Несколько минут из-за двери доносились стуки, мольбы и плач Анны. Потом, когда быстродействующие вирусы и бактерии начали разъедать ее изнутри, она захрипела и стала вопить. Вера в это время всматривалась в лица работников обеих лабораторий, наблюдавших происходящее и понимавших, что происходит с их начальницей за гермодверью. Но ни жалости, ни сочувствия Вере рассмотреть в этих людях не удалось. Либо профессор сама по себе не могла вызывать таких чувств, либо работники фабрики смерти настолько очерствели, что очередная мучительная гибель не вызывала в них никаких эмоций. Сильный хлопок и рев пламени, нагревшего дверь до нестерпимого жара, а потом тишина.
Один из дюжих работников лаборатории принес из подсобки кувалду и по требованию Веры обломал замыкающее колесо двери в лабораторию, а затем погнул и заклепал тяги. Теперь, если кому-то и вздумается войти за эту дверь, чтобы поискать оставшиеся научные творения профессора, сделать это будет непросто.
Примерно час ушел на то, чтобы переломать все оборудование в химической лаборатории, начальник которой сам старался сделать процесс разрушения производства необратимым в обмен на обещание Веры не оставлять его внутри лаборатории так же, как это было сделано с его коллегой-биологом. Он же осуществил спуск отравляющих газов из трех баллонов через специальный отвод на Поверхность. Довершил все организованный совместными усилиями пожар, после чего входная дверь в лабораторию также была закрыта с последующим повреждением отмыкающих механизмов. Уходя, отряд Веры повредил внутреннее открывающее колесо двери бункера и закрыл дверь снаружи, оставив в холле и спальных помещениях этого бункера работников лабораторий и охранников. Когда партизаны уже уходили оттуда, один из них недовольно заметил:
– Их скоро найдут и выпустят.
– Я знаю, – спокойно ответила Вера.
– Зачем же мы оставили их в живых?
«Действительно, зачем?» – подумала Вера. Еще пару лет назад она бы так не поступила, находясь в тылу врага. Эти нелюди, создававшие оружие массового поражения и спокойно наблюдавшие чудовищные опыты над живыми людьми, были ненамного меньшими монстрами, чем Анна. Пусть с большим трудом и не очень скоро, они способны восстановить разрушенное диверсантами сегодня и возобновить выпуск смертоносной продукции. По всем канонам, их надо было ликвидировать; может, не так мучительно, как Анну, но однозначно – убить. И все же Вера этого не сделала, а потому, не найдя подходящего ответа на вопрос партизана, лишь пожала плечами. Но партизан сказал еще не все:
– А зачем вы потребовали опустошить те баллоны? Мы могли их использовать для диверсии внутри Улья. Могли бы открыть их где-нибудь, где побольше людей.
Вера резко остановилась, из-за чего партизан столкнулся с нею. Она взяла его своей цепкой рукой за затылок и грубо притянула его голову к своей.
– Ответь мне на вопрос: чем ты отличаешься от тех монстров, которых мы оставили живыми в том бункере, и от того чудовища, которое там сгорело?
Он не выдержал Вериного взгляда и опустил глаза, но вырываться из железной хватки Вериных пальцев не рискнул. Не услышав ответа, Вера отпустила партизана и закончила свою мысль:
– Научись отличаться от них, и тогда ты станешь сильнее их!
– Цетка Вера, вы чуеце мяне?[9]
Из туманного мрака в Верину нирвану вползло лицо Сахи. Саха. Диверсанты. Лаборатория. Улей. Постепенно Вера приходила в себя. Болезненный стук в висках отдавал в затылок. Она не могла понять, почему лежит в этом коридоре, не помнила, что с ней произошло.
Пытаясь восстановить последовательность происходившего с нею, она мысленно вернулась к событиям в бункере лабораторий. Потом она повела отряд к небольшой группе помещений, называемых типографией. Им опять везло – никто не обращал на мечущихся по Улью асмейцев никакого внимания. Типография стояла заброшенной – это учреждение пока что не было востребовано новыми властями. Около часа прохаживаясь между печатными станками, коробками со шрифтами, различными типографскими приспособлениями, Вера всем своим разумом пыталась понять устройство и принцип действия книгопечатания. А уже скоро она отобрала тот минимум приспособлений, шрифтов и материалов, который они смогут унести, распределила этот груз между диверсантами и повела их подальше от типографии. Все тот же неугомонный партизан долго собирался и наконец спросил:
– Командир, ты все-таки мне объясни, что мы делаем, зачем мы набрали эти тяжести и что с ними собираемся делать? И когда, наконец, начнем воевать?
Вера начинала задыхаться – какой-то комок перекрывал ей дыхание в груди. Она едва слышно ответила:
– Мы несем самое сильное оружие… В борьбе со злом…
– И как же мы будем бороться этим оружием? Забросаем им асмейцев?
– Чуеш ты, жартаўнік? Яшчэ адзін раз звернешся да камандзіра не па форме… тады я твой язык вельмі доўгі цябе на шыю наматаю…[10] – осадил его Паха.
Близнецы уже не раз тревожно переглядывались, видя, что с Верой что-то не так. Она шла все медленнее, замедляя движение всего отряда; дышала тяжело, и иногда ее заметно покачивало из стороны в сторону. А потом она прислонилась к стене и начала медленно по ней сползать. Саха поднял своего командира на руки и бережно понес. Но прошли они немного – перед очередной туннельной развилкой остановились. Здесь лестничная система вела на верхние и нижние уровни системы Улья, и они просто не знали, куда идти дальше. В Улье ориентировалась и вела их вперед исключительно Вера.
– Баба в отряде, да еще командир… – партизан не успел договорить с театральным сарказмом произносимую фразу, как мощный подзатыльник от Сахи бросил его на стену.
– Яшчэ хоць раз…[11] – процедил Саха сквозь зубы, отчего желание иронизировать у партизана на время угасло.
Они услышали какое-то движение со стороны развилки. Все замерли, лишь тяжелое сопение Веры едва нарушало тишину туннеля, да разговор молодых асмейцев уровнем ниже выдавал в них неопытных новобранцев.
– Да они давно уже из Улья ушли, чего их тут искать?
– Как они могли уйти так просто незамеченными? В Улье они.
– Как вошли незамеченными, так незамеченными и вышли.
– Я вот только одного не пойму: нам говорят, что они сожгли какой-то склад. Что ж там такое на складе храниться должно было ценное, чтоб ради него сюда соваться нужно теперь?
– И откуда такое подробное описание этих ненастоящих асмейцев? Они что, в живых оставили тех, кто их видел? Они что, идиоты?
Асмейцы прошли дальше, и их разговор стал неразличимым, а потом и вовсе неслышимым. Диверсионному отряду нужна была Вера. Саха стал растирать командиру уши, приводя ее в сознание.
– Цетка Вера, вы чуеце мяне? Трэба ўхадзіць, нас ужо шукаюць.[12]
Пересиливая себя, Вера поднялась. Ее тело стало чужим, непослушным. Что это было – очередной приступ, проявление лучевой болезни или просто накопившаяся усталость, вываливающаяся из ослабленного организма? Саха обхватил Веру за пояс, помогая ей идти, а она положила руку ему на плечо. Постепенно слабость отступала, и скоро Вера смогла идти сама, указывая путь. Шедший впереди Паха насторожился, дав знак остальным оставаться на месте. Он беззвучной диггерской походкой скрылся во тьме, а потом вернулся:
– Нам трэба вырашыць: прыймаем бой альбо ідзем іншым шляхам. Там – пастка, не менш чым дзесяць чалавек будзе. Мы іх здолеем, але падымецца шум, і тады…[13]
– Другого пути нет, мы идем вперед, – твердо сказала Вера и сама пошла навстречу засаде.
Сейчас она шла прямо и твердо, добавив решительности тем, кого вела. Она шла на свет, не пригибаясь и не прячась, нарушив все правила военной тактики. Она не согласовала своих действий с ведомым ею отрядом, проигнорировала те преимущества, которые могла им дать внезапность действий в бою. Но она не сомневалась, что именно сейчас она поступает правильно. Она не старалась идти тихо, но выработанные годами навыки бесшумного движения никуда не делись. Те, навстречу кому она шла, ее пока не слышали.
– Говорят, с ними баба была. Или мужик, типа на бабу похожий. И по типу он там у них за старшего…
– Ну, значит, не такие уж они и страшные, если ими баба командует.
– Да ты дослушай, что я тебе сказать хотел. Когда вестовой сообщал это все дело нашему командиру, а он же еще при Республике в армии служил, так командир и говорит: «Я знаю только одну женщину в Муосе, способную командовать отрядом. И если это она, я не хотел бы, чтоб ее отряд оказался тут…». А ты говоришь «баба-баба». А ты слышал про следователя, тоже бабу, которую вся людская шваль и нелюдская нечисть в Муосе боится? Так если это та, прикинь…
– Это та! – громко сказала Вера, выйдя в светлое расширение перед выходными воротами Улья.
Асмейцы спохватились, увидев перед собой женщину в асмейской форме с капитанскими погонами, похожую по описанию на предводителя диверсионного отряда, натворившего переполоха во всем Улье. Вера насчитала двенадцать арбалетов, нацеленных на нее из-за бруствера из сложенных мешков с песком.
– Я приветствую тебя, старлей, – обратилась Вера к единственному офицеру в этом заградотряде.
– Я плохо запомнил твою внешность, или ты сильно изменилась, Стрелка?
– Стареем, старлей. Казалось, еще недавно со змеями бились, а вот поди ж ты, сколько лет прошло.
– Славный был бой, есть что вспомнить. Да вот вспоминать не с кем, из тех настоящих воинов почти никого не осталось. Одни вот сопляки вокруг.
Старлей презрительно повел подбородком в сторону, указывая на спрятавшихся за бруствером асмейцев-новобранцев. Несмотря на то, что разговор по тону и внешней доброжелательности напоминал беседу состарившихся однополчан, старлей не опускал своего арбалета и даже не снимал палец со спускового крючка. Вера спиной чувствовала, что диверсанты тоже затаились в тени, целясь из арбалета в выбранные цели на хорошо освещенном пятачке возле ворот