.
– А знаешь, что было славного, старлей, в той схватке со змеями? Это то, что все свои были своими. А сейчас вот как-то и не поймешь.
– Да что тут непонятного, Стрелка. Враги мы с тобой, как ни крути. Хотя меньше всего на свете я хотел бы быть твоим врагом. Но расклад таков: ты перешла на сторону врага и с врагами пришла туда, куда тебя не звали, наделала у нас тут дел нехороших. И что мне скажешь сейчас делать с тобой?
– А по чему ты, старлей, определяешь, кто враг тебе, а кто нет?
– А че тут определять? Я солдат, и врагов мне назначают отцы-командиры.
– Отцы-командиры, говоришь? Так что-то они меняться часто стали и врагов назначают каждый раз разных. Еще недавно партизаны нам вроде были и не враги. И у нас в спецназе, и у тебя в армии были партизаны, не считали ж мы их врагами? Так чего же их сейчас врагами надо считать?
– Стрелка, ты меня в партизаны завербовать хочешь?
– Нет, старлей, не хочу. Я хочу, чтобы ты нас выпустил, и все. Если ты откажешь, те, кто пришел со мной и находится в туннеле за моей спиной, начнут стрелять, а потом пойдут на штурм. А там два убра и семь опытных партизан. Да плюс я…
– Ты, Стрелка, нехилый «плюс». И я их предупреждал, что если диверсанты попрут здесь, я с этими олухами их не удержу. Если повезет, тебя я завалю, но остальные… – старлей задумался, рассуждая сам с собой. – Да шансов у меня, кажется, никаких. Наивысший успех, который нам светит, – уложить четверых-пятерых ваших, прежде чем поляжем сами. Но вот что меня смущает, Стрелка, – если все так, как ты говоришь, то зачем ты вообще это говоришь? Вы могли давно переступить через наши трупы и свалить из Улья. Что-то здесь не так, какой-то блеф…
– Ты прав, старлей, мы могли бы вас уложить, и тем, кто за моей спиной, не терпится это сделать. Но этого не хочу я. Не хочу, потому что Муос катится в пропасть и все мы обречены. Победим в этой схватке мы или вы – это мало что решает для каждого из нас лично – через пару месяцев все или почти все, кто здесь встретились, умрут. Но я хочу, чтобы у нас у всех была эта пара месяцев. Просто лишь чтобы успеть сделать что-то доброе, чтобы исправить что-то плохое, попросить прощения у тех, кого обидели, отдать долги тем, у кого что-то взяли. Да и просто чтобы еще пару раз обнять родных и поцеловать любимых. Сделай так, чтобы у всех был этот шанс – еще немного пожить. И поверь мне, ты потом об этом не пожалеешь.
– Странные вещи говоришь ты, Стрелка. Я с тобой никогда не общался, но по слухам представлял тебя совсем другой. Хотелось бы с тобой потолковать о том о сем, особенно о тех вещах, что сейчас с миром творятся – много вопросов у меня. Но вижу, что ты спешишь. И мне не очень-то хочется с тобой воевать, но пропустить тебя равносильно тому, что убить себя. Ты не представляешь, какая смерть ждет каждого асмейца за предательство. Ладно я, но и этих безусиков на дыбу всех до одного отправят, а я как бы взялся за них отвечать. Вот тут-то изъян твоего в остальном симпатичного предложения.
– Нет никакого изъяна, старлей. Твои парни ведь знают, что ждет каждого из них, если они проговорятся – и это твоя гарантия того, что про этот проход никто не узнает. Не было нас здесь никогда, а где диверсанты из Улья вышли – одному Богу известно. Спроси у своих солдатиков, кто из них против моего предложения? И странно как-то получается: мне этот бой не нужен, тебе он не нужен, им не нужен, а кому тогда нужен?
Старлей оглядел своих солдат, нервно теребящих приклады арбалетов и с надеждой поглядывающих на него.
– Ладно, Стрелка. Мы отходим и даем вам дорогу, а вы проскальзываете, как будто не было вас никогда.
Когда спина замыкающего цепь диверсанта скрылась в проеме приоткрытой гермодвери, Вера протянула руку старлею:
– Спасибо тебе. Я знаю, что иногда отказаться от боя – большее мужество, чем принять бой.
Скривившись от такой благодарности, но пожав Вере руку, старлей очень серьезно спросил:
– Говорят, ты очень умная. Так вот скажи мне: слухи про то, что скоро будет Крах, – это правда?
– Крах уже начался, – ответила Вера, по-дружески хлопнула старлея по плечу и скрылась в дверном проеме.
Выйдя за пределы Улья, Вера оперлась спиной на стену, присела и вытерла испарину со лба. Кажется, никто не заметил, как тяжело ей далось общение со старлеем. Она понимала, что если бы она выдала свое самочувствие, результаты этих переговоров могли бы оказаться иными. И все же она выиграла, выиграла не потому, что прошла, а потому что прошла, не оставив ни одного трупа – теперь для нее это было важно. Все глубже и глубже в нее внедрялось понимание Краха, пропитавшего туннельные стены Муоса. Она нутром чувствовала, что те люди, среди которых она ходит, которых она встречает и с которыми разговаривает, скоро погибнут в бесчисленных бойнях всех со всеми или умрут от голода, эпидемий и хищников, которые непременно нагрянут в подземелья, чтобы пожрать сошедших с ума и ослабевших от войн существ, давно сложивших с себя венец царей природы. Осознание грядущей смерти для Веры было настолько реальным, что, казалось, она находится среди трупов, разговаривает с трупами и сама уже почти труп. И тем с большей силой жажда сохранения жизней этих людей стопорила в ней инстинкты выживания, опыт воина и стремление к возмездию следователя. Ей было всех жалко! Как бы глупо это ни звучало – ей было жалко этих людей. От нахлынувших чувств она обхватила голову руками и с силой провела по волосам. Какое-то неприятное чувство заставило сжать пальцы, и она почувствовала в них что-то, чего там быть не должно. Пытаясь опровергнуть страшную догадку, она схватила прядь собственных волос и несильно ее потянула – прядь осталась в руке, как будто волосы не росли, а были лишь аккуратно разложены на ее голове. Она лысеет, а это значит, что Джессика была права насчет лучевой болезни. И получается, времени у нее осталось немного. А ведь еще нужно многое успеть…
Она вела отряд только ей известными переходами, и партизаны были уверены, что они идут к своим. И все же их недовольный бубнеж звучал все громче. Их возмущало то, что они не начали заведомо выигрышный бой, заменив его позорным братанием с врагом, и то, что фактически они не выполнили задание, не наделав дел внутри Улья, и то, что они несут сейчас непонятный груз сомнительной ценности вместо того, чтобы оставаться в Улье и продолжать наводить страх на его обитателей. Саха и Паха скрипели зубами, но не вступали в препирательство с агрессивным большинством их отряда, посмевшим оспорить приказы их командира. Хотя и сами они не понимали Вериных действий и замыслов. Дойдя до развилки, расположенной довольно близко к Резервации, но не настолько, чтобы несведущий мог догадаться о близости этого поселения, Вера остановилась:
– Все, партизаны, оставляйте груз. Вам туда, минут через двадцать ходу по прямой уткнетесь в лестницу и подниметесь на два уровня выше. Там будет коридор, примыкающий к Автозаводской линии. Выйдите как раз недалеко от Пролетарской.
Партизаны удивленно уставились на Веру.
– Так надо, мужики. Пока я – ваш командир, и это мой приказ. Мы сделали самое важное – уничтожили лаборатории, в которых готовилась смерть для всех нас. Вы же не хотели бы, чтобы вы и ваши близкие стали такими, как те люди, которых профессор держала за стеклом? И еще мы забрали очень важный груз… Вряд ли вы поймете сейчас, просто поверьте, что этот груз, быть может, последняя надежда Муоса. А Батуре передайте мои слова, запомните и передайте: «Дева-Воин больше никого убивать не будет и в бой никого не поведет».
Видя нерешительность на лицах партизан, Вера добавила:
– Скоро будет очень страшно, и страшно будет везде. Пока есть время, вернитесь к своим семьям, побудьте с ними и постарайтесь выжить сами и сохранить тех, кого любите. Постарайтесь не впасть в то безумие, которое охватит всех вокруг вас. Если получится, не убивайте больше никого. И да хранит вас Бог!
Тихие и странные слова этой ослабевшей молодой женщины с измученным лицом выдавили из партизан желание ей противиться. Несмотря на их недовольство и непонимание ее приказов, не подчиниться ей они не могли. Потом, быть может, они будут корить себя за эту слабость, но сейчас семеро партизан, не попрощавшись, ушли в сторону Пролетарской. Пройдет немного времени, и они с головой окунутся в ужас уже начавшегося Краха. Тогда они вспомнят эти слова и, быть может, постараются следовать им.
VII. Резервация
Первым шагом Республики к грядущему нацизму было создание Резервации – охраняемой зоны для мавров. Сравнительно близко расположенные друг к другу подвальные бомбоубежища трех многоэтажек стали новым домом для резервантов – всех их выселили из добротных бункеров прекратившего существование Мавританского Королевства.
– Ну надо же! Нет, ну надо же! Как ты это сделала?
Вера от всей души смеялась, глядя на Вячеслава, который, словно ребенок, получивший восхитительную механическую игрушку, принцип действия которой не понимает, опускал книгу в тазик с водой и снова подымал. Он даже пробовал листать книгу под водой, но стоило достать книгу из тазика – и капли скатывались со страниц, оставляя их сухими.
Вера еще несколько минут наслаждалась недоумением на лице Вячеслава, а потом села рядом с ним на лежак, прижалась и скучным тоном сообщила:
– Дорогой ты мой всезнающий ученый. Это – парафиновая пропитка. Каждый экземпляр «Начал» мы будем обрабатывать ею. Она не только защищает страницы и их содержимое от влаги, но и делает целлюлозу совершенно невкусной и даже несъедобной для грызунов, грибков и бактерий. Кроме того, в пропитку добавлены кое-какие огнестойкие вещества, из-за чего книга плохо горит и уж точно непригодна для разведения костров. А именно на эти цели сейчас идет большинство книг в Муосе.
Вячеслав от Вериных слов стал серьезным. Его совсем не радовало то, что его прогнозы сбылись и труд его жизни действительно может оказаться востребованным в будущем. Он бы отдал все, что угодно, чтобы это было не так, – даже согласился бы быть глупым скептиком, осмеянным окружающими; он даже вернулся бы обратно на каторгу, лишь бы только все, что сейчас творилось вокруг, не было правдой.