от своего гангера, то есть меня. Как же интеллект доппеля мог уступать моему? Как он мог быть евреем? Здесь творится что-то очень странное.
Теперь два ледибоя на экране несут свежеперекованные мечи через беспощадную пургу в Мир Льда.
— От контраста темной кожи на фоне белой метели захватывает дух, — говорит один из мужчин.
— Прямо с языка снял, — говорит второй.
Вынужден признать, что так и есть.
Глава 64
За ужином я насуплен.
— Ты что-то повесил нос, — говорит Клоунесса Лори. — Устроим званый ужин?
— Званый ужин?
— Они всегда поднимали тебе настроение.
— Звучит ужасно.
— Ой, ну брось, ворчун. Давай поиграем в «кого бы ты пригласил, если бы мог пригласить кого угодно».
— Презираю эту игру. Всегда презирал эту игру.
— Можно и живых, и мертвых.
— Фу. Ну ладно. Иисусе. Я бы пригласил на ужин Иисуса.
— Само собой. Он уже в списке. Кого еще?
Клоунесса Лори умеет организовать вечеринку в мгновение ока. Похоже, мы считаемся сливками общества.
— Ты не мессия, — говорю я.
— Я и не говорил, что я мессия, — отвечает Иисус.
— Ты был евреем.
— Знаю. Жил и умер евреем.
— Ты был просто учителем.
— Просто учителем? Важнее учителя работы нет, друг мой. Когда мы начнем платить учителям столько же, сколько платим нашим спортсменам, наконец заживем в цивилизованном обществе.
— Ты хотел сказать — нашим мужчинам-спортсменам.
— Да. К спортсменкам, конечно, относятся несправедливо. Это надо исправить. Неслучайно большинство учителей — женщины.
— Кроме того, это просто глупость. Никому нельзя платить столько, сколько платят спортсменам.
— Эй, я-то согласен. Просто подчеркивал, что мы как общество ценим не то, что стоило бы.
— Ладно, но когда влезаешь в тему со спортсменами, только сам себе вредишь.
— Но ты же меня понял, и мы оба согласны, тогда чего цепляешься к словам?
— Ну ладно, Иисус. Ладно. Просто мне показалось, что уж ты-то как учитель должен подбирать слова аккуратней.
— Эй, хватит приставать к Иисусу, — говорит кто-то с другого конца стола. Может быть, Милтон Фридман.
Я оборачиваюсь к Ван Гогу.
— Видел ту серию «Доктора Кто»?
— Какую?
— В которой ты?
— Нет! С ума сойти. Правда? Я там есть? Хорошая? Обожаю этот сериал.
— Обязательно посмотри. Это просто преступление. Думаю, ты будешь в ярости.
— О нет. Почему?
— Актер, который тебя играет, плачет от радости при виде наглой коммерциализации твоего искусства, твоей посмертной популярности и того, что теперь твои картины стоят сотни миллионов долларов.
— Если честно, я не против иметь сотню миллионов долларов.
— Иисусе, каким же ты стал корыстолюбивым засранцем, — говорю я.
— Я? — оборачивается ко мне Иисус с обиженным видом.
Тем вечером за спором с Клоунессой Лори о возможности путешествия во времени я, чтобы доказать свою мысль, сплагиатил статью Станислава Лема об «Оружейных лавках империи Ишер» Альфреда ван Вогта в конспект, записанный на руке.
— Клоунесса Лори, — начинаю я, — космос существует в кредит! Это как бы закладная, вексель, который материально и энергетически неотвратимо должен быть оплачен, потому что жизнь космоса на сто процентов и материально, и энергетически оплачивается по кредиту. Так что же делать? Воспользовавшись помощью знакомых физиков, космолог строит огромную «хронопушку», которая выстреливает одним-единственным электроном «против шерсти» потока времени. Этот электрон, превратившись в результате движения «против шерсти» времени в позитрон, будет мчаться сквозь время и на протяжении этого долгого путешествия накапливать все больше и больше энергии; наконец, там, где он «выскочит» из космоса, то есть в точке, где космоса, собственно, еще и не было, вся сосредоточенная в нем чудовищная энергия высвободится во вселенском взрыве, из которого и родится космос! Таким образом, долг будет оплачен, а благодаря максимальному из всех возможных «причинно-следственному кольцу» космос утвердится в праве на существование, и человек окажется фактически творцом этой Вселенной![161]
— Ты изменился, — говорит Клоунесса Лори.
— Отнюдь нет, — говорю я.
— Ты раньше не знал, кто такой Альфред ван Вогг, не говоря уже о Станиславе Леме. Я больше тебя не узнаю.
— Не знал? Я что, был дебилом?
— И откуда у тебя переключатель на шее? Я же не могу притворяться, что его нет. Не могу, Б.
— Да это ерунда, — пытаюсь отбиться я.
— Где тот Б., который на дух не переносил авторов спекулятивной фантастики за исключением Маргарет Этвуд и еврейского триумвирата: Азимова, Эллисона и Тидхара?
— Серьезно? — говорю я. — Тидхара? Господи боже.
— Да, — кричит она. — Тидхара! Ты обожал Тидхара!
— Тот Б. мертв, — провозглашаю я. — Да здравствует Б.!
Клоунесса Лори качает головой, уставившись в кухонный стол, потом уходит в спальню собирать вещи. Я пытаюсь ее остановить, но не могу. Я не могу быть человеком, который переносит Тидхара. И никогда не смогу стать этим человеком — ни для Клоунессы Лори, ни для кого.
В этой версии мира я обнаруживаю, что Барассини — известный сценический актер, тоже по имени Барассини. Ему принадлежит тот же офис, но теперь там хранится множество накладных частей тела. Ибо в этом мире он известен как «Второй человек с тысячью лиц», так как первый — актер Лон Чейни, которого в этом мире Барассини с успехом исполнил в бродвейской музыкальной версии фильма «Человек с тысячью лиц», где Джеймс Кэгни сыграл непоющую версию Лона Чейни. Все это Барассини объясняет во время экскурсии по складу. Здесь множество, множество лиц — наверное, тысяча. Но этот Барассини говорит, что не может мне помочь. Этот Барассини не гипнотизер, объясняет он. Впрочем, дает мне адрес в квартале от склада, человека по имени Гипно Боб. Говорит, Гипно Боб наверняка тот, кто мне нужен, и в этом мире говорит без осуждения. Потом просит держать его в курсе. По какой-то причине он очень заинтересован в моих воспоминаниях о Касторе Коллинзе в фильме Инго. Потом «по старой памяти» показывает мне ящик для носков, хотя в этом мире я там никогда не спал.
За чаем он услаждает мне слух одной из песен в своем мюзикле:
Я для вас человек тысячи лиц
И большой затейник.
Создал множество небылиц.
Ведь я актер Лон Чейни.
Да, был я азиат и был я еврей,
Лишь дайте мне грим и дайте мне клей,
И исполню я вас, ей-же-ей!
Ибо у меня может быть тысяча лиц,
Но важнее всех лишь только вы.
Должен сказать, очень жаль, что этого мюзикла не существовало в моем предыдущем мире. Изумительно. Текст написал Джадд Апатоу.
— Большой фанат, — говорит Гипно Боб — тип с ежиком и солдафонской внешностью.
— Спасибо. Я бы хотел отполировать свои воспоминания о фильме Инго.
— Но они же идеальны. Я читал книжку сорок раз. Сорок один, если считать следующий, который будет уже вот-вот.
— Да. Что ж, дополнительное исследование не повредит, друг мой. Я добавляю «друг мой», чтобы втереться в доверие. Похоже, моему двойнику это неплохо помогало.
— Отлично! — говорит он.
Помогло.
— Вас уже когда-нибудь гипнотизировали? — спрашивает он. — Некоторые люди не восприимчивы.
Я показываю переключатель.
— Ого, — говорит он с восхищением. — Кто ставил? Хорошая работа.
— Я сам. Купил набор.
— Что ж, впечатлен. Погодите.
И он переключает.
— Рассказывайте, что видите, — говорит он.
— Я с метеорологом. Он в отчаянии рвет на себе волосы, потому что не может смотреть в прошлое из-за крошечных прозрачных плавающих капель-демонов, как он называет их в своем внутреннем монологе, и не может смотреть в будущее, на грядущий пылающий конец мира. Но жизнь нужно чем-то заполнить. Он вспоминает девочку. Тот лучик света, ту, ради которой он закопал куклу. И ради которой, осознаёт он теперь, за свои последние десять лет зароет сотни вещей — все, что ей нужно, чтобы она их нашла, чтобы она ни в чем не нуждалась, чтобы она выросла, чувствуя любовь вселенной — вселенной, что, понимает теперь метеоролог, мертва, просто куб льда, неспособный ни о ком заботиться. Метеоролог будет следить за девочкой отсюда — заточенные в пещере глаза из прошлого, сосредоточенные лишь на ней. Мне вспоминаются так называемые Глаза Бога — две огромные дыры в виде очей в потолке болгарской пещеры Проходны. Те самые, что, как всем известно, заслужили достопамятную роль в фильме Людмила Стайкова «Време на насилие»[162] 1988 года — горячечном шедевре, который не видел почти никто, кроме меня. Возможно, можно отстаивать фильм «Време на насилие», если не вспомнится полностью фильм Инго. Я уже пытался, когда тот вышел, даже выучил болгарский и посещал трехдневный «тренировочный лагерь» янычаров, который оказался малость нью-эйджевым и в основном состоял из йоги с киличами. Стоил мне десять тысяч турецких лир и отвратил от задумки. Но, возможно, пора к ней вернуться. «Време на насилие» блестящий и…
— Стоп, это все еще фильм? — спрашивает Гипно Боб.
— Нет. Не знаю. Не думаю.
— Тогда, может, стоит вернуться к…
— Да. Да, простите. Ладно.
Метеоролог перематывает голографический образ и смотрит на нее, уже одиннадцатилетнюю, загорелую, с садовой лопаткой за поясом, с рукояткой заступа на плече. Молодая Жанна Ашетт — Jeanne Pelle à Creuser[163]. У нее аура воительницы, абсолютной уверенности в себе. Как он и планировал. Когда она идет, люди почтительно расступаются, глядят на нее с благоговением. Я влюблен, думает метеоролог. Вернулась надежда для человечества. Кто это создание? Неужели это я несу ответственность за то, что из нее выросло, кем она стала? Или она несет ответственность за то, чем стану я?