— Жаль, что в Актернате не очень широкая программа обучения.
— Я даже на математику не ходил.
— Я ходил на математику для шоуменов.
— Но там только учили делать вид, будто знаешь математику.
— На случай, если тебя возьмут на роль ученого или еще кого, да.
— И теперь мы расплачиваемся.
— И что нам делать?
— Живое выступление? Может, для нас найдется местечко в настоящем театре.
— Вроде мюзикла «Ад раскрылся»?
— У Олсена и Джонсона получилось. Платят немного, но…
— Главное на самом деле — работа.
— На расстоянии безобразные шрамы разглядеть труднее.
— У меня тут была одна мыслишка. Мюзикл об аде.
— У Олсена и Джонсона получилось. «Ад раскрылся». Как назовешь свой?
— «Ад, мы и господа».
— Мне нравится. Это колумбур.
Меня увольняют из компании клоунской обуви. Никто не объясняет почему, но я подозреваю, что из-за Клоунессы Лори. Подозреваю, что из-за тараторящего рабочего она оглянулась, увидела меня и в кадровый отдел поступил звонок о моих склонностях. Так я подозреваю. Другого возможного объяснения нет.
— Рассказывай.
Премьера «Ад, мы и господа» проходит на Бродвее с большим успехом. Руни и Дудла снова превозносят за комедийный гений, и многие статьи начинаются с того, что Фрэнсис Скотт Кей, то есть Ф. Скотт Фицджеральд, ошибался, и в американской жизни бывает второй акт, и он выпал Руни и Дудлу, и это доказывает, что они существуют — то есть вторые акты существуют, а не Руни и Дудл. Служба по газетным вырезкам Эбботта и Костелло присылает следующее от «Нью-Йорк Таймс»:
Однажды Фрэнсис Скотт Кей написал, что в американской жизни нет второго акта. Что ж, удивительно смешное представление «Ад, мы и господа» Руни и Дудла опровергает эту старую поговорку, раз и навсегда отправляя Ф. Скотта Фицджеральда на свалку истории. Ибо Руни и Дудл вернулись и теперь ничуть не хуже, несмотря на все отвратительные шрамы. То, что двоица напоминает некогда выдающихся, ныне же смехотворных клоунов Эбботта и Костелло, не стоит ставить в упрек. Они бесконечно смешнее и умнее, чем этот дуэт за всю свою историю, даже в пору расцвета.
Эбботт и Костелло сидят на склоне холма Лос-Фелис. Эбботт курит.
— Руни и Дудл. Никак не угомонятся. Почему не мы написали «Ад, мы и господа»?
— Не знаю, Лу. Это хорошее представление. Свежее. Умное.
— О них надо позаботиться.
— По-моему, они и сами очень хорошо справляются, так что…
— Я хочу сказать, с ними нужно расправиться, Бад.
— Что ты хочешь сказать, Лу?
— Только одно: им пора двинуть кони.
— Коня, Лу? Того, что вы в Дэнбери приглядывали с Энн?
— Да нет никакого коня на самом деле! Это такое выражение!
— А. Ладно.
— Так что нам надо…
— Видимо, я просто не знаю, что значит это выражение.
— Значит, что мы их убьем.
— Но почему? Конь — это же хорошо. Я еще мог бы понять выражение «Им нужно расстаться с конем, потому что у них мало денег». Но даже это не подходит.
— Ты помнишь, что мы уже один раз пытались их убить?
— Это были Руни и Дудл?
— Среди прочих.
Теперь, когда у меня нет работы, я не могу оплачивать квартиру. Так что приглашаю соседа. Его зовут Доминик, и он предусмотрительно приходит с собственным спальным креслом. Из-за моих книжек и выдающейся коллекции сувениров в форме броненосцев Доминика приходится расположить спальные кресла бок о бок, касаясь подлокотниками, средь изобилия броненосцев. Мы как будто спим по соседству на коммерческом автобусе — автобусе, забитом броненосцами, — и это чересчур интимно. Доминик, как назло, страдает от отвратительного ожирения, так что свисает со своего кресла, и мы вечно воюем за мой подлокотник. Я не могу выступить против Доминика вслух; просто лежу (сижу) и поджидаю, когда он потрет нос или почешется мясистой рукой, занимающей подлокотник, и немедленно захватываю пространство. Из-за этого обстоятельства сплю я мало, и это начинает сказываться на настроении. Я думаю, что, видимо, совершил ошибку, когда согласился на соседство Доминика, но единственным другим вариантом был Себастьяно, который носит в набедренных ножнах нож боуи марки «Марблс» для джунглей. На тот момент выбор казался очевидным, но дело в том, что Себастьяно — стройный (как пантера, рассказывал он) и отлично уместился бы в собственное спальное кресло. Боюсь, этот поезд уже ушел, а впоследствии я узнал, что Доминик тоже носит на бедре нож боуи, просто я его не заметил из-за множества складок жира.
Доминик работает смешным носильщиком в комедийном отеле на Таймс-сквер под названием «Голова оленя», оформленном в стиле отеля из фильма Толстяка Арбакля «Коридорный» 1918 года. В Нью-Йорке очередная мода на киношные отели. Есть, конечно, «Оверлук» из «Сияния» и отель «Гранд-Будапешт» из «Отеля „Гранд-Будапешт“», а также два отеля Софии Копполы: «Парк Хаятт Токио» из «Трудностей перевода» и «Шато Мармон», который был где-то, но я забыл, где именно. Некоторые особенно хороши. «Плаза», теперь под названием «Плаза „Один Дома Два“», занимает отличное место на юго-восточном углу Центрального парка, и приятно видеть, как по выходным на посту в вестибюле стоит двадцать четыре часа в сутки президент Дональд Трамп, бесконечно исполняя свое камео[143]. Он выглядит усталым, грустным и очень старым. Больше всего претензий у меня к «Фреголи» на Восточной 64-й. Он основан на отеле из малоизвестного (даже для него!) фильма Чарли Кауфмана «Аномализа». Почему инвесторы усмотрели нужным воздать дань этому женоненавистническому, расистскому, классистскому кукольному убожеству — кстати говоря, кукольному убожеству, из-за которого студия потеряла целое состояние, — за пределами моего понимания. Этот отель — волдырь на теле Нью-Йорка. Могу представить определенный тип самовлюбленных псевдоинтеллектуалов, кому захочется там остановиться, но этих людей не стоит зазывать в наш город. Уж лучше построить реплику «Отеля Конкорд Сен-Лазар» (ныне «Хилтон Париж Опера») из годаровского шедевра 1985 года «Детектив». Пусть псевдоинтеллектуалы чувствуют собственное превосходство над другими туристами, проживая в воссозданном «Фонтенбло» из «Коридорного» Джерри Льюиса, тогда как истинные интеллектуалы смогут жить в одном и ужинать в другом, признавая важность обеих лент для кинематографического канона.
Вот чего не понимают эти «псевдо»: у «забегаловки» из Рене, Годара или Фасбиндера ценности не больше, чем у «забегаловки» из Джадда Апатоу, Джерри Льюиса или Шона Леви. Я открыл для себя истину: нам нужно смеяться, но главное, чтобы ничто не было объектом насмешек, чтобы никого не задевать. Наши клоуны и шуты, наши милостивые Принцы Комедии исполняют священный долг, даруя возможность похихикать над их умеренно юмористическими выходками. В конце концов, комедия — древнее искусство, существующее с незапамятных времен. Так что я чту людей о красном носе, мешковатых штанах и воздушных шариках с водой. Кого я не чту, так это комиков снисходительных: чарли кауфманов, пи-ви херманов, робертов дауни-старших (младший — гений). Эти мужчины (и это слово я употребляю в самом презрительно современном ключе) трехлично извратили благородную традицию доброго юмора, уходящую корнями в незапамятные времена, вставив собственную токсичную маскулинность, белую цисгендерную привилегию, фальшивую заботу о маленьком человеке, женоненавистничество в некогда чистую и восхитительную форму, уходящую корнями в незапамятные времена. Почему они считают женщин не за людей, а лишь за загадки, спасительниц и маниакальных девушек мечты (со стрижками пикси)? Может, им стоит начать с того, чтобы подружиться с женщиной. Или, может, переспать. Ниже по улице грохочет грузовик, растрясая множество стопок моих книг. Они валятся мне на голову, совершенно погребают. Я пробиваюсь наружу, потом шатаюсь по каморке, как пьяница, на нетвердых и заплетающихся ногах.
Доминик протискивается наружу из крохотной ванной, куда уходил переодеться в костюм коридорного. Он не переодевается передо мной и не раз обвинял меня в том, что я пялюсь.
— Что случилось? — спрашивает он.
— А ты не видишь? Здесь не так уж много куда можно посмотреть.
— Когда я спросил, что случилось, я имел в виду — как это случилось?
— Понимаю. Ну, позволь предложить в будущем говорить то, что ты имеешь в виду, а не вынуждать меня гадать.
— Ладно. Но мне все еще интересно.
— Как это случилось?
— Да.
— Вибрации грузовика, проезжавшего на улице, расшатали книги, и они упали на меня. Такова моя теория.
— Смотри, какая там книга.
— Где?
— Вон, единственная обложкой вверх.
Я оглядываю бардак, пока не замечаю «Заткнись: приглуши негативные мысли» от Кристи Пирс.
— Это твоя? — спрашиваю я.
— Я не читаю книги, а если бы читал, то не эту, а раз не читал бы эту, то и не покупал бы. Так что, одним словом, нет, — говорит Доминик.
— Ну, и не моя, — говорю я. — Следовательно, представления не имею, как она сюда попала.
— Кажется, ты называешь меня лжецом, — говорит он.
— Эй, тебе это впору, а тебе мало что впору, — отвечаю я.
Почему я лезу в драку с этим бегемотом и потенциальным мастером ножевого боя? Все как будто несется само собой вопреки моим желаниям. Доминик, как и предполагалось, мастер ножевого боя и гоняет меня в этом до нелепого маленьком пространстве кругами у стопки книжек, пока мы оба не превращаемся в масло, хотя это расизм[144].
— Я тебя убью! — кричит теперь эта огромная лужа гхи с ножом — и, кажется, всерьез.
Возможно, публике бы это показалось комичным, если бы публика присутствовала, но для меня это отнюдь не комично. Это реально и страшно, и у Доминика чуждый огонь в глазах. Чуждый огонь. Какой необычный оборот. Откуда у меня в голове берутся эти фразы? Нужно потом погуглить, как только я спасусь из этой насущной и маслянистой опасности.