Циничная цензовая система, принятая в Центре, впрочем, оказалась довольно функциональной. Кастовая раздробленность была эффективным средством против революций и позволяла хорошо управлять народом, а заманчивая возможность перейти в другой уровень значимости создавала известный стимул для продуктивной работы и получения хорошего образования — провозглашенных критериев, которые позволяли доказать свой УЗ. Хотя для последних двух уровней такие перспективы не открывались: переместиться дальше восьмого они не могли. Да и для других слоев основным способом продвижения являлись не трудовые успехи, а мзда инспекторам.
Жители прочих районов Муоса, кроме мутантов, ленточников и диггеров, для центровиков были заведомо УЗ-7, и лишь тот, кто закончил Университет Центра, имел уровень, присвоенный после выпускных экзаменов.
Все это шептала Светлана Радисту, пока они топтались под присмотром военных, обозначенных цифрами «6» и «5». Радист рассеянно спросил:
— А у тебя какой уровень?
— У меня — УЗ-3. Более высокого внешним не присваивают. Но для партизан эти уровни все равно ничего не значат…
Игорь внимательно посмотрел на Светлану. Он давно понял, что она очень умная и способная девушка. Видимо, это оценили и центровики, поэтому предложили ей учиться, а по результатам экзаменов присвоили такой высокий уровень.
— А зачем они учат партизан?
— Ну, во-первых, здесь могут учиться не только партизаны, но и нейтралы, светлые диггеры и прочие. Во-вторых, это совсем не бесплатно. За обучение одного специалиста партизаны — не смейся! — отдают по две свиньи в год. В-третьих, Центру нужны союзники, да и в торговле с нами они заинтересованы. Ведь мы поставляем сюда свинину, кожи, велосипедные механизмы, полотно из леса… Мы им нужны, поэтому они нас и обучают.
— А чего мы ждем сейчас?
— Тут свои тонкости. Главный администратор станции, как и я, имеет УЗ-3. Ему доложили о нашем появлении, но он точно посчитает ниже своего достоинства принять нас лично. Он поручил пообщаться с нами какому-нибудь помощнику из числа администраторов четвертого-пятого уровня. Тот, в свою очередь, тоже не спешит встретиться с нижайшими седьмого уровня, то есть с нами. Одновременно он демонстрирует свою занятость, а значит, высокую значимость. Думаю, мы протопчемся здесь не меньше часа, прежде чем нас пригласят для беседы.
Они прождали полтора часа, после чего к ним подошел мужичок с шестеркой на рубахе, который важно объявил:
— Вас приглашает администратор пятого уровня Аркадий Аркадьевич. Оставьте здесь оружие.
Светлана и Расанов ушли. Дехтер тоже хотел идти, но Светлана отговорила его, сказав, что из-за маски капитана у них могут возникнуть неприятности: администратор либо посчитает неснятую маску неуважением, либо, еще хуже, сочтет Дехтера мутантом или ущербным. Тогда его по местным законам должны арестовать, нарисовать на нем восьмерку или девятку (как повезет) и отправить в верхний лагерь. Дехтер, выругавшись и сверкнув глазами, остался.
«Послы» вернулись через несколько минут. Расанов недовольно бубнил что-то, а Светлана насмешливо на него поглядывала. Радист спросил:
— Что там?
— Да, как я и предполагала, Их Значимость не заинтересовался нами. Расанов распинался ему о цели нашего похода, спрашивал про приемник, а тот делал вид, что внимательно читает важную бумагу, даже глаз не поднял. Единственное, что мы от него услышали в конце: «Свободны». — Светлана передразнила администратора, изобразив презрительно-усталый тон.
— И что?
— Да тут всегда так. Мы с ним учились вместе, он знает, какой у меня УЗ, и завидует. Формально, если на мне не нарисована цифра, он не обязан соблюдать субординацию. Вот он и потешил себя, указал нам место. Хотел бы взять мзду, да боится: а вдруг у меня остались связи в Центре и я доложу. Его тогда, в лучшем случае, понизят до седьмого уровня, а в худшем — и девятый можно схлопотать.
— Ты ведь говорила, что на восьмом-девятом только мутанты.
— Кроме них еще инвалиды, больные, ущербные. Если кто-то совершит преступление, ему, к примеру, прилюдно отрежут язык или выколют глаз — вот вам и основание приравнять его к неполноценным, а значит, присвоить восьмой-девятый уровень. Да и УЗ-7 — это группа риска. Они ночуют внизу, но работа их, главным образом, связана с верхними помещениями или выходами на поверхность. А значит, они быстро теряют здоровье. Если УЗ-7 приболеет или не выполнит норму, ему могут запретить ночевку внизу — и тогда седьмой уровень уже ничем не отличается от восьмого-девятого. Администраторам все равно, будет это больной сорокалетний мужик или двенадцатилетняя девочка, случайно подвернувшая ногу.
Когда в верхних помещениях не хватает рабочих рук, устраиваются чистки. Составляют список «неподтвердивших свой уровень значимости» из числа неугодных и отдают его военным. А те идут по списку, выдергивают «шестых» и «седьмых» прямо из дома и тянут наверх, где передают мутантам-надсмотрщикам. Тут уж пощады ждать не приходится. Мутанты, которые, по определению, ограничены восьмым уровнем, ненавидят нормалов.
— Дикость какая-то…
— Эту дикость они называют научной упорядоченностью и оптимизацией. Партизаны не захотели мириться с этой системой и отошли от Центра. У нас голоднее, в верхних лагерях больше народу, жизнь короче, зато больше свободы.
— Почему же люди терпят все это?
— А куда им деваться? Лет пять назад на станции Институт Культуры шестые-седьмые уровни подняли бунт, а восьмые-девятые в верхних помещениях его поддержали. Свою станцию они объявили Незалежнай Камунай.[9] Продержались две недели. Потом восстание подавили, и все население — от мала до велика, даже администраторов, которые его допустили, искалечили и распределили по верхним помещениям. А на Институт Культуры пустили переселенцев с других станций, бункеров и убежищ. После этого восстаний не было. Ну, случаются мелкие протесты, когда из семьи забирают родившегося ребенка с отклонениями или кого-нибудь приболевшего. Однако любое возмущение — и ты оказываешься на два-три уровня ниже. Приходится терпеть.
Радист взглянул на станцию другими глазами. Он увидел пронумерованных людей, которые что-то сосредоточенно делали или куда-то спешили. Никто ни с кем не общался, детские голоса были слышны редко. Правда, здесь, в отличие от партизанских станций, было достаточно много тридцати- и даже сорокалетних жителей. Но на всех лицах лежала печать какой-то загнанности, напряженности.
Вонючий полумрак партизанских лагерей с их шумной суетой и детским гомоном показался Кудрявцеву куда милее и жизнерадостнее, чем чистая и светлая упорядоченность Октябрьской.
На Октябрьской им даже не предложили остановиться передохнуть. Велодрезины переставили с рельсов Большого Прохода на рельсы Московской линии, и они медленно потащились в направлении Площади Независимости. В туннеле, под самым потолком, были закреплены помосты, на которых жили УЗ-7. Им не нашлось места на станции и приходилось ютиться здесь. Обоз, едва не задевая головами, проходил под этими подвесными жилищами, которые напоминали ящики со щелями, где можно было лежать или, в лучшем случае, скрючившись, сидеть. Сейчас в них сидели или ползали дети, угрюмо глядя сквозь щели на проходивший мимо обоз. Родители работали в верхних помещениях.
При подходе к Площади Независимости их встретил вялый дозор с шестерками на рукавах. Оказывается, Ученый Совет не тратился на охрану станций, где жили нижние уровни. Дозорные только сделали тесты «на ленточников» и махнули рукой: проходите.
Один из них, поздоровавшись с Купчихой, повел их на станцию. Эта станция, похожая на Октябрьскую, была еще больше, светлее, чище. Площадь Независимости являлась научным, экономическим, энергетическим и торговым центром всего Муоса. Жильцы с Октябрьской и Института Культуры стремились получить тут прописку. Пайки здесь выдавали посытнее, квалифицированной работы было больше, а значит, увеличивались шансы повысить свой УЗ или хотя бы выгодно выйти замуж или жениться.
Прямые переходы со станции вели в Университет Центра — бункер под руинами Белорусского университета, а также в единственную полноценную больницу Муоса и бункер термальной электростанции, обеспечивавшей электроэнергией большую часть метро. Тут же находились оружейные и швейные мастерские, а в запутанной системе хорошо охраняемых переходов были спрятаны научные лаборатории, кабинеты и жилища высших администраторов Центра. К «верхним помещениям» относился длинный подземный переход, некогда соединявший Площадь Независимости с одноименной станцией метро. Переход был расположен достаточно глубоко, поэтому уровень радиации здесь был не столь высок. Немудрено, что УЗ-8 и УЗ-9 с других станций мечтали попасть сюда.
По широкому переходу уновцы и ходоки прошли на Вокзал. Свое название это убежище получило от расположенного над ним здания Минского вокзала, железобетонные конструкции которого выдержали удар. В одном из помещений Вокзала располагался рынок. Когда-то здесь шла бойкая торговля прямо с велодрезин. Порой тут собиралось до десяти обозов. Сейчас же, кроме партизанской, стояла дрезина с Института Культуры и дрезина Центра, пришедшая с американским товаром, а также подтягивались с тележками ремесленники из ближайших мастерских.
Купчиха, зорко посматривая по сторонам, уже вовсю ругала чужой товар, пытаясь сбить цену. Она хватала арбалеты, брезгливо натягивала пружины, выискивала ржавчину или недовольно осматривала наконечники стрел, комментируя самым неожиданным образом.
Разочарованно махнув рукой, она пошла к дрезине, которую здесь называли «американской». Главным образом, тут продавались лампочки, провода и прочее электрооборудование. Вскоре уже можно было услышать, как Купчиха возмущается мутным стеклом и хлипкостью нити накаливания, а затем, тыркнув лампочку в специальное гнездо с подведенным электричеством, театрально кричит: «Это разве свет! В могиле светлее, чем от твоей лампочки!» Неожиданно она вернулась к торговцу арбалетами, который растерянно смотрел то на Купчиху, то на забракованный товар, и, положив ему ладонь на грудь, сказала: «Ну ладно, только ради твоих красивых синих глаз, куплю все эти железяки за две туши…»