Дикие крики ужаса сменились воплями боли. Ворвавшиеся в пещеру твари уже начали пожирать людей. Люди разбегались. Никто больше не пытался обороняться.
Первым побуждением Ильи тоже было БЕЖАТЬ. Вместе со всеми или самому по себе. Спрыгнуть с комбайна и драпать прочь со всех ног. Куда угодно, лишь бы поскорее убраться отсюда, из этого кошмара.
Усилием воли Илья все же сдержал себя — не превратился в испуганного зверька, остался человеком.
Далеко ли он убежит по незнакомым подземельям без фонаря и без оружия?
А между тем и им тоже заинтересовалось какое-то чудище. К комбайну рывком приблизился мертвенный свет живого светильника. Что-то шевельнулось под гусеницей машины.
И тело само выбрало верное решение. Илья бросился в кабину. Пожалуй, только там сейчас было единственное более-менее надежное укрытие.
Он ввалился внутрь, захлопнул за собой дверь. А в следующий миг в стальную створку впечаталась бросившаяся следом тварь.
Тупой влажный удар снаружи. И еще один, и еще… И опять.
Тварь оказалась упрямой. Размазывая пятна густой слизи по ударопрочному стеклу, она колотилась в дверь минуту, другую… От ударов массивного тела, которого Илья даже не видел, сотрясалась вся кабина.
Когда тварь, наконец, оставила комбайн в покое, никто уже не кричал и не стрелял.
Фосфоресцирующее свечение блекло. «Живность» расползалась по пещере и словно тушила свои светильники.
Теперь отовсюду доносились смачное чавканье, сосущие звуки и жуткие хрипы. Обитатели подземелья пожирали добычу, и, кажется, своих сородичей-подранков, подстреленных людьми, — тоже.
Некоторое время свет оброненных разведчиками фонариков выхватывал из темноты фрагменты отвратительных тел. Туловища были крупные, бесцветные, склизкие. По высвеченным частям трудно было даже предположить, каким существам они могут принадлежать. Ясно было одно: свет не отпугивает, а привлекает тварей.
Впрочем, их пляска на свету продолжалась недолго. Фонарики с хрустом раскалывались в челюстях монстров, под их брюхами и лапами и гасли один за другим. Пока не потухли все.
После увиденного Илья поостерегся включать фару-прожектор. Даже его подземному танку не выдержать массированной атаки всей подземной «живности».
Посидев в кабине с Метростроем и понаблюдав за его работой, Илья убедился, что управлять тоннелепроходческим комбайном не так уж и сложно. Но далеко ли он сможет уехать в кромешном мраке? Выберется ли из пещеры? И куда отправится потом?
Одному в запутанных лабиринтах подметро и со светом-то сложно найти дорогу. Все равно пришлось бы вылезать из машины, чтобы рассмотреть оставленные на стенах угольные метки. А покидать кабину, когда снаружи творится такое, — это чистой воды самоубийство.
Илья смотрел потухшими глазами в узкие черные окна. Ситуация была — паршивей некуда. Страх, одиночество, безысходность и отчаяние переполняли душу.
Вокруг — непроглядная тьма. Во тьме — копошащаяся смерть. В голове — мрачные мысли.
И — полная, абсолютная безнадега. И отсутствие смысла в дальнейшем трепыхании.
Раньше смысл жизни для него заключался в Оленьке и Сергейке. Но они погибли. Тогда смыслом существования стало отшельничество и месть мутантам. Однако оказалось, что одному в этом мире не выжить и всех мутантов не истребить.
Позже желание жить подкрепляла надежда на подземелья «синих», на побег-исход из метро, на спасение тех, кто еще остался. А что сейчас? Сейчас — только пустота. И ничего больше. Никакой надежды. Вообще.
Люди — последние люди этого города и, возможно, всего мира, укрывшееся под землей сообщество метрожителей, беспомощной частицей которых стал теперь и сам Илья, — обречены. Идти им и ему больше некуда. Спасаться — негде. Надеяться не на что.
Люди оказались зажатыми меж двух огней. Сзади и наверху — муранча и зараженный, непригодный для жизни человека город. Впереди и внизу — омерзительные, жуткие подземные создания и непреодолимая водная преграда. Муранча пробивается сквозь завал в метро, а может быть, уже пробилась. «Живность» расползается по подземельям. Клещи сжимаются. И скоро раздавят. Всех.
Так зачем тогда вообще продлевать бессмысленную агонию?
Илья вздохнул. Не проще ли выйти из комбайна и быть сожранным какой-нибудь тварью, которую он не сможет даже разглядеть?
Медленно-медленно он протянул руку к двери. Коснулся ручки.
И отдернул пальцы.
Нет, так умирать — слишком страшно. Если бы у него был пистолет, он бы застрелился без колебаний. Это еще ничего, это можно. Сам у себя жизнь отнимаешь, и быстро: раз! Но никакого оружия в кабине нет. А выйти из машины… Это все-таки выше его сил. К этому он пока не готов. Может быть, потом. Может быть, чуть позже.
— Оленька, Сергейка… — шепча одними губами, позвал он.
Нет ответа. А так хочется. Так нужен их ответ. Сейчас — как никогда.
— Оленька? Сергейка?
Молчание.
Шуршание во мраке…
А вот звука родных голосов не слышно. Раньше жена и сын легко заговаривали с ним в темноте. И он тоже без особых усилий завязывал с ними беседу. Как хорошо и просто было раньше. Когда трудно — он задавал вопрос, они отвечали. Или просто успокаивали. Раньше… так было раньше…
— Оленька! Сергейка! — Почти беззвучно прокричал он. Можно, оказывается, кричать и так.
Громыхнул стальной лист. Кто-то заполз на купол кабины. Грузное тело невидимой твари обвило бур. А может быть, на комбайн влезло сразу несколько подземных монстров?
Машина качнулась под навалившейся тяжестью, задрала корму и уткнулась носом в землю. Какие же гиганты должны были ее облепить!
— Оленька… — умолял Илья. — Сергейка… Да что же это такое-то, а?!
Почему? Ну почему они молчат, когда ему необходимо их услышать?! Почему больше не желают разговаривать с ним?
И — самое главное «почему»…
Почему Оленька и Сергей дали ему ложную надежду? Зачем обманули?
Зачем отправили на синюю ветку и в эти проклятые подземелья?
Почему, Оленька? Зачем, Сергейка? Мертвецы хранили молчание.
— Но ведь это же вы… — обиженно простонал-подумал Илья.
И тут же устыдился своих мыслей. По какому праву он пытается упрекать сейчас жену и сына? В чем и за что? За то, что они привели его сюда? Но было ли это так на самом деле? Ведь он шел своими ногами, ну а то, что творилось при этом в его голове…
Не в голове, нет! Голоса звучали извне, из темноты. Но не потому ли, что темная мгла наполняла и его рассудок тоже?
Илья почувствовал, что начинает путаться в собственных мыслях. Он понял: настало время разобраться с этим. Раз и навсегда.
«Погоди, погоди. — Не имея больше возможности говорить с семьей, Илья обратился к себе самому. — Ты ведь знаешь: они мертвы. Ты слишком долго не желал с этим мириться… Слишком долго этому сопротивлялся. Но все-таки ты понял это. Там, на Пушкинской, когда стал свидетелем смерти матери и ребенка. Другой Ольги и другого Сергея.
Когда имена одних умерших помогли окончательно упокоиться другим.
Нет, Оленька и Сергейка ни в чем не виноваты. И никогда не были виноватыми. Не они вовсе вели тебя сюда. Ты сам. Ты все это время вкладывал в их уста собственные мысли, сомнения, переживания и страхи. Так тебе было проще, так легче было предаваться самоутешению, самоуспокоению… Самообману. А теперь пришло время, когда ложь самому себе больше не приносит пользы. Наступил момент, когда необходимо твердо сказать себе: мертвые мертвы, и живые должны думать о себе сами. Мертвым — светлая память. Живым — свобода выбора. Так надо. Только так. И никак иначе».
В темноте, наполненной движением, Илья вспоминал.
Семью… Грустную улыбку и печальные глаза милой Оленьки. Веселый беззаботный смех Сергейки.
И других людей, с которыми его свела судьба, Илья вспоминал тоже. Вспоминал, кто из них, что выбрал в этой жизни.
Из мрака за узеньким окошком кабины проступали лица. Лица вглядывались в него, в самую его душу, в его суть.
Вспомнился Сапер, пытавшийся спасти свою шкуру, обрекший на смерть целую станцию и погибший позорной смертью на поверхности. Илью передернуло. Это не человек. Мразь, на размышления о которой даже жалко было тратить последние минуты жизни.
В памяти всплыло лицо Тюти Приблажного — ополоумевшего безумца, впустившего в метро муранчу. А ведь этот плаксивый проповедник, спасающий падшие души, и маньяк-убийца искренне желал помочь неразумной и обреченной пастве. Эх, Тютя, Тютя… Такого помощничка хотелось придушить своими руками.
Илья вспомнил Инженера, который, оберегая от опасности своих людей, закрыл Сельмаш для «орджоникидзевских» беженцев.
Вспомнился и неизвестный поджигатель, сгоревший вместе с баррикадой на перегоне между Карла Маркса и Театральной, но надолго задержавший муранчу. И командир автоматчиков с Театральной, который даже во всеобщей панике сумел сохранить самообладание и пытался навести порядок.
И Казак, пытавшийся убить муранчиную матку, но сгинувший со своим крохотным отрядом в тесноте технического хода.
И энтомолог Алексей Кириллович, не побоявшийся подобраться к самому логову муранчи, чтобы разобраться в том, что она такое и как с ней бороться.
И Метрострой, надеявшийся отыскать в подземельях под синей веткой убежище для уцелевших еще метрожителей.
И Бульба, и дядя Миша, и патлатый парень с Сельмаша вспомнились тоже. И диаспорский автоматчик Ашот, погибший в давке на пути к Ворошиловской. И ужаленная муранчой Ольга с Пушкинской, спасавшая своего Сергейку. И Мосол, сумевший перебороть страх и отправиться за Метростроем в подземное царство мертвых, где действительно, в конце концов, все разведчики нашли свою смерть. Илья вспоминал и думал. В голову приходили неожиданные, непривычные мысли о том, что люди, прежде вызывавшие у него лишь раздражение и совершенно не казавшиеся достойными уважения в обезумевшем человеческом стаде, были в большинстве своем не такими уж и плохими. По крайней мере, каждый по себе, в отдельности, В калейдоскопе воспоминаний мелькало множество новых лиц, которые он успел увидеть. Большинство из этих людей были уже мертвы. Но кто-то, наверное, еще жив. Вот именно — наверное. Вот именно — еще.