальных жителей угнали с малоперспективной Партизанской, так ненавидимой ее бывшим администратором, ставшим предводителем нового партизанского восстания.
Братья быстро подскочили с пола, выхватили секачи и напряженно уставились во мрак за Вериной спиной. Только теперь сквозь не покидающий ее голову шум Вера услышала приближающийся шорох. Вскоре в отвоеванный у мрака круг от света их светляков вошел враг, против которого были бесполезны секачи и арбалеты. Сотни, а может, и тысячи крыс уверенным маршем двигались со стороны нор, когда-то давно проделанных в стенах корнями леса. Невидимая, но ощутимая безумная человеческая ярость, сделавшая эту станцию мертвой, не выветрилась до сих пор, отпугивая зверье. Теперь же трое живых людей словно разогнали мертвящий морок, повисший во мраке, и привлекли крыс. Против этих убийц была одна защита – бегство. Вера, Паха и Саха, не поворачиваясь спиной, отступали от них, а крысы, не замедляя темпа, уверенно шли на них, как будто считали, что их добыча все равно никуда не денется. Пока что людям удавалось сохранять дистанцию, но когда платформа кончится, им снова придется сойти в воду, и, несомненно, эти неплохие пловцы бросятся за ними в погоню, не оставляя пришельцам никаких шансов. Вера и парни миновали зловонную кучу трупов и осторожно отступали дальше. Но эта куча подействовала на крысиное полчище, словно магнит на стальные опилки. Уже через несколько секунд трупов не было видно под плотным кишащим покровом дерущихся, пищащих, чавкающих грызунов. Оставаться на станции не было смысла, и Вера, а за ней Паха и Саха снова спрыгнули в туннель.
Вскоре они наткнулись на кладку, являвшуюся своеобразной дамбой, не пускающей воду дальше в сторону Тракторного Завода. Несколько сантиметров отделяло медленно, но неуклонно подымающийся уровень воды от верхнего края кладки. Но дальше было почти сухо, и они смогли раздеться, отжаться, одеться и следовать дальше. Анализируя то, что произошло на Партизанской, Вера еще раз вынуждена была признать, что с нею происходит что-то нехорошее – никогда раньше ее спутники не обнаруживали опасность быстрее, чем она. И это что-то – лучевая болезнь, о которой ее предупреждала Джессика.
Партизаны.
Со времен восстания Деда Талаша в Муосе сформировался своеобычный образ этого народа: веселые простецы, балаболы и хорошие стрелки из арбалетов, всегда бедные, голодные, но никогда не теряющие надежды и оптимизма, добродушно настроенные к чужакам, но умеющие постоять за свою свободу. Но так бывает и среди людей: мнение о человеке, сформировавшееся очень давно, имеет свою инерцию и давно уже не соответствует тому, кем этот человек является на самом деле. Так же бывает и с народами.
– На пол, я сказал! На пол, и ползти сюда, мать твою… Ползти, я сказал!
Белобрысый юнец с красной лентой, перевязывавшей голову, наслаждался вовсю своим статусом младшего командира в Гвардии Освобождения и порученным заданием возглавить дозор. Вера миролюбиво легла на пол, дав пример обоим братьям, и по-пластунски подползла к дозору. Партизаны подошли к ним и стали обыскивать, грубо пиная ногами и переворачивая одного за другим. Братья ждали, что Вера даст команду и они тут же уложат этот полудетский дозор, состоявший из пяти подростков, одним из которых была девчонка лет четырнадцати с такой же, как и у всех, повязкой на лбу. Они наверняка неплохо владели арбалетами, но были слишком юны и подошли неосмотрительно близко к профессиональным военным, а на таком расстоянии преимущество давали метательные ножи и секачи, а не арбалеты. Но Вера такой команды не дала, и вот уже партизаны отобрали у них секачи и рюкзаки, на порядок уменьшив их шансы избежать пленения. Через секунду юная партизанка ловко защелкнула на Вериных запястьях металлические браслеты, подоспевшие парни выгнули пленнице спину, и еще два браслета прочно замкнулись на лодыжках. Цепь, соединявшая ножные и ручные браслеты, была настолько коротка, что Вера была вынуждена лежать изогнувшись. С братьями партизанам пришлось повозиться: следуя примеру своего командира, они не оказывали активного сопротивления, но изгибать спины под партизанские кандалы не собирались. Тут же один и второй получили несколько ударов арбалетными прикладами по позвоночникам, отчего вынуждены были подчиниться.
– Смотри, у них эти… как их… что у диггеров? – один из пацанов достал из чехла секач и неумело взял его в обе руки.
– Секачи, что ль?
– Ага, секачи.
– Так че, они диггеры, что ли?
– По ходу, диггеры…
– Е… Острый какой… – отбросил в сторону секач досмотрщик, одновременно засунув порезанный палец в рот.
– Так откуда ж вы такие будете? – деловито задал вопрос старшой.
– Мы из диггеров.
– Из диггеров? Прикид не тот для диггеров. Секачи – да, а прикид совсем не диггерский. Да и не ходят диггеры так, как вы, открыто. Так что будете вы республиканские диверсанты.
– Какие мы диверсанты, что ты мелешь такое? Отведи к старшему, с ним говорить будем.
– А ты заткни свою пасть, лахудра тупорылая. Я здесь решаю, куда и кому идти. Здесь допрашивать будем. А ну, Сонька, поиграй шарами.
Пацаны не по-доброму засмеялись. Сонька в три шага оказалась возле Пахи и со всей силы ударила ему между ног. Паха скрипнул зубами, но ни звука не подал. Сонька победным взглядом окинула своих соратников, которые ей захлопали и одобрительно зацокали.
– Ну так что, шавка, будешь правду говорить, или Сонька твоим друганам промеж ног яичницы сделает, а? На кой они тебе такие будут?
Вера смотрела на мальчишку и не могла поверить происходящему – то, что он говорил и делал, никак не вязалось с его задорно вздернутым носом и в общем-то милым ребячьим лицом.
– Сонька, повтори. Мадам не поняла.
Сонька уже заносила ногу во второй раз…
– Остановитесь…
– О-о-о, у тети проснулась жалость, тетя хочет что-то рассказать.
– Отведите нас к Батуре.
– К кому-кому?
– К Батуре, командиру вашему. Или скажи ему, что здесь Вера из спецназа, которая когда-то банду лесников в Универмаге уничтожила.
– Что ты лопочешь такое, тетя? Вы еще и из спецназа будете? Я так и думал – асмейцы недобитые, мочить их надо!
Старший со всех сил ударил Веру сапогом в грудь. В том положении, в котором сейчас находилась Вера, этот удар мог сломать ей ребра. И все же ей удалось изогнуться перед приближающимся сапогом так, что лишь каблук болезненным, но скользящим ударом прошел по ее груди. Это озлобило парня, он шагнул ближе, чтобы ударить точнее, но в этот момент доселе молчавший долговязый юноша с длинными волосами произнес:
– Нарванный, я, кажется, ее помню.
– Кого помнишь?
– Бабу эту помню. И то, что она говорит, правда. Когда-то на Партизанскую лесники напали, и нас тогда отряд спецназовцев от них спас, и среди них была баба.
– Эта баба?
– Кажется, эта, я малый тогда был – лица не запомнил.
– Ну, пусть и эта. Так что мне, всех республиканцев, которые когда-то что-то хорошее сделали, сейчас в десны целовать? Разжигай костер, сейчас допрашивать их будем с пристрастием, пока не расскажут всего. Сонька уж вся чешется, так ей над ними поработать хочется, – ты ж знаешь, как она охоча до этого дела.
Все, кроме долговязого, рассмеялись, а садистка Сонька польщенно улыбнулась, как будто ей сделали комплимент.
– Нарванный, старшие говорили, что Батура постоянно вспоминал ту девку, которая в лагерь к лесникам сама пошла и почти всех их одна перебила; даже найти хотел ее. Если это все-таки она, Батуре может не понравиться то, что ты собираешься делать с нею.
Нарванный задумался, потом неприветливо посмотрел на долговязого:
– Ладно, ведем в отряд. Пусть старшие посылают гонца к Батуре, сообщат, что к чему. А он пусть решает. Заодно и тебя проверим, Плинтус.
– Чего меня проверять? Я ж уже проверенный.
– А вдруг ты только для конспирации свою мать горбатую да брата одноногого завалил, чтоб только к нам в отряд попасть? А на самом деле ты – республиканский диверсант и хочешь ночью выпустить этих троих, чтоб нас всех перерезали спящими. Сонька, забери-ка у него арбалет, пусть посидит вместе с диверсантами до прихода Батуры. Если окажется, что ты соврал – тебе кирдык, понял?
Третьи сутки они сидели в клетке. Вчетвером: Вера, Саха, Паха и долговязый Алесь, которого местные называли Плинтусом. В клетке был смонтирован велогенератор, и они по очереди должны были крутить педали, чтобы давать освещение Тракторному. Подача энергии с электростанции прекратилась уже несколько дней назад, поэтому единственным источником электричества на Партизанской были ноги узников в нескольких клетках, расставленных по станции. Саха и Паха не пускали Веру на велосипед, и поэтому педали крутили они втроем с Алесем. Вера для вида воспротивилась решению братьев, но в действительности была этому только рада: ей все чаще хотелось прилечь и отдохнуть, любые движения для нее становились мучением, и кручение упругих педалей только забрало бы у нее и без того тающие на глазах силы.
Сначала Алесь сторонился пришлых, пытаясь доказать тем, кто был по ту сторону решетчатых стен, отсутствие у него с чужаками чего бы то ни было общего. Но долгое время бесцельного сидения взаперти разговорило и его. Родился и вырос он на Партизанской, смутно помнит события, связанные с нашествием лесников, приходом убров. Помнит, как в такой же клетке сидела смешная грязная тетка, которую они, дети Партизанской, драли палками. А потом эту тетку куда-то прогнала девушка-убр, сама переодевшись в одежду лесничихи.