Обругав последними словами скаредных хозяев, зажавших бедным животным маленький кусочек мяса, Ефим спрыгнул на пол, пробежавшись вдоль столов. К мискам он ближе метра не приближался — подъедать гадость из сои и костной муки и лакать за кем-то слюни, увольте. Зато ему удалось обнаружить блюдо с подсохшим пирожком с начинкой из печени и риса. Стащив зубами с блюда рушник, укрывавший остатки давно минувшей трапезы, Ефим было вознамерился умыкнуть выпечку, как его взгляд зацепился за почти допитую женщиной поллитровую пластиковую бутылку минералки без крышечки. Из распахнутого окна послышался суровый окрик хозяйки на корову, которая не испытывала желания стоять на улице и работать кормом для различной кровососущей погани. Сказав бессловесной скотинке пару ласковых, хозяйка увела её в стайку. Ефим по-прежнему пожирал взглядом бутылку, в его голове родился безумный план полакать свежего парного молочка.
Забравшись на крышу сараев, кот внимательно осмотрел открывшуюся внизу диспозицию. В одном из загонов довольно похрюкивает парочка свиней, во втором опустил морду в ясли молодой бычок. В третьем никого не было, но из-за двери, ведущей в стайку, слышался женский голос. Дальше курятник и два гусиных домика. Ефим на минуту присел на зад и яростно зачесал задней лапой за ухом, затем извернулся узлом и вцепился зубами в бок, в котором резко зазудело. Проклятые блохи!
Не успели звонкие струи застучать о дно ведра, великий стратег приступил к выполнению задуманного, спустившись вниз по приставной лестнице и подняв на крышу два старых ботинка, ранее примеченных у крыльца. Обувь была детская, скорее подростковая, но лучше от этого она не становилась. Изнутри ботинок несло вонью немытых ног, будто тот, кто их носил, в жизни не видел воду, вдобавок от подошвы воняло засохшим навозом.
«Мерзость! — открыв пасть нараспашку, отдышался Ефим».
Закончив с обувью, начинающий домушник вернулся в дом, в компанию к пирожку стащив ранее примеченную пластиковую емкость и крышку от стеклянной банки, которые сохли рядом с мойкой. Упёр бы ещё что-нибудь, но всё остальное, в том числе съестное, оказалось вне зоны доступа. Холодильник закрыт, недоваренный борщ доходит до кондиции, хлеб и тот не нарезан.
Воришка носился туда-сюда в поте лица или морды? Подготовка «реквизита» проходила то под ругань хозяйки на непослушную скотину, которую давно пора забить на колбасу, то под ласковые увещевания её, с поименованием Зорюшкой и кормилицей. Хлёсткие и звонкие удары о дно давно сменились задорным плеском, с которым тугая струя входит в податливое облачко молочной пены, а Ефим, закончив подготовку, ждал своего часа и молился, чтобы удача не оставила его.
Едва слышно скрипнула маленькая деревянная табуретка, убранная в специальный уголок, звякнула дужка ведра. Кот на крыше напрягся. Доярка, отмахнувшись от комаров, вышла из стайки, притворив за собой дверь, перед этим поставив ведро на чистый, присыпанный свежей соломой пятачок. И только-только она потянулась за ручкой емкости с молоком, как перед ней на землю шмякнулся ботинок.
— Что?! — отскочила от подранного обноска женщина, который она с утра приготовила к выбросу на помойку, но так и не удосужилась за хлопотами претворить задумку в дело.
— Ах… — готовившаяся сорваться с языка фраза так и повисла на его кончике, так как из вечерних сумерек прилетел второй ботинок. — Ах вы…
Кого доярка имела в виду осталось неизвестным, но на месте она не осталась, разгневанной львицей за сарай.
— Сейчас я вам задам!
Ефим пулей слетел с крыши, цепанув зубами бутылку, с которой он половину дойки лакал воду и учился правильно держать её за горлышко. Умаялся, сил нет, но на благое дело они найдутся… Увидь подобный цирк кто-нибудь со стороны, за целостность живота зрителя ни один хирург бы не поручился. И от меньших представлений они лопаются от смеха, только самому артисту было не до юмора. Пока хозяйка ловила за сараем неизвестных пакостников, он окунул бутылку в ведро с молоком, предварительно сбив с него крышку. Услыхав звон, женщина ломанулась обратно, но опять никого на месте преступления не застала.
— Только попадитесь мне, сволочи! Я вам… Надо Борьке сказать, чтобы он на ночь собаку с цепи спустил, совсем пацаньё охамело, понаехало дачников, — погрозила она кулаком в пустоту, а Ефим, сжавшись в комок в яслях на улице, придерживал передними лапами тару. Уворовать молока получилось миллилитров сто пятьдесят — двести. Как он не загремел костьми с бутылкой в зубах, он сам не понимал.
Ужин, добытый потом и кровью, обещал быть шикарным, вкупе с засохшим пирожком получалось очень даже неплохо.
— Васька! — долетело из дома. — Ты опять по столу шарился, скотина?!
«Бедный Васька, — фальшиво посочувствовал Ефим невиновному коту, вгрызаясь в пирожок».
Закончив с первым блюдом нынешнего вечера, он аккуратно наклонил бутылку лапами, налив молока в перевёрнутую крышку.
«Эх, хорошо пошло!»
Закончив с первой порцией белого напитка, Ефим сыто облизнулся на всю морду и повторил процедуру, заранее наедаясь впрок.
— Васька! Вот где, паршивец, — донеслось до слуха лакающего кота, ставшего причиной бед другого хвостатого питомца, с мявом и рёвом соскочившего с окна, недавно давшего пропуск вору в дом.
«Эй, мурзилка блохастая, ту куда несёшься? — облизнув крышку, ефим приготовился с боем встречать горящего праведным гневом полосатого Ваську. — Обойдёмся без прелюдий».
Заорав дурнинами, полосатые бойцы, рванили с места в карьер, в следующий миг сцепившись верещащим клубком. Клочья шерсти полетели во все стороны, а к шуму схватки невольно прислушались все соседи, гадая, с кем сейчас сцепился опытный боец и разбойник Васька, застращавший всех конкурентов окрест. Неистово залаял кобель на цепи, сообразивший, что наших, то есть ихних бьют. Васька, обычно выходивший победителем во всех схватках, сейчас терпел позорное поражение, стремясь удрать огородами, но его противник ни в какую не желал отпускать обидчика с миром, неистово налетая на него с яростью настоящего берсерка. Сообразив, что ещё немного и его порвут на сотню маленьких Васек, тот сиганул под защиту пса, натянувшего цепь в стремлении ухватить за бок приблудного вражину, но тот извернулся, несколько раз лупанув лохматого защитника униженных и оскорблённых когтистыми лапами по морде. Мысленно прикинув, что в будке безопасней, кобель покинул поле боя.
Победив в схватке, Ефим пробрался под навес с сеном, где устроился на ночлег. Что странно, никакие коты и собаки его не донимали, если не вспоминать про блох. Ближе к рассвету допив молоко, наш путешественник затрусил на станцию, к которой потянулись местные жители и отдыхающие дачники в ожидании электрички. Никому не было никакого дела до какого-то кота, облюбовавшего место под деревянной лавкой на платформе и прошмыгнувшего между ног пассажиров, садящихся в вагон.
Понимая, что права у него птичьи, Ефим благоразумно не светился, забившись в дальний угол под строенными сиденьями вагона электропоезда Демиховского машиностроительного завода. И сидел бы он так в тишине и спокойствии, относительных, конечно, если бы не дети, а конкретно один ребёнок. Через две станции после Анастасьевки в вагон подсела молодая семья с девочкой лет пяти или шести. Ребёнок не шумел, не кричал и не носился по вагону, спокойно играя в куклы, пока на каком-то стыке одна из Барби, обильно изукрашенная фломастерами, не свалилась на пол.
— Ой, мама, смотри, котик. Кис-кис-кис! — заглядывая под сиденье, опустилась на колени рыжеволосая девочка. — Кис-кис-кис!
Ефим попятился. Дети — это опасно. Тебе их трогать нельзя, зато им можно, если родители не запрещают. Пока оное табу не прозвучало, зато в поле зрения возникло несколько перевёрнутых рож, заглядывающих под сиденья. Кто-то уронил кепку на пол.
— У, какой лохматый!
— Пушистый, дурья твоя голова, гляди, у него кисточки на ушах. Или сибиряк, или из этих новомодных, как их мейхунов, — высказал предположение чернявый небритый парень с соседнего ряда. — Что он в электричке делает, интересно.
— Едет, Паха! — весело гоготнул дружок Паши, хлопнув того, скорее всего, по плечу. Другана Ефим не видел, в отличие от синих джинс и трёхполосных кроссовок оного. — И не «мейхун», а мейн-кун, грамотей.
— Киса! — блин, как он мог забыть о девочке, которая не забыла о нём, обойдя сиденья и пассажиров, сидящих на них, и заглянув с другой стороны. — Ты чья?
— Своя собственная, Настюша.
— Папа, а разве кисы бывают свои собственные?
— Конечно, приедем домой, я тебе мультик включу про своего собственного кота Матроскина.
— Киса, а ты Матроскин?
«Да что ты привязалась? — муркнув, сдал в сторонку Ефим, в следующую секунду уворачиваясь от конца палки для скандинавской ходьбы, которой решил пошерудить под собой доселе благообразный дедуля с клинообразной бородкой. Дедуля-одуванчик, чисто Айболит с обманчивой внешностью и подлым характером.
«Чтоб тебя! — раскалённой сковородой, на которую плеснули воду, зашипел Ефим, пулей перебираясь под сиденья в другом ряду. — Подняло и бросило, сморчок старый!»
— Киса!
— Граждане пассажиры, чей кот? — вынырнула из небытия кондукторша.
— Это не кот, — весело заявил Пашин дружок в кроссовках.
— А кто? — с сомнением в голосе спросила кондукторша, остановившись около временного убежища «безбилетного пассажира».
— Заяц! — хохотнул юморит, поддержанный несколькими пассажирами.
— Сейчас мы проверим, кто из вас заяц. Ваш билет, пожалуйста!
— Да пожалуйста! — вжикнув «молнией» куртки, юморист извлёк из внутреннего кармана билет.
— Так, граждане, я повторяю, чьё животное? Почему оно не в переноске или не на руках? Чей кот?
— Он свой собственный кот, — наклонилась вниз неугомонная девочка, пытаясь дотянуться до вожделенной цели. — Папа, а можно он будет нашим? Киса, ты пойдёшь ко мне?
Слава богу папа девочки высказался против озвученной малышкой идеи, мотивировав отказ заразностью и блохастостью несостоявшегося питомца.