Девочка поняла продолжение разговора как согласие Веры взять ее в попутчицы. Она быстро подбежала, поравнялась с Верой и почтительно, но не заискивающе ответила:
– Конечно есть! Светлана!
– О! Светлана! Тебя так папа с мамой назвали в честь любимой Присланного?
– Нет! Вернее, да. В честь той самой Светланы. Но меня так назвали не родители, мама меня назвала Кристей. Но я, когда стала взрослой, сбежала из дома и решила назвать себя Светланой, чтобы совершить подвиги во имя любви и во имя Муоса!
– Ух ты, – не сдержала улыбки Вера. И глядя сверху вниз, с напускной серьезностью спросила: – И когда ж это ты, Кристя-Светлана, стала взрослой?
Не уловив иронии, девочка ответила:
– Да уже полтора года как. Я сначала в Центр пошла, хотела там в спецназ или в армию вступить. Ведь самые главные подвиги военные делают. Но мне сказали, что малых, да еще девок, туда не берут. Была одна там такая в порядке исключения, потом даже офицером стала, но ее в следователи забрали, и что дальше с ней – неизвестно. Я давай расспрашивать, как, мол, она стала таким исключением. А мне по секрету и сказали, что из диггеров пришла, драться хорошо умела и поэтому ее взяли. И тут я говорю себе: «Светлана, ты станешь диггером, а потом пойдешь в армию!». Но как попасть к диггерам, если с ними война идет, а?
– И как же? – уже совсем заинтересовалась Вера неожиданным рассказом девочки.
– А я дурочкой прикинулась!
– Дурочкой? – не поняла Вера.
– Ну да, дурочкой.
– Ах ты гарэза, – неожиданно встрял в разговор Паха. – Я ж цябе памятаю. Ты ж некалькі разоў на заслоны нашы натыкалася, усе «кіс-кіс» казала і коціка нейкага шукала.
Я і сапраўды думаў, што дурнаватая. Мы ж нават табе ежу давалі.[14]
– Ой, а я вас, дядечка, тоже помню. Вы так же по-смешному разговаривали. А про котика… я это так придумала, чтоб не подумали, что я там бандитка или диверсантка какая. Я так пару месяцев походила-походила между вами и диггерами, а потом наконец на диггеров натолкнулась. Они меня не хотели брать с собой, вот как вы теперь. Но потом все же согласились, и так я стала диггером. А вы, дядечка, не думайте. Я с республиканцами не дралась, мне еще тогда секачи не выдали, а война с ними скоро закончилась и началось это…
Светлана погрустнела и действительно стала выглядеть немного старше.
– Что случилось с диггерами?
– Когда республиканцы ушли, все бригады собрались в Ментопитомнике. Бригадиры начали из-за чего-то спорить. Я еще плохо выучила их обычаи и поэтому не совсем поняла, из-за чего они разругались. Из-за какой-то девки-солдата…
– Девы-Воина?
– Вот-вот. Одни доказывали, что пока эта дева у республиканцев, быть беде, а значит, ее надо выкрасть. Новый бригадир бригадиров тоже так считал. Он был за то, чтобы продолжать войну с Республикой, потому что от нее одно зло. Другой бригадир – Жак – кричал, что если эта тетя, из-за которой они спорили, выбрала быть с Республикой, они все должны с этим смириться и ни с кем воевать не нужно. За Жака тоже было много диггеров. И Зоя была за Жака. Чем они дальше ругались, тем злее становились. А потом похватали секачи и начали драться. Мне даже сейчас страшно вспоминать, что там делалось…
– Глаз ты тогда потеряла?
– Нет. Я тогда была безоружна, поэтому меня никто не трогал. Жак со своими все же вырвался из Ментопитомника. Но половина диггеров тогда полегла, их дней пять потом хоронили. Потом Антончик нас собрал и сказал, что когда-то у диггеров уже было разделение и Великая Марго выступила на стороне правых диггеров. Теперь настал такой же момент, и этот раскол они должны прекратить. Все бригады оказались неполными, и поэтому секачи давали всем, кто их мог удержать в руках, даже мне. Мы стали отыскивать бригады раскольников. Наконец, набрели на бригаду Жака… Я даже в стойку не успела стать, как тетя-диггер из бригады Жака ткнула мне своим секачом в глаз. Что происходило дальше, я не видела – просто сидела в углу, закрыв лицо руками. А когда решилась убрать руки, то оставшимся глазом увидела только трупы. Бригадира бригадиров убили, а Жака и еще некоторых из его бригады не было. Значит, они победили и ушли, а меня не тронули. Секач один мой тоже они зачем-то забрали. Там я его нигде не нашла, а секачи убитых забирать нельзя. Без глаза и без секача я побродила еще по Ареалу, но никого из диггеров не нашла – Ареал я не очень хорошо знаю… Да и не сильно мне уже хотелось к диггерам возвращаться после всего, что я у них увидела.
То облегчение, которое на недолгое время коснулось Вериной души после ее покаяния и слез на Пролетарской, опять было засорено гадким запахом крови, непременно проливавшейся везде, где бы она ни проходила. Теперь из-за нее, вернее, из-за этой диггерской легенды диггеры убивали друг друга. Она уже в который раз думала о том, что как бы здорово было, если бы ее не было вообще. Чтоб она не родилась или умерла маленькой, или не была спрятана братом в том злополучном воздухоотводе…
Она ускорила шаг, отчего почти задыхалась. Дыхание ее было тяжелым, надрывным, но она заставляла идти себя быстрее. Они подходили к Резервации, и ей срочно нужно было увидеть Вячеслава. Ей необходимо обнять его, крепко прижаться, и все пройдет. А потом они уйдут в то место, где им будет непременно тихо и спокойно. И они будут трудиться над «Началами», сколько бы ни было отведено Всевышним им в этом мире. И она не позволит этим тоскливым мыслям ставить на колени ее спокойствие.
Входные ворота Резервации долго не открывали, хотя она чувствовала, что кто-то там всматривается в перископную систему, сконструированную Сахой и Пахой и позволявшую наблюдать происходящее возле двери через незаметный глазок в потолке. Потом дверь медленно открыли и, морщась от направленного прямо в глаза света, Вера все же рассмотрела тех, кто их встречал. Она уже почти поняла, что произошло за время их отсутствия, но все же, надеясь на какое-нибудь безобидное объяснение, спросила:
– Что здесь произошло? Вице-кинг Эдвард, что вы здесь делаете? Где Кинг Эрик?
Вице-кинг Эдвард был главой второго поселения Резервации и по совместительству заместителем Кинга Эрика. Он часто бывал по делам в первом поселении, но то, что именно он встречал у входа возвращающихся, не укладывалось в рамки его обычного рабочего посещения. Леденящее душу предчувствие самого страшного почти парализовало Веру. Едва двигая губами, она выдохнула:
– Что с Вячеславом?
Уход Веры с Пахой сдетонировал накопившуюся в Резервации напряженность. Уже через несколько минут после того, как за ними закрылась выходная дверь, Бил ворвался к Кингу Эрику. Он едва склонил голову вместо положенного поясного поклона, после чего негромко, но с нескрываемой злобой задал вопрос:
– Кинг, куда они пошли, эти белые?
– Пошли искать себе место для переселения. Тебя ведь очень раздражает их присутствие.
– И не только меня. Но если они ушли, то почему только двое?
– Я тебе уже сказал, они пошли искать место для переселения. Найдут, вернутся за остальными.
– Странно как-то. А почему бы им не пойти всем вместе? Идти веселее, да и безопасней как-то. И возвращаться ни за кем не надо – нашли себе новый дом и оставайтесь жить там.
– Ты же знаешь, с ними инвалид и этот мальчишка – не самая лучшая компания для дальней разведки.
– А тебе, Кинг, мало наших инвалидов и наших детей с животами пухнущими, что ты за этих белых дармоедов сердоболишь?
– Бил, ты забываешься. Только из уважения к памяти твоего покойного отца я пока оставляю без внимания этот твой тон. Когда-нибудь, быть может, ты станешь Кингом и тогда сам будешь принимать решения. А сейчас оставь меня и запомни, что я не должен отдавать тебе отчет в своих действиях, сынок…
– Твоя жена младше меня, поэтому ее называй дочкой. А меня сынком мог называть только мой отец. А твои решения, Кинг, не являются твоим личным делом, если они угрожают Резервации. Я уверен, что эти двое вернутся с белокожей бандой, чтобы вырезать всех, кто ими недоволен, и установить тут свою диктатуру. А может быть, ты этого только и ждешь?
Эрик не сдержался, выкрикнув:
– Пошел вон, щенок!
Неспешно направляясь к выходу, у самой двери Бил остановился, повернулся к кингу и с недоброй усмешкой произнес:
– Разговор еще не закончен, ваше величество…
– Эрик, я боюсь.
Джессика лежала на левом боку, свернувшись клубком. Она с детства любила спать именно так. Уже потом, став медиком, она узнала, что такой вариант позы для сна – самый неблагоприятный для здоровья, и, конечно же, стала спать на спине с небольшим валиком под затылком вместо подушки. А после свадьбы, перейдя в квартиру Эрика, она снова стала засыпать на левом боку, потому что… потому что справа ложился Эрик. Почему она согласилась стать его женой? Из-за того, что он был выгодной партией? Из-за того, что ей по возрасту давно пора было за кого-то выходить? Из-за Веры и ее друзей? Наверное, все эти причины имели вес. Но уж точно «лав» тут была ни при чем, не испытывала она ни любви, ни страсти к этому человеку, как, впрочем, и ни к кому, и ни к чему не испытывала, кроме своей медицины. И дело не в том, что он был чуть ли не вдвое старше нее, ведь для Веры и Вячеслава это совсем не составляло проблемы. Нет, Эрик был высокий, сильный, умный – все, что обычно ценят женщины в мужиках, но это отнюдь не зажигало Джессику. И даже наоборот – ей, с ее гордостью, претило вступать в необъявленное состязание всех холостячек Резервации за сердце Кинга. Может быть, эта холодность и задела в свое время Эрика, терпеливо захаживавшего в лазарет по делу и без дела и оказывавшего пусть скромные, неброские, но недвусмысленные знаки внимания. И однажды она без особого азарта сказала «да», а потом отступать было уже поздно.
Первая брачная ночь не принесла ей ничего, кроме боли и еще большего разочарования в супружестве. А на вторую ночь, чтобы не повторять этот неприятный для себя опыт, она отодвинулась на краешек кровати и свернулась клубком. И была благодарна супругу за то, что он правильно истолковал этот ее молчаливый отказ и к ней не лез. На третью, на четвертую и пятую ночь она, едва юркнув под одеяло, сразу отворачивалась. А он через полчаса или час, наверное, думая, что она спит, тихонько придвигался к ней и прижимался своим могучим телом, точь-в-точь повторяя изгиб ее спины и ног и погружая свое лицо в пышную кучерявую копну ее волос. Она же делала вид, что спит. Но через сколько-то ночей она уже не могла заснуть без этого тепла за своей спиной, и поэтому, не дожидаясь, пока он решит, что она заснула, сама прижималась к нему крепко-крепко. Иногда она поворачивалась к нему и отдавалась без особой страсти, но с чувством благодарности к этому сильному и доброму человеку, любящему ее без внешнего проявления эмоций, но так трепетно и так терпеливо. А потом, когда в результате этих бесстрастных ночей она почувствовала внутри себя зарождение новой жизни, пришло осознание счастья и, наверное, любви… Не той сопливой, похотливой или расчетливой любви ее завистниц, которые до сих пор не могут простить ей того, что он выбрал ее, а не их, – а любви, основанной на благодарности и уверенности в человеке, который разделяет с нею супружеское ложе, который поверил в нее и стал о ней заботиться еще задолго до того, как полюбил…