И вновь в памяти всплыли улыбка Оленьки и смех Сергейки. Его погибшая семья…
И опять — лица, лица, лица. Узнаваемые и нет, отчетливые и смутные. И просто безликие фигуры, с надеждой заглядывающие в кабину комбайна из ворочающейся снаружи тьмы. Люди, с которыми Илья не был знаком, но которые окружали его в метро. И на красной ветке, и на синей. Милая улыбка. Родной смех. Чужие люди. Семья. Мертвая.
Знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые лица. Живые. Пока живые…
Семья.
Лица…
Почему они смешиваются друг с другом? Почему так пристально смотрят на него из темноты глаза Оленьки и Сергейки? И почему глаза эти смотрят с чужих лиц? Почему смотрят так, словно подбадривают: ну догадайся, ну, пойми же, ну прими, наконец!
Это случилось. Неожиданное и отчетливое понимание озарило сознание, как вспышка молнии. Все стало ясно.
Немногие оставшиеся в живых люди — и есть теперь его новая семья. Должны стать ею, по крайней мере. Вместо той семьи, которой он лишился.
И это правильно. Это естественно. Хотя бы потому, что других людей в этом мире больше может и не оказаться. А когда людей остается так мало, когда их почти не остается совсем, родными друг другу становятся все.
Вот что хотели ему сказать без слов Оленька и Сергейка, заглядывающие через его память в темные окна кабины. Вот что он сам хотел объяснить себе, но все это время никак не мог по-настоящему остаться наедине с собой и до себя докричаться. Вот почему он, не осознавая этого в полной мере, рвался в подметро и стремился спасти тех, о ком раньше не задумывался, кого раньше не знал и кого теперь узнает вряд ли.
Да, именно так! Все сразу встало на свои места. Несколько десятков, может быть — сотен человек, которые, возможно, еще были живы, в этот самый миг стали его семьей. И все погибшие в метро и на поверхности, непостижимым образом слившись с Оленькой и Сергейкой, тоже стали частью этой большой (да нет, не такой уж теперь и большой) семьи.
А впрочем, все ли? Илья задумался. Ведь если все — то и Сапер, и Тютя — тоже.
И ворошиловцы, расстреливавшие беженцев. И те «синие», что стреляли в «красных». И «красные», которые стреляли в «синих». И даже «байбаки», тоже, увы, являющиеся частью рода человеческого.
Что ж, не зря, наверное, говорится: в семье — не без урода. Впрочем, самые уродливые уроды уже мертвы. А уцелевшие члены его только что обретенной семьи… Хотелось, очень хотелось верить, что они еще не изуродованы до конца.
Да, Илья верил в это всем сердцем. Вот только… Только его новая и последняя семья скоро может тоже исчезнуть без следа. Совсем. Навсегда.
Но неужели уже ничего нельзя сделать? Неужели никого больше нельзя спасти? Неужели он совершенно бессилен? Но ведь в кабине комбайна еще есть место! И кто-то из разбежавшихся по пещере разведчиков мог где-то спрятаться и спастись. Это маловероятно, конечно, но ведь мог же…
Так чего же он тогда медлит?!
«Мог! Мог! Мог! — убеждал Илья себя. Он протянул одну руку к панели управления, другую — положил на рычаги. — Кто-то мог выжить!»
Руки слушались неохотно. Страх еще сковывал движения, а какая-то часть рассудка противилась тому, что он задумал, и называла задуманное безрассудством.
Но если он даже не попытается вырвать хоть кого-нибудь из шевелящегося мрака в относительно безопасную кабину комбайна, то будет ли сам достоин занимать место в этом гусеничном убежище?
И еще одно «если». Если бы где-то в пещере сейчас прятались Оленька и Сергейка, если бы имелся хотя бы малейший шанс, что они еще живы, разве стал бы он сомневаться?
Этот довод оказался решающим. Семья есть семья…
Илья сделал то, что раньше делал Метрострой. Он завел машину, в которой укрывался.
Туннелепроходческий комбайн ожил.
Взревел мотором.
Будто огненным мечом, полоснул по густому мраку лучом вспыхнувшей фары-прожектора. Высветил бесцветные влажные тела.
Рубанул буром по обвившимся вокруг него существам, разбрасывая в стороны ошметки плоти, обломки хитина, связки потрохов, холодную кровь и липкую слизь.
«Живность» была повсюду, во всей пещере. Она копошилась на полу, ползала по стенам, свисала с потолка и сталактитов. Но уже миг спустя твари в едином порыве устремились к комбайну. Повалили со всех сторон, сплошной волной. Потекли по полу, заструились со стен, посыпались со сводов.
Переплетенных друг с другом подземных монстров по-прежнему трудно было опознать и хоть как-то идентифицировать. Да Илья и не пытался этого делать. Он смотрел не на тварей. В свете прожектора он высматривал людей. Живых.
Но находил только останки мертвых.
Окровавленный скелет. Еще один. Лохмотья одежды. Автомат в крови. Ружье с погнутым стволом и разбитым прикладом. Раздавленный фонарик…
Илья тронулся с места. Управлять машиной и вправду оказалось не очень трудно. Нужно было только приноровиться к ее габаритам и правильно освещать путь единственной фарой.
Он гнал комбайн по подземному залу, круша сталагнаты и наросты сталагмитов, давя гусеницами панцири и извивающиеся тела, освещая стены и углубления в стенах.
«Живность» норовила захватить и захлестнуть комбайн, затянуть машину живым клубком. Пока это ей не удавалось, но двигаться становилось все труднее. Гусеницы путались в живой преграде. Двигатель натужно ревел.
Илья с нарастающим ужасом осознавал, что подземные монстры способны остановить комбайн, проходящий даже сквозь скальную породу. Он уже начинал сожалеть о своей безумной и совершенно бессмысленной выходке, как вдруг… Вон! Там справа!
Илья снова мазнул лучом прожектора по выступающему из стены карнизу, расположенному примерно на высоте в два человеческих роста от пола пещеры.
Нет, ему не показалось. Сдвинулась каменная плита, закрывавшая вход в темную нишу. В свете прожектора возникла человеческая фигура.
Он знал это! Кто-то все-таки выжил! Илья подогнал комбайн под карниз. Машина впечаталась бортом во что-то мягкое и упругое. Фонтаном брызнула кровь раздавленной твари.
Словно крылья летучей мыши, вздулись полы сталкерского плаща. Человек прыгнул с карниза на комбайн и едва удержался на рокочущей машине. Илья открыл дверь: — Сюда! Скорее!
Человек спиной ввалился в кабину, отбиваясь от чего-то руками и ногами.
Что-то темное, длинное, толщиной в кулак сунулось, было за ним. Илья отпихнул ногой извивающийся отросток.
Спасенный с грохотом захлопнул дверь машины. Света приборной доски и отраженных от склизких влажных тел отблесков прожектора хватило Илье, чтобы… Чтобы увидеть и узнать.
Взгляд выцепил правую руку незнакомца на ручке двери. Такую знакомую руку, на которой не хватало двух пальцев. Мизинца и безымянного.
Муранча.
Глава 17САПЕР
Комбайн светил во тьму, рокотал двигателем и стоял на месте. Илья на время забыл и о подземной «живности», и о муранче, и вообще обо всем на свете. Он в ступоре смотрел на трехпалую руку, сжимавшую ручку двери.
Сапер?! Но как?! Почему?! Откуда?! Он же… Его же…
Призрак! Таково было первое и вроде бы самое правдоподобное объяснение. Неужели в подметро действительно обитают мертвецы? Или…
Или все же перед ним живой человек из плоти и крови?
В кабине комбайна свободного пространства было немного, и трехпалый гость, неловко повернувшись, ощутимо ткнул Илью локтем. Нет, не бесплотный он. Да и на восставшего из могилы зомби шустрый обитатель подземелий не походил.
Впрочем, и не мог быть Сапер ожившим мертвяком. Нечему потому что было оживать. Сапера ведь растерзали и сожрали мутанты. Если… Если его на самом деле растерзали и сожрали…
Свидетелей-то не было…
И если это действительно был Сапер, а не кто-нибудь другой.
— Спасибо, братишка, выручил, — на грани слышимости прозвучал тихий знакомый голос из прошлого. — А то уж я думал — все, кранты мне.
— Сапер!
Это был Сапер! Живой…
Спасенный так ни разу и не взглянул в его сторону. Илья видел только его затылок и сброшенный на плечи сталкерский капюшон. Лицо было обращено к дверному окошку, в которое билось, словно огромная колбаса, то ли щупальце, то ли хвост неведомой твари. Тела других подземных монстров оплетали остановившуюся машину.
— Погаси свет и заглуши мотор, — бросил трехпалый через плечо, по-прежнему не поворачиваясь к Илье. — Их привлекает свет и звук.
Только теперь Илья смог протолкнуть давно рвущийся наружу и застрявший в горле вопль ненависти.
— Сапер! Сапер!!!
Крик, правда, вышел едва слышным, хриплым, сдавленным и стоноподобным.
Трехпалый резко повернулся к нему.
Он! Точно он! Грязное, заросшее но вполне узнаваемое лицо. Тонкие губы, узкий лоб, нос картошкой, глаза навыкате. Наглые и самоуверенные глаза.
В слабом рассеянном свете приборной доски лицо Сапера казалось мертвенно-зеленоватым. Но Илья уже знал, что перед ним — не мертвец, а живой человек. Пока еще живой. Тот самый урод в семье, который не достоин жить. Который непременно должен сдохнуть.
— Ты?! — Сапер тоже его узнал. — Колдун?!
Комбайн сотрясался от ударов снаружи. Живой клубок подземных монстров, намотавшийся на машину, раскачивал и ворочал ее из стороны в сторону. Двигатель работал на холостых оборотах, луч прожектора елозил по стене напротив. В пятне света мелькали спины, бока, конечности, головы и пасти тварей. Но два человека в кабине смотрели не на подземных монстров. Они смотрели друг на друга.
«Зачем я его впустил сюда? — спрашивал себя Илья. — Зачем?! Зачем?! Зачем?!»
— Послушай, Колдун, — первым заговорил Сапер.
Илья слушать не желал.
— Сапер-р-р! — сдавленно прорычал он, пытаясь дотянуться до горла ублюдка.
— Тихо-тихо-тихо! — Откуда-то из-под плаща Сапера появился пистолет.
Лязг затвора, щелчок предохранителя — и прохладный ствол «Макарова» уткнулся в лоб Илье.
— Не дури! Отключай машину, пока нас не сожрали вместе с ней. Говорить и сводить счеты будем позже.