неба — белая тень облаков, и капризным
весенним ветром веет уже не во сне.
Из окна слышатся звонкие голоса
детворы, безразличной к закату, хотя бы
и бледно-пастельных тонов зефира.
Незаметно садится солнце, и нежная полоса
света сливается с небом, оставляя слабый
намек на возвращенье светила в пределы мира.
В апреле день настолько длиннее ночи,
что ее как-то жалко: приходит поздно,
под утро скрывается в одночасье,
как робкий любовник, потупив очи,
чувствуя приближенье мужа; звездна,
немного морозна, приносит счастье.
Весна-таки образумилась,
не спряталась, не обиделась,
с теплым ветром к нам прилетела.
Зима долго слезу лила,
в снегах тающих виделась,
уходить совсем не хотела.
Весна оказалась желанной, холодной и краткой.
Следом явилось лето, представ не просто сезоном
но, скорее, мировоззрением. Жаркое солнце
растопило остатки снега, сразив догадкой
о пребыванье мира в пределах своих законов,
подчиняться которым, несмотря ни на что, придется.
Оранжевое солнце за лесом
в светло-малиновом небе
склоняется к горизонту.
Смотрят за ним с интересом
зеленого цвета побеги:
пушистые, нежные, новые.
НА ГРАНИ ВЗРОСЛЕНИЯ
Заканчивая жизненный сюжет,
никак его не подвожу итоги,
о старости совсем не хлопочу.
Я не умнею с протяженьем лет,
красоток искушаю на восторги
и менее обычного ворчу.
Впечатления раннего детства
стерла добрая память моя,
и теперь разыскиваю я
средство для успешнозабывания
отрочества мутного наследства,
юности позорного кокетства,
зрелости умелого злодейства,
старости бессильного раскаянья.
То, что меня в юности волновало
было скоро свергнуто с пьедестала,
а свершенья мои взрослые разные
оборачивались глупыми проказами;
и теперь на четырех своих конечностях
я смещаюсь в направлении Вечности.
Старость подкрадывается, как вечер,
сумерки жизни перестают быть метафорой,
в книгах пленяешься содержанием,
и вдруг понимаешь, что Бог человечен,
не предавая тебя анафеме
и не настаивая на расставании.
Старение это время, когда начинаешь любить природу,
ценишь в женщинах красоту, а не общедоступность,
не стремишься называть своими именами вещи,
головою не прыгнешь вниз ни в любовь, ни в воду,
присматриваешься к известной даме с косой или в ступе,
и смотришь на жизнь, как на поместье его помещик.
В зрелости время катится биллиардным шаром,
изредка попадая в лузу Большой Удачи,
хотя природа кия еще не вполне ясна;
уже не осталось надежд получить кое-что задаром,
виден удел, которому ты предназначен,
и снится ночами Божественная Тишина.
Подкравшаяся усталость
закрывает надежд горизонты,
приклеивает к подушке
голову по утрам. Умчалась
в прошлое юность, и дама с болонкой
снится гуляющей на опушке.
На стадии полуготовности
переверни котлету:
убавь отчасти огонь;
воспоминания молодости
поверяй по брегету,
а лучше вовсе не тронь.
Мудрость является не ко времени,
а к тому, кто ее неустанно ищет,
забывая про все остальное. Так рыба
ходит по океану с видом рассеянным,
в поисках свойственной ей пищи
Божественный исполняя верлибр.
Кипенье ума заменяется поиском смысла.
Кровь пока что течет, но с шампанским ее не сравнишь,
и сверканье удач головы уже не воскружит.
Необъятная память, что туча с громами, повисла,
но сознанье бежит ее, словно проворная мышь
и рисует, и грезит, и чудо себе ворожит.
Сковывая в области движений,
старость прибавляет нам сомнений
в смысле и достоинстве жизни.
Облетает клен широколистный,
властелин прощается с отчизной,
цепь колодезная вниз виснет.
Человек умнеет, не замечая того.
Собственные ошибки скорее выходят боком.
Поводы для печали выглядят легковесно.
Чудо узрев, скажешь себе: «Ого!»,
видишь места, где прорастаешь мохом,
но не стремишься ввысь по скале отвесной.
.. и по мере приближения старости
улетают от меня всякие разности;
вижу смыслы на месте радостей,
замечаю приход усталости,
умиляюсь природы шалостям,
и любовь уступаю жалости.
ВОСПОМИНАНИЯ
Волшебные звуки чарующих лет
пригрезились мне в одночасье —
то юности слышался дивный кларнет,
и праздником было ненастье,
и струны души не повисли,
и Смысл отступал перед Жизнью.
Девушки, которые волнуют,
в прошлое уходят постепенно,
в платьицах с немодною длиною,
танцы позабытые танцуют
и не ждут большую перемену,
щеголяя толстою косою.
Шестидесятые, наивные
семидесятые, обманутые,
восьмидесятые, отравленные, —
вы были ясною картиною
лжи, на весь мир распахнутой,
корыстью хорошо приправленной.
Мне «оттепель» шестидесятых
была как в горле ком, как вата.
Временщики на месте палачей
полслова правды вымолвить не смеют,
страна, простершаяся у мощей,
и манекены на трибуне мавзолея.
Трудно поверить, но прошлое скрывается навсегда.
Растворившийся кофе не выпадет вновь в осадок,
и стареющий донжуан не вспомнит свою невинность.
И так странно думать, что уж не скажет «да»
или «нет» общественный разум, и цвет помады
не подорвет устоев отечества половины.
Я вырос посреди обширной равнины,
в городе, олицетворявшем страх на карте
мира, но им не проникся. Равнодушие
и двуличие предлагали мне свои спины
напрокат, чтоб я ими прельстился в азарте,
и не сказать, чтобы съели, но изрядно меня покушали.
Я помню первомайские парады
и радость демонстрирующих толп
на главных улицах столицы. «Миру — мир»
был главный лозунг, и ему преградой
лишь империализм, угрозы полн,
да группа «Битлз», юности кумир.
Раскуривая фимиам
своим ушедшим дням,
их вряд ли ты поймешь:
давно ушедшая среда,
хотя и лишена стыда,
предпочитает ложь.
Освобождаясь из-под гнета
сюжетов юности стальных,
не обвиняю в них кого-то,
ничто не отвергаю в них.
Прошу у ангела удачи
Немного света и тепла,
Чтоб у детей моих иначе
жизнь от рождения текла.
Жизнь собственного тела
я чувствовал несмело
в дни юности моей:
заботиться о плоти
не очень было в моде
давно ушедших дней.
Но жизненные бури
я ощущал на шкуре,
и ею дорожил,
и знал, что мне в дорогу
дана она от Бога,
что мир благословил.
Подростковые мои сочинения
не вводили никого в восхищение,
отличались особостью мнения.
Невнимательные учители
в моем слоге не предвосхитили
Слова власти пленительной.
А оно пришло самозванное,
прямо в руки судьбою странною
персонально мне данное.
Просторы родины моей значительны,
позоры родины моей разительны,
но мы не слишком были впечатлительны.
И по просторам мы ее скитались,