— Необязательно. Но возможно.
— Мало мне от этого пользы.
— Обвиняемый невиновен, пока не доказано обратное.
— Разве здесь это подходит?
— Сэр, за вами в очереди ждет человек. Проходите, пожалуйста.
Я оборачиваюсь и вижу Генриетту с натянутой струной от пианино в руках.
— Это она!
— Да, мэм? Чем могу помочь? — спрашивает коп.
Застигнутая врасплох, Генриетта мямлит в ответ:
— Ой… Мне нужна новая струна «ре» для клавикорда.
— Это полицейский участок, мэм. Музыкальный магазин дальше по улице.
— А! Прошу прощения, — отвечает Генриетта.
Бросает на меня взгляд, потом разворачивается к выходу.
— Это она! Вы что, не видите?
— Я вижу любительницу музыки, — говорит дежурный сержант.
— Я требую встречи с комиссаром Раппапортом.
— Ага, а я Мэрилин Монро, — говорит коп.
— В данной ситуации это звучит бессмысленно.
— Это такое выражение, сэр, — говорит он.
Я ухожу во гневе. Генриетта и в самом деле в салоне «Стейнвея» по соседству, консультируется с продавцом. Возможно, я в ней ошибался. Она бросает на меня взгляд и улыбается.
— Рассказывай.
Мадд и Моллой — на маленькой сцене где-то на Среднем Западе, в тени Олеары Деборд — массивного горного хребта посреди страны, такого большого, что его видно с обоих побережий. Олеару Деборд не только легко заметить из космоса — в космосе на ней можно постоять.
— Как ни странно, — начинает Мадд, — в наши дни бейсболистам дают весьма необычные имена.
— Забавные?
— Клички. Вот в команде Сент-Луиса: Кто на первой базе, Что на второй, Не знаю на третьей[132].
— Необычные.
— Что?
— Эти имена бейсболистов.
— Знаешь, кто на первой?
— Я знаю. Ты же только что сказал. Кто.
— Э-э, точно.
— Необычное имя. Китайское?
— Не знаю.
— Это же третий бейсмен.
— И ты не путаешься?
— Конечно. Надо признать, никогда не слышал имени Не Знаю. Похоже на старые британские имена. Например, Междутем.
— Это такое имя?
— Да. Ну, раньше было. Между прочим, сейчас Междутем уже не осталось.
— Интересно.
— Согласен.
— Эм-м, но, в общем, Что — на второй.
— Это ты уже говорил.
— И тебя это не сбивает с толку?
— Ну, знаешь, это неправдоподобно. Неправдоподобное имя. Я бы даже подумал, что вымышленное — что, полагаю, можно сказать о большинстве прозвищ, — но я все еще не потерял из виду, что это имя второго бейсмена.
— Понятно.
— Я еще слышал, допустим, имя Шо. Почти как Что, но пишется, понятно, Ш-О.
— Ну да. В общем, эм-м, а интересно, кто получает деньги, когда каждый месяц платят первому бейсмену?
— Полагаю, получает Кто.
— Да. Правильно.
— Или его жена миссис Кто, если это она ведет семейный бюджет.
— Угу.
— А что там левый филдер?
— Нет, это второй бейсмен.
— Конечно. Понимаю. Уточню: можешь назвать имя левого филдера?
— Зачем?
— Хм-м. По-моему, похоже на корейское имя. Пишется, конечно же, За Чем.
Позже в гримерке.
— Реприза не работает, если ты понимаешь, что это имена, — говорит Мадд.
— По-моему, работает.
— Мы не пользуемся путаницей ради юмора.
— Это нереалистичные имена. Люди не погрузятся в сюжет.
— Этот номер проверен временем. Публика его обожает.
— Лично мне кажется, что смешнее, если я полностью понимаю состав команды.
— Но в чем тогда шутка?
— Юмор — в беседе двух равных, — отвечает Моллой.
— Это не смешно. По-моему, публике хочется видеть, как ты бесишься.
— Подозреваю, что у нас номер получается намного тоньше.
— Наверное, для меня уж слишком тонко, потому что я не въезжаю, — говорит Мадд.
— Это же смешно, когда люди понимают друг друга.
— Чем?
— На какой позиции он играет?
— Нет, где нелепость?
— Правда? Не помню, чтобы в репризе был Где. Должно быть, из-за своей контузии. Прошу прощения.
— Там нет и не было Где!
— А, значит, там Нет? Как много я забыл. Я вызубрю; в следующий раз выступлю идеально. Обещаю.
— Один из нас должен не понимать, что имеет в виду второй.
— Идеально. На данный момент это, очевидно, ты.
— Но это же не смешно, если мы просто болтаем.
— Если я не понимаю, о чем ты говоришь, — это ерунда. Главное здесь — странные имена. Что — смешно.
— Раньше было смешно.
— Нет, ты недопонял. Имя Что смешное само по себе. Задумайся. Что за смешное имя Что. Одновременно и имя, и вопрос. Как и Кто.
— Да, это основа репризы.
— Все остальное — лишь приукрашивание идеала.
— Но…
— И еще я думаю, возможно, насмехаться над людьми с ограничениями в развитии — этически сомнительно.
— Я тебя понимаю, но…
— Как человек, пострадавший от серьезной травмы головы, я открыл в себе новое сочувствие к людям, пострадавшим от серьезной травмы головы…
— Но ты ведь, похоже, стал только умнее.
— Мне повезло, верно? Кто-то более интеллектуален после повреждения мозга, кто-то менее.
— А так бывает? Чтобы люди умнели от повреждения мозга?
— Так стоит ли более везучим возвеличивать себя над менее везучими? И даже одно предположение, будто я везуч, раз приобрел более высокий интеллект, попахивает элитизмом, когда сам от себя об этом слышу. Нам следует равно относиться ко всем уровням способностей.
— Ну тогда я не знаю, как нам придумывать шутки.
— Может, шутка в том, что шуток нет.
— И что это значит?
— Друзья на сцене. Вот и все. Вот наш посыл.
— Наш посыл?
— Разве теперь мы не похожи друг на друга?
— Да. Как бы. Но не совсем.
— Эта общность смешнее, чем любые наши недопонимания на сцене.
— Но чем? В смысле ты это твердишь и твердишь, но шутки я так и не вижу.
— Глядя на тебя теперь, я словно смотрюсь в зеркало.
— Ладно, тогда, может, поставить вариацию репризы с зеркалом от Граучо и Харпо.
— Или еще лучше — воспользуемся отзеркаливанием, чтобы представить во всех красках нашу общность: кто в этом номере ведет? Публике невозможно понять. Возможно, и для нас невозможно. Вот упражнение для того, чтобы по-настоящему работать вместе, как один.
— А что тут смешного?
— Ты знаком с учениями Вайолы Сполин?
— Нет, — говорит Мадд.
— Она театроведка, разработавшая серию игр для обучения актеров искусству театральной импровизации. Некоторые из импровизаций в самом деле выходят юмористическими, однако юмор органически возникает из преданности общей цели и развитию персонажа. Уверен, зеркальная игра стала бы чудесным дополнением к нашему представлению. Наше физическое сходство послужит лишь к усилению эффекта.
— Ладно, — вздыхает Мадд.
Мадд и Моллой начинают упражнение. Сперва кажется, что Мадд играет или с неохотой, или как минимум неумело. Но по мере того как продолжает Моллой — терпеливо, медленно, не отводя мягкого взгляда от Мадда, — происходит преображение. Их движения совпадают. Эпизод длится как будто часами. Гипнотический, трансцендентный. Затем, все еще двигаясь на манер тайчи, они начинают говорить в унисон, сперва медленно, но затем разгоняясь до разговорной скорости.
— Добрый вечер, дамы и господа, мы Мадд и Моллой. Очень рады вас сегодня видеть. Как некоторые из вас уже поняли, сейчас мы участвуем в так называемой зеркальной игре. Ее изобрела в 1946 году театроведка Вайола Сполин. Надеемся, вам она покажется столь же смешной, как и нам. Разве не смешно думать, что все мы одинаковы? При всех своих различиях мы все же разделяем общую человечность. И наша игра отражает эту забавную истину.
На этом Мадд и Моллой одновременно отворачиваются друг от друга и оба смотрят на четвертую стену, камеру, воображаемую публику (но и, конечно, настоящую публику в кинотеатре). Они продолжают, хотя уже не глядя друг на друга, идентичные движения тайчи. Это необычно и потому пугает. Они похожи на автоматонов, на одержимых. Похожи на марионеток. Они произносят:
— Кто управляет нашими движениями, нашими мыслями, нашими словами? Быть может, мы муравьи в колонии, винтики в механизме, которым суждено во веки веков исполнять волю неведомого хозяина?
Они кланяются.
Потом Мадд выпивает, чтобы успокоить нервы. Моллой гуляет по тропинке на Олеаре Деборд — великолепном горном хребте точно посередке страны. Олеара прекрасна и вечна. Некоторые из нас ее любят и почитают. Другие ненавидят, но почти все каждый день следят, что она выкинет дальше: с кем переспит, в какой фильм попадет (и получит ли за него очередной «Оскар»?), что за скандальную фразу обронит и на каком благотворительном мероприятии, протрезвела она наконец или нет, работает ли вообще или нет. Прямо сейчас СМИ упоминают ее в паре с Лэнсом Фармером, торнадо из Канзаса. Может, его слава — только буря в стакане, как часто и бывает с торнадо, но он роскошен и смертоносен, настоящий плохой парень, за что мы его и любим, и ненавидим. По слухам, он убил уже свыше тысячи человек, только чтобы посмотреть, как они умирают, а его исполнение роли Бобби Резни в фильме «Пресловутые повелители преступности» критик в «Нью-Йорк Таймс» превозносил как «завораживающий тур-де-форс». Поговаривают, уже так и слышно свадебные колокола, и многие — в основном женщины и мужчины-геи — на это надеются. Кто-то — чтобы опосредованно пережить свои фантазии о ком-нибудь из двоицы, кто-то — потому что их так весело прилюдно поносить, подхватывать друг за другом, какие они ужасные, какие безвкусные, как сложно поверить, что они вообще знаменитости.
Высоко Моллой не поднимается. Он не великий спортсмен, да и, сказать по правде, путь на вершину кряжа наверняка займет недели, если не месяцы. Гуляя по ее тропинкам, он влюбляется в Олеару Деборд, как и все мужчины, но она остается безмолвной. Местные поговаривают, что, возможно, сейчас ее сердце все еще принадлежит Лэнсу или что она сосредоточилась на следующей роли и не хочет отвлекаться.