гла забеременеть, чего только мы не перепробовали. Избаловали мы его… Тряслись, все пылинки сдували, Люда ведь больше не могла, ну, по женской части. Все капризы выполняли, вот и допрыгались, — обречённо говорил пузан. — Я всё время на работе, да по командировкам, воспитанию почти не уделял внимания. Когда? Люда после родов и после операции на работу так и не вышла, один тяну, некогда сыном заниматься, вот и проглядел.
— С вас новый сарафан для Лики, а ремень для сына я вам могу отдать свой. Принимайте меры пока не поздно! Оставите воспитание на откуп жены, получите садиста и маньяка. Если вы его за такую выходку не выпорете, вам лучше повеситься, иначе сынок сядет вам на шею и свесит ножки. Впрочем, он и так там сидит, вас и маму погоняя. Ничего, что я так прямо в глаза говорю? И ещё, если я его увижу рядом с дочерью ближе пятидесяти метров или она мне пожалуется, что пока вы не вколотили в него ум через задние врата, он подходил к ней в парке, в школе, да где угодно, мы встретимся с вами в суде. Поверьте, кто вы и где работаете я буду знать уже завтра, хоть мы друг другу не представлялись. Цацкаться, церемониться и входить в положение я больше не собираюсь, вам всё понятно? Купите собаке намордник.
Ефим сидел на руках Валентины, по-прежнему не обращающей внимания на грязную блузку, провожая взглядом троицу с собакой. Посрамлённый доберман Джек, как полагается воспитанной собаке, трусил с левой стороны пузана, сынок, которого волок за руку разгневанный отец, перебирал ногами справа. У поворота к киоску мальчишка начал что-то высказывать. Родитель резко остановился, так, что его жена проскочила на несколько шагов вперёд, наклонился к сыну, терпеливо выслушал стенания и внезапно зарядил ему мощную пощёчину. Мать, бросившуюся было к ненаглядной кровиночке, остановила выставленная вперёд рука мужа. Пёс послушно сидел у ноги мужчины…
— Возможно у них не всё потеряно, — обратилась Валентина к Николаю. — Ты поэтому не захотел связываться с судом? Пожалел мужа?
— Может быть. Нам бы всё равно ничего не светило, только бы собаку, как пить дать, умертвили. В чём она, по большому счёту виновата? А пса действительно жалко, он, в отличие от Петечки, как не крути, воспитан. Знаешь, нет для зверья ничего страшнее, чем злой и глупый человек, да, Фима?
— Мяум!
— Мой маленький рыцарь, — Валентина почесала котёнка за ушами. — Спасибо тебе за Лику.
— Да, Фима, поразил ты меня сегодня до глубины души. В шесть месяцев навалять доберману не каждому дано, в год на медведя пойдёшь?
— Фрр, — топорща усы, презрительно фыркнул Ефим, что ему эти хомячки-переростки, в год он слонов валить пачками будет.
— Идём за нашей принцессой, — улыбнулся Николай.
У фонтана Валентина спустила котёнка на землю и к нему сразу же подскочила Пулька.
«О, нет! — простонал Ефим, падая брюхом на брусчатку и закрывая лапами голову».
На Пульку лапа у него не поднималась, и жизнерадостная собаченция принялась доказывать ему свою любовь единственным доступным способом — зализывая насмерть. Умудрённый жизнью Граф, спустившись с дерев, спасался от спаниельки на руках хозяйки. Сейчас, сидя в уютных объятиях и ехидно прищурившись, он наблюдал за любовной экзекуцией.
— Девочки, пойдёмте к нам, попьём чаю, я вкусный тортик купила, — Валентина ловко переключила внимание девичьей стайки на себя. — Коля, спасай спасателя, а то его залижут насмерть.
«Благодетельница! — выдохнул Ефим, чувствуя, как его подхватывают сильные мужские руки».
— Девочки, смотрите, какие прикольные катафоты я нагуглила, — донеслось до Ефима от припрыгивающей стайки. — Придём к Лике, посмотрим.
— Оля, ты — дура! — рубанула Марина, отстаивая истину.
— Чего это я дура? Сама такая! — не согласилась ушлая блондиночка. — там такие классные фоточки котиков.
— Дура и есть, — продолжала давить безапелляционная девочка. — Катафоты — это светоотражающие устройства, у меня пять штук таких на велосипеде, а не то, что ты сейчас подумала.
— Боже мой, — пробормотал Николай, — я-то думал, откуда берутся анекдоты про блондинок, а тут ничего придумывать не надо.
— Мяу!
— Молчи уж, знаток женщин. Зато Оля не растерялась, она может и дура, но по жизни умнее многих будет. Такую одну в лесу оставь, она быстро ближайшего медведя захомутает и будет тот в город мёд с кореньями трилевать. Учись, студент.
— Миу.
— То-то же, миу.
Когда гостьи, доев торт, покинули гостеприимные зиминские пенаты, посуда была загружена в посудомоечную машину, а вымытый и высушенный герой дня лениво давил в зале диван, рядом с ним плюхнулись Николай и Валентина. Недолго думая, хозяин квартиры развенчал культ хвостатого Геракла, спихнув того на пол. Заняв освободившееся место, он положил голову на ноги супруги.
— Коля, что у тебя с отпуском?
— Туго, дают неделю и три дня отгулов, остальное зимой.
— Свежо предание, — разочарование новостью скользило в каждом слове Валентины, — а зимой опять сдаточные объекты и строительные площадки. Как мне это надоело.
— Не тебе одной дорогая. Брат на следующей неделе приглашает на дачу. Шашлычков наделаем, в баньке попаримся. Хвостатого с собой возьмём, пусть с природой познакомится, а то прогулки в парке совсем не то. Там речка, воздух!
— Ой-ли, дорогой, чего ты опять задумал? Не скалься. Я тебя, как облупленного знаю.
— Да есть мысль одна, я попозже у себя в кабинете поработаю, надо довести её до ума. Творческий процесс, сама понимаешь.
— Ага, понимаю, ты только, дорогой, не очень задерживайся, — женские ноготки оставили красные полосы на мужской груди.
— О-у, опоздать на этот «процесс»…
— Вот именно, дорогой, если я тебя не дождусь и усну, сам себе ручками творчеством занимайся.
«Надо же, какие творческие личности, — Ефим за диваном ехидно топорщил усы. — Что-то тесновато здесь становится, однако! Надо или диван отодвинуть, или жрать поменьше».
— Зимины пожаловали! И трёх лет не прошло! — находящийся под легкой «мухой» полноватый мужчина, каким Николай мог стать через пять-десять дет, если подзапустит себя, переваливаясь уточкой, побежал к воротам. — Давай, братишка, закатывай свой рыдван под навес.
— Лика, чего застыла? Скачи на веранду, там Катя и Сашка тебя уже битый час дожидаются, — продолжал раздавать указания позитивный толстячок, черты лица которого, выдавали в нём родственника Николая. — Ух, ты с собой вашего монстра приволокла. Наслышан, наслышан, кис…
Толстяк потянулся к Ефиму воняющей чесноком и луком рукой, в самый последний момент поспешно отдёрнув её от когтистой лапы.
— Ш-ш-ш, хгау! — показал Ефим отношение к чужим немытым конечностям.
— М-мать, гляди, какая злобная зверюга, — пьяненько икнул толстячок.
— Фима не любит чужих, дядя Серёжа, — Лика укоротила рулетку, подтянув питомца к себе.
— Какой же я чужой?! Я свой! — возразил названный «дядей Серёжей».
— Вы может и свой, но Фима вас не знает, поэтому может укусить и поцарапать.
— Вы его дома вместо собаки держите, что ли? — усмехнулся родственник Николая.
— И вместо сторожевой собаки тоже, — вклинился в полемику Зимин, открывая багажник машины. — Универсальный зверь, он даже лаять умеет. Хватай сумки, Серёга. Здесь мясо, а с этой осторожней, разобьёшь, сам виски в деревне искать будешь.
— Какое виски, Коля, мы что, мажоры какие, прости господи. Водочка и самогончик — национальные русские напитки. Можно сказать, национальное достояние. Мы люди простые, деревенские, к заморским вискам не приученные. Водочка, а ты свела меня с ума! Водочка, а ну-ка пей дружок до дна!
— Знаешь, людь простой, деревенский, я думал, что по родове у нас один сказочник. На себя грешил.
— И чО? — дзинькнул тарой Сергей.
— А то, что ты тоже на лавры сказителя позарился. Как хочешь, пей водочку, а «чивасик» мне оставь, я не гордый.
— Да ладно, что ты начинаешь. Мы тоже икры хотим отведать заморской — баклажанной! Короче, баньку я растопил, часа через полтора можно будет первый пар снять. Валюша, ты как, всё на диете? Салатики, лёгкая пища? Тогда добро пожаловать на кухню к Зинке, салаты к столу настругаете, заодно языки почешите. Там есть с кем, а мужчины займутся мясом, бабам его доверять нельзя. Испортят!
— Не обращай внимания, дорогая, — Николай коснулся руки супруги, чьи глаза опасно сузились на фамильярное обращение родственника. — Сергея не переделать, только оглоблей огорбатить. Да, Серёга?
Пухлячок опасливо покосился на Валентину и прибавил прыти, испуганным зайчиком спрятавшись за кустами неколючей садовой малины.
— Видишь, дорогая, боится, значит уважает!
— Коля. Передай Серёже, что я не на диете и, если он испортит мясо, я ему тоже чего-нибудь испорчу.
— Серый, слыхал?! — из-за кустов невнятно буркнули в ответ. — Он слыхал, дорогая. Не беспокойся, я за ним прослежу.
— Этого я боюсь больше всего, уж вы проследите друг за другом, следильщики. Тебя предупреждение тоже касается.
— Понял! Внял, взял под козырёк! — на последней фразе Зимин, вспомнив детские сказки дядюшки Римуса про братца-кролика и братца-лиса, ловко ввинтился между каких-то насаждений, припустив за Сергеем.
— Так их, Валечка, — в открытое окно на первом этаже выглянула улыбчивая, круглолицая женщина с тёмными волосами, стянутыми в низкую «булочку» на затылке. — Иди к нам вишнёвую наливочку дегустировать, салатов я с утра настругала. Пусть мужики там сами разбираются. Ой, кто там у тебя, Лика?
— Здравствуйте, тетя Зина! Это Фима, наш котёнок.
— Котёнок? Такой большой?
— Ему шесть месяцев, седьмой идёт, тетя Зина.
— Надеюсь он подружится с нашим Мурзей, — тётя Зина с сомнением покачала головой.
В глубине души Ефим скептически хмыкнул. Всплывшие из подкорки знания с инстинктами говорили, что встреча с хозяином дома и территории, помеченной чуть ли не на каждом столбике и дереве пахучими метками, может оказаться жаркой. Решив, что наша много, где не пропадала, Ефим мудро положился на провидение. Бог не выдаст, свинья не съест. С доберманом разобрался и с Мурзей как-нибудь сдюжит.