а разражается аплодисментами.
Рецензия «Вэрайети»:
Что можно сказать о «Ломать — не строить» — фильме, в котором мы знакомимся с новым замечательным комедийным дуэтом Руни и Дудла? Картина во многом полагается на отработанные устные дурачества, уже знакомые нам по комедии Эбботта и Костелло, однако эти дебютанты добавляют выдающийся физический юмор. Более того, здесь имеется, возможно, самая выдающаяся сценка, когда-либо попадавшая на пленку. Исследователи кинематографа наверняка помнят «Одну неделю» — немую ленту Бастера Китона 1920 года с эпизодом, когда на незадачливого героя падает дом, но сам он остается невредим, поскольку по исключительной случайности находится на пути открытого окна. Представьте этот трюк, умноженный многократно: Руни и Дудл перебегают из комнаты в комнату в разрушающемся доме, избегая верной смерти не один, а шесть раз. С этим отважным достижением команда Руни и Дудла поднимается на новый уровень физической комедии. После появления звука в кинокомедиях началось движение в сторону исключительно устных дурачеств. Как следствие, новый класс комиков не выработал физические навыки комиков немой эры с их водевильной подготовкой. Это разочаровывает публику, которая быстро устает от избитых хаханек Эбботта и Костелло. Без выдающегося физического трюка картину «Ломать — не строить», пожалуй, сочли бы лишь подражанием, второсортным фильмом в стиле Эбботта и Костелло, но благодаря этой зрелищной добавке мы приветствуем ленту в пантеоне киноклассики всех времен.
Пока я ворочаюсь в спальном кресле, беспокоясь из-за денег и своего наследия, в голову вдруг приходит идея. Благодаря ее гениальности я разбогатею настолько, что хватит на полный ремейк фильма Инго и еще останется, так что я убью этих двух зайцев неудачи одним выстрелом изобретательности.
Стучусь в окно Марджори Морнингстар. Она поднимает штору, с прохладцей смотрит на меня, спрашивает «Что?» через все еще закрытое окно.
— Я надеялся быстренько кое-что обсудить, — говорю я.
— Да?
— Можно войти? У меня есть идея.
Она так театрально вздыхает, что мне слышно даже через новоустановленный звукоизолирующий стеклопакет, открывает окно, отходит.
— Спасибо, Марджори Морнингстар.
Она кивает. А я перехожу к своему спичу:
— Что самое худшее в долгой поездке?
— Эм-м, не знаю. Что? — спрашивает она.
— Ну, угадай. Нужно угадать.
— Когда ноги затекают.
— Что?
— У меня затекает нога от того, что я слишком долго держу ее на педали газа.
— Бред какой-то!
— Ты спросил, я ответила.
— Но это неправильно.
— Ладно. Тогда, может, сам скажешь? Я сейчас немного занята.
На ее кровати лежит на спине мужчина с эрекцией.
— Грязные туалеты.
— Угу. Круто. В общем, я тут вроде как занималась…
— Тебе нравятся грязные туалеты?
— Нет…
— Вот именно. Никому не нравятся. Так что у меня есть бизнес-предложение, чтобы предложить владельцам «Слэмми».
— А.
— И я надеялся, ты поможешь до них достучаться.
— Хочешь предложить помыть туалеты?
— Хочу открыть сеть люксовых придорожных туалетов. И мне нужен стартовый капитал. Это прекрасная идея, я уверен. За номинальную плату — скажем, три доллара — получаешь нетравматичный туалетный опыт.
— У меня вряд ли получится…
— Просто помоги мне достучаться. Даю двадцать процентов за хлопоты. Приблизительно двести двадцать миллионов человек проводит в машине в среднем девяносто минут в день. Скажем, одна восьмая этих добрых честных людей, скажем приблизительно, заплатит три доллара за чистый люксовый туалет. Это двадцать семь миллионов человек в день. По три доллара на брата — восемьдесят один миллион в день! Так что если родительская компания «Слэмми»…
— «Дегеш Норт Америка Холдингс»[138].
— Правда? Вау. Не ожидал. Ладно. Если «Дегеш» даст мне один процент, то для меня это восемьсот десять тысяч долларов в день, двести девяносто пять миллионов долларов в год, из которых тебе я передам двадцать процентов, или почти пятнадцать миллионов долларов. В год.
— Я вообще-то…
— Скажем, я ошибаюсь на порядок — что невозможно, потому что моей второй специальностью в Гарварде была стратегизация бизнеса, — это все равно полтора миллиона долларов. Для тебя. В год.
— Частные туалеты для путешественников?
— Да. «Свой Туалет», я бы назвал это так.
— Хм.
— В честь Вулф, — добавляю я.
— Ага.
— Вирджинии Вулф[139].
— Ясно.
Голый человек, уже без эрекции, встает и идет в туалет.
— Чтобы добавить элегантности. И я ссылаюсь не на тот нелепый фильм Мелвина Франка с тем нелепым Джорджем Сигалом (не путать со скульптором, он-то выдающийся!), который, к сожалению, надо признать, был прекрасен в роли Хани с банджо в «Кто боится Вирджинии Вулф» Майкла Николса, на чем мы завершаем полный круг.
— О’кей.
— О’кей?
— О’кей.
— Отлично!
— Я позвоню начальнику и узнаю, можно ли что-нибудь устроить.
— Отлично!
Я остаюсь стоять. Она тоже остается стоять, ее взгляд перебегает с меня на окно и обратно.
— Когда ты уйдешь.
— Ладно.
Я ухожу.
— Только слишком много им не рассказывай! — кричу я в уже закрытое окно. — Я сам!
Глава 52
Руни и Дудл попивают мартини в популярном и многолюдном голливудском баре. Проходящие мимо хлопают их по спинам. Они знаменитости. В отдалении, за столиком в углу рядом с мужским туалетом, за ними наблюдают Эбботт и Костелло, угрюмые и забытые.
— Студия хочет, чтобы мы как можно скорее сняли еще один фильм, — говорит Дудл.
— Отлично. Уже в процессе.
— Хотят, чтобы мы сосредоточились на трюках.
— Но мы не делаем трюки.
— Все думают, что делаем. В следующем фильме хотят побольше масштабных.
— Тот трюк был несчастным случаем.
— Они этого не знают.
— Надо рассказать.
— Нельзя. Это единственная причина, почему с нами хотят снять еще один фильм.
— В тот раз нам просто повезло.
— Ну, повезет и в этот.
— Не знаю.
— Слушай. Нам предоставили список из пяти трюков, которые они хотят видеть.
— Пяти?
— Да. Посмотрим… Первый: «Руни…»
— Это я. Ну конечно же.
— Да. «Руни катапультируют из развалившегося самосвала на дерево, которое как раз срубает дровосек».
— Что-то мне не хочется.
— Второй: «Руни сбивает поезд».
— И это вся шутка? Что меня сбивает поезд?
— Так тут написано.
— И что тут смешного?
— Ты смешной. С тобой происходит всякое. Благодаря тебе это всякое — смешно. Третий: «Руни притворяется столетним стариком (сами придумайте почему) и загорается, когда задувает сто свечей на своем торте».
— Опять Руни?
Дудл сверяется со списком.
— Ну да.
— Мне это не нравится.
— Это же они выписывают нам чеки. Четвертый: «Дудл…»
— Наконец-то!
— «…пытается спасти Руни, который свисает с бельевой веревки на пятом этаже жилого дома. У него не получается спасти друга. Руни летит четыре этажа сквозь бельевые веревки и приземляется одетым как девушка».
— Не буду я одеваться в девушку. Здесь я провожу черту.
— И пятый: «Руни расслабляется в кресле, читая книгу…»
— Ладно. Это я могу.
— «…пока падает с самолета».
— И с чего это я буду расслабляться в кресле, пока падаю с самолета?
— Опять же, тут написано, что решать нам. Нам не хотят диктовать, как работать. Дают пространство для маневра.
— Ну, я ничего этого делать не буду.
— Хочешь прикончить нашу карьеру?
— Не хочу прикончить себя.
— Ну, это очень эгоистично.
Я всего-то прошу, чтобы меня оставили в покое. Я всего-то прошу, чтобы не трогали мой кусочек недвижимости в этом автобусе. Я заплатил — правильно? — за эту крохотную площадь. Хватает же мне достоинства не залезать на вашу. Не заметили? Совсем не думаете о чужом удобстве. Вы сзади — пропихиваете свои голые ноги мне под кресло. Вы сбоку — лезете на мою территорию локтями и коленями. Все проблемы мира можно свести к автобусному этикету. О современник, ужель ты не в силах постичь, что если тебе неудобно в до смешного маленьком пространстве, отведенном на сем автобусе, то и человеку по соседству неудобно точно так же? Не верю, что в силах. Не верю, что есть в тебе порядочность, чтобы подумать хоть о чем-то, кроме собственных животных потребностей. А то и, быть может, все еще хуже: ты в силах постичь, но черпаешь садистское удовольствие от изощренной пытки, орудуя, так сказать, своим огромным мечом-членом, поскольку — да — ты почти всегда мужчина. Женщины называют это менсплейнингом — нет, как-то по-другому, — женщины называют это менспредингом, и мне стыдно причислять себя к этому порочному полу. Мне и так плохо. Я потерял самое важное произведение в своей карьере. И восстановление его оказалось болезненным и затянутым. И даже возможно, что я вообще ничего не вспоминаю, а выдумываю на ходу или даже подвергаюсь неэтичному влиянию гипнотизера-злоумышленника. Об этом вы подумали, люди? Нет, вы не подумали спросить, почему я плачу в этом автобусе. Возможно, вас это не волнует. Возможно, вы считаете меня жалким: взрослый мужчина рыдает, будто взрослая женщина (тон). Возможно, я вам отвратителен. Что ж, возможно, это вы проблема, а не я. Возможно, это вы отвратительны. Возможно, никогда и ничто в жизни не заботило вас настолько, чтобы рыдать из-за утраты. Если так, то это вы достойны жалости. Вы продолжите свое мужланское существование, тешась мелким удовольствием от того, что берете не свое, идете туда, где вам не рады, суете локоть в чужое законно приобретенное пространство. А потом умрете. Поздравляю: вот ваша жизнь. Надеюсь, вы довольны. Надеюсь, вы не пожалеете на смертном одре, что ни разу не испытали любви, или радости, или утраты. Да, утраты. В утрате заключена глубочайшая нежная меланхолия. Это самая изысканная и яркая специя на к