«Их понятия о жизни и смерти отличаются от нашего представления. В Японии смерть человека не имеет большого значения. Куда важнее гибель репродуктивной клетки. Чтобы обуздать смерть, японцы с удовольствием совершенствуются в боевом искусстве. Кендо преподают детям уже в начальной школе…»
На экране появляются два соперника в облачении древних самураев. Грудь у обоих покрыта черными шарнирными щитками. На головах – яйцевидные шлемы, украшенные парами длинных перьев на уровне ушей. Они кидаются друг на друга с воинственным криком и скрещивают длинные мечи.
Новая картинка: человек сидит на пятках и сжимает обеими руками кинжал, приставив его острие к своему животу.
«Ритуальное самоубийство, сеппуку, – другая особенность японской культуры. Нам, разумеется, трудно понять это…»
– Телевизор, опять телевизор! Одуреть можно! Одни и те же картинки вбивают нам в голову. Несут бог весть что, иначе не скажешь. Вам еще не надоело?! – взорвался Джонатан, который вернулся несколько часов назад.
– Оставь его! Телевизор его успокаивает. После смерти пса он как в воду опущенный… – заметила Люси механическим голосом.
Джонатан погладил сына по подбородку.
– Плохи дела, мой милый?
– Тише, я слушаю.
– Ишь ты, как он с нами теперь разговаривает!
– Как он с тобой разговаривает. Надо признаться, ты не часто балуешь его своим вниманием, и не удивительно, что он к тебе охладел.
– Эй, Николя, ну как, сумел сложить четыре треугольника из спичек?
– Нет, слишком муторно. Я слушаю.
– Ну, если для тебя это муторно… – Джонатан с задумчивым видом принялся перебирать спички, лежавшие на столе. – Жаль! Штука… поучительная.
Николя не слушал: он с головой ушел в рассказ диктора. Джонатан отправился к себе в комнату.
– Чем ты занимаешься? – спросила Люси.
– Сама видишь, готовлюсь, опять пойду туда.
– Что? Ну нет!
– У меня нет выбора.
– Джонатан, признайся сейчас же, что там такого интересного? В конце концов, я твоя жена!
Он ничего не ответил. У него только глаза забегали. И все так же неприятно задергался уголок рта. Потеряв терпение, Люси вздохнула:
– Ты уничтожил крыс?
– Они держатся от меня на почтительном расстоянии – этого довольно. А нет, так я показываю им вот эту штуковину.
Джонатан потряс здоровенным кухонным ножом, который перед тем долго точил. Другой рукой он схватил галогенный фонарь и направился к двери в подвал с рюкзаком за спиной, набитым провизией и всякими хитроумными слесарными инструментами. На прощание он буркнул:
– До свидания, Николя! До свидания, Люси!
Люси, не зная, что делать, схватила Джонатана за руку.
– Ты не можешь уйти вот так! Это слишком просто. Нам нужно поговорить!
– Слушай, прошу тебя!
– Ну как тебе сказать? С тех пор, как тебя занесло в этот чертов подвал, ты стал сам не свой. Деньги у нас на исходе, а ты накупил себе чуть ли не на пять тысяч франков разных железок и книжек про муравьев.
– Я люблю слесарничать, и вот, заинтересовался муравьями. Имею право.
– Нет, не имеешь. Во всяком случае, сейчас, когда тебе нужно кормить сына и жену. Если все твое пособие по безработице будет уходить на книги про муравьев, дело кончится…
– Разводом? Ты это хочешь сказать?
С убитым видом она отпустила его руку.
– Нет.
Он взял ее за плечи. Уголок рта снова задергался.
– Поверь мне. Я должен разобраться во всем до конца. Я не сумасшедший.
– Не сумасшедший? Да ты посмотри на себя! У тебя совсем больной вид, ты словно в горячке.
– Плоть моя стареет, зато разум расцветает.
– Джонатан! Скажи, что происходит там, внизу?
– Нечто очень занятное. Нужно спуститься ниже, потом еще ниже, чтобы однажды снова подняться… Знаешь, это как в бассейне: только коснувшись дна, можно найти опору, оттолкнуться и всплыть.
И он разразился диким смехом, который еще добрых полчаса разносился зловещим эхом по винтовой лестнице.
Тридцать пятый верхний ярус. Тонкая кровля из веток больше напоминает витраж. Солнечные лучи рассыпаются мириадами искр, проходя сквозь этот фильтр, и затем проливаются звездным дождем на пол. Мы в солярии Города – на «фабрике» по производству белоканцев.
Здесь жарко как в тропиках. Температура 38 градусов. Это обычное дело – солярий целиком обращен к югу, чтобы как можно дольше насыщаться теплом белого светила. Иногда благодаря каталитическому действию покрытия из веток температура поднимается до 50 градусов!
Сотни лап приходят в движение. Самая многочисленная здешняя каста – кормилицы. Они распределяют по местам яйца, которые откладывает Мать. Восемь десятков яиц помещают в штабель, дюжину штабелей выстраивают в ряд. Ряды тянутся далеко-далеко. Когда туча отбрасывает тень, кормилицы передвигают штабеля яиц на другое место. Самые свежие кладки должны всегда находиться в тепле. «Влажная жара – для яиц, сухая жара – для коконов» – вот старинный рецепт муравьев для выведения доброго потомства.
Слева суетятся рабочие – они сваливают в кучи черные щепки, удерживающие тепло, и кусочки перегноя, выделяющие его. Благодаря этим двум «нагревателям» температура в солярии постоянно поддерживается в рамках 25–40 градусов, даже когда снаружи она не достигает и пятнадцати.
Тут же снуют стрелки́. На случай, если вдруг снова нагрянет зеленый дятел…
Справа располагаются яйца более ранней кладки. Длительный процесс превращения: благодаря старательному вылизыванию кормилиц с течением времени маленькие яйца прибавляют в объеме и желтеют. А через одну – семь недель они превращаются в личинки с золотистыми волосками. Опять же в зависимости от температурных условий.
Кормилицы собраны до предела. Они не тратят попусту ни свою обеззараживающую слюну, ни внимание. Ни одна, даже мельчайшая частица грязи не должна попасть на личинки. Уж больно они уязвимы. Даже феромоновое общение здесь сокращено до предела.
«Помоги перенести их в тот угол… Осторожно, твой штабель вот-вот обрушится…»
Вот кормилица тащит личинку раза в два длиннее, чем она сама. Определенно, это будущий стрелок. Она укладывает новоиспеченного «воина» в уголок и облизывает его.
Посреди огромного инкубатора громоздятся кучи личинок – у каждой уже проглядывают десять сегментов тела, и каждая требует корма. Они вертят головками во все стороны, вытягивают шейки и шевелят лапками, пока кормилицы не соблаговолят дать им немного медвяной росы или мяса какого-нибудь насекомого.
Через три недели, когда личинки вполне созреют, они перестают есть и шевелиться – они впадают в летаргическое состояние и собираются с силами. Чтобы превратиться в коконы и далее – в куколки.
Кормилицы перетаскивают эти большие желтые мешки в соседнее помещение, заполненное сухим песком, который впитывает влагу из воздуха. «Влажная жара – для яиц, сухая жара – для коконов», – неустанно повторяют они мысленно.
Здесь, в сушильной камере, белый кокон с синеватым отливом становится желтым, потом серым, затем коричневым. Происходит трансмутация. Под скорлупой совершается естественное чудо. Все меняется. Нервная система, органы дыхания и пищеварения, органы чувств, панцирь…
Через несколько дней помещенная в сушильную камеру куколка начнет разбухать. Яйцо высушивается – наступает особый миг. Куколку, готовую вылупиться, оттаскивают в сторону вместе с другими, пребывающими в том же состоянии. Кормилицы осторожно разрывают пленку кокона и высвобождают сперва усик, затем лапку – и вот на свет появляется великолепный белый муравей, дрожащий, шатающийся. Хитиновый панцирь у него пока мягкий и прозрачный, но уже через несколько дней он станет рыжим, как у всех белоканцев.
Самец номер 327, захваченный созерцанием этого круговорота жизни, теряется, не зная, к кому обратиться. Он распространяет легкий запах в сторону одной кормилицы, которая помогает новорожденному сделать первые шаги.
«Происходит что-то очень серьезное».
Кормилица даже не поворачивает к нему голову. И только отвечает едва уловимой пахучей фразой:
«Тише! Нет ничего серьезнее, чем рождение живого существа».
Какой-то стрелок отталкивает самца, поколачивая дубинками на кончиках усиков. Тук-тук-тук.
«Не мешай! Проваливай!»
Номер 327 еще слаб – он не в силах спорить и убеждать кого-то. Эх, если бы у него был такой же дар общения, как у кормилицы номер 56! Однако он не слушает и обращается к другим кормилицам – те не обращают на него ни малейшего внимания. Тогда он начинает сомневаться: должно быть, его задача на самом деле не такая уж важная, как ему представляется. Мать, пожалуй, права. Есть задачи более актуальные. Продолжать род вместо того, чтобы порождать войну, например.
Пока он пребывает во власти столь странной мысли, кислотная струя срезает ему усики! В него выстрелила одна из кормилиц. Она бросила кокон, который тащила, и взяла его на прицел. По счастью, прицелилась она не точно.
Номер 327 кидается на обидчицу, пытаясь ее схватить, но она успевает улизнуть в первые ясли, опрокинув штабель яиц, чтобы преградить ему дорогу. Скорлупа раскалывается – из трещин сочится прозрачная жидкость.
Она разбила яйца! Что это на нее нашло? И тут начинается настоящая кутерьма – кормилицы разбегаются кто куда, озабоченные тем, как сберечь молодь, которая должна вот-вот вылупиться.
Понимая, что беглянку не догнать, 327-й самец поджимает брюшко и целится. Но, прежде чем он успевает выстрелить, кормилица падает, сраженная кислотной струей, выпущенной стрелком, который видел, как она опрокинула яйца.
Вокруг тела, изжаренного кислотой, образуется целое сборище. Номер 327 склоняет усики над трупом. Точно, от него исходит душок. Запах камня.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ИНСТИНКТ: У муравьев, как и у людей, общественный инстинкт играет предопределяющую роль. Новорожденный муравей слишком слаб и не может сам разбить кокон, в который заключен. А человеческий младенец даже не может самостоятельно ходить и питаться.