Мужики эти перед глазами, и суд предстоящий, и Саныч, и все…
– Ле-ен! Чего не спишь?
– Сплю, мам!
Встала, нашарила мобильник. Отключенный все эти дни, после того звонка. И со своих клятву взяла, что звонилки вырубят.
Вышла на балкончик, села на холодный стул. Врубила, стала смотреть принятые. Одно от Адочки. «Как там Коленька? Видела сон, волнуюсь. Приходили устанавливать счетчик». Сны она, блин, видит. Всех еще переживет.
От Лешки ничего. Ну да, кайфует там сейчас со своими ролевиками, что ему мать? Плюнуть и растереть.
И от Генки ничего. Все просмотрела. Ничего.
Еще от Коваленка, свежая: «Лена, когда назад? Обо всем подозрительном сообщай».
Верчу в руках мобильный. Генка. Мужики.
Чушь, просто нервы.
Последний раз я видела Лёника в девяносто шестом.
Из общаги его выгнали, в театре не работал. Просился осветителем, не взяли. «У осветителя не должны трястись руки».
Шли с ним по Мясницкой.
«Посмотри, разве они трясутся? Трясутся? Что молчишь?»
Жил в подсобке, черные стены, проволока. Было поздно, осталась там ночевать.
«Кефир будешь? – Лёник искал что-то под столом, гремел банками. – Есть кефир».
Я помотала головой. Представила этот кефир. Потом курили, он свое, я свое.
«Жизнь еще не кончилась», – достала зажигалку.
Чай крепкий, сна не было. Лежала не раздеваясь и рассказывала ему, как он восстановится в театр, зашьется, станет известным, приедет к нам на лето. И мы все поедем отдыхать. Слышишь? Ну а почему не в Бултыхи? Они еще, наверное, существуют.
«Существуют», – Лёник сел на своем топчане. Посидел немного, снова лег и накрылся с головой.
Потом мы не виделись года два. Потом… Суп с котом. Он уже жил непонятно где. Подвал, запах сырости и еще запах чего-то. «Чем пахнет, Лёпс?» Проснулась ночью, побродила в темноте, голова гудит, нашла Лёника возле газовой плиты, глядел на пламя и курил. На огне шипела кастрюля, шел запах. Мне стало не по себе, я спросила, что он готовит. Он молчал. Я повторила вопрос.
«Суп с котом».
Поднял крышку.
Потом я час мерзла возле метро, ждала открытия. Рядом курила путанка, поглядывала на меня.
Когда я убегала, он сказал, что пошутил. В кастрюле плавала кошачья голова. Может, показалось. Может, надо было остаться? Ну, осталась бы, и что?
Сидела в пустом вагоне, путанка спала рядышком.
Тупо глядела в схему московского метро. «Жизнь только начинается».
Через год у меня уже был английский. Потом два года у турков, потом уже была своя фирма. Своя строительная фирма. Свое кафе, «Аркадия». Два года в десятке самых состоятельных женщин города. Пока не рухнул бассейн.
Воскресенье, утро. Мы идем в церковь.
– Не беги, мам!
То еле шевелится, то третью космическую врубила.
Церковь недалеко. Ноги вялые. Нет уж, раз решили. Потом на рынок. Крыжовник. Мама яйца еще хочет, вот такие они тут, говорит, а цены – не поверишь.
– Служба уже началась, – опять понеслась галопом.
– Ну не по билетам же!
Церковь новая; мама сует мне платочек из сумки.
После обеда играли на берегу с Лёником в родинки. Считали их друг на друге. Я победила, я вообще чемпион по родинкам. Лёпс обиделся и ушел купаться. Специально далеко уплыл, чтобы я думала, будто он утонул, и бегала по берегу, как в прошлый раз. А я и не думала бегать. Еще раз пересчитала родинки и пошла в корпус. Если он утонет, мне больше будет жалко маму, потому что она его очень любит, а я его еще сильней люблю. Пока шла и слезы вытирала, он меня догнал и пошел рядом мокрый, будто ничего и не было. И сланцы хлюпают.
«Лень… А ты веришь в вампиру?»
«В чего?»
«Ну, в вампиру эту, которую рассказывал?»
Он смотрит на меня.
Резко дергает меня за руку:
«Бежим!»
Несемся мимо шахмат, кино, клумбы, Орджоникидзе, чуть не сбиваем Альберта, через Храм воздуха.
«Ты чего… Ты куда?» – пытаюсь вырвать руку.
Забегаем за забор, останавливается. Сердце стучит, темно и воняет чем-то.
«Лёнька, ты чё?»
Его лицо начинает меняться. Глаза делаются огромными.
«Я не Лёня. Я…»
Я визжу.
Кусты раздвигаются, появляется физиономия Альберта.
«Дети, вы тут что делаете?»
Я машу на него, шепотом:
«Уходите, пожалуйста! Мы тут в Инопланетяна играем!»
«А… Это который с другой планеты пришел?»
«Из другой Вселенной! Ну, пожалуйста!»
«Скажи папе, Альберт сделал фотографию, пальчики оближешь, пусть заберет».
Уходит.
Стоим с Лёником, смотрим друг на друга.
Мама взяла меня за локоть и подвела к нужному столику.
Я стала зажигать и ставить. От платочка чесалась голова.
Одна… Вторая…
Пятнадцать свечек. За тех самых.
Я не виновата. Не виновата. Господи, Ты же знаешь, две ночи сидели с Санычем, перепроверяли, две бутылки коньяка выдули, документы – не подкопаешься.
Двенадцать… Тринадцать.
Если меня посадят… Или что-то со мной сделают. Вас это уже не спасет, а у меня жизнь только начинается. Хорошо горят. Остаются еще две. Может, за Саныча? Он крещеный был, на похоронах молодой батюшка приходил, приятный такой.
Пока соображаю, окно распахивается.
Нет!
Я проснулась счастливой и взрослой.
Сегодня мне девять лет. Это главное событие в жизни.
Мама уже встала и куда-то сходила.
Я слышала, когда еще не совсем проснулась. Лежала с закрытыми глазами, а сама слушала, как они будут готовиться, хотя в туалет хотелось, а мама говорит, терпеть нельзя, прыщики будут.
Ну ладно, так и быть, открываю глаза. Солнце! Мама стоит в моем любимом платье и ставит в воду цветы. Это мне? Какое счастье!
«С днем рождения!»
И все меня целуют. И Лёник. Я прижимаюсь к нему. Он краснеет, какой глупый.
«Подождите, – говорю строго. – Сейчас я должна обязательно умыться!»
«Умывайся! Только быстрее, завтрак прозеваем».
Нет, нет! Только не опоздать на завтрак! Только не опоздать!
В ванной никаких букетов и украшений нет, но все равно все какое-то праздничное, приподнятое: и мыло, и полотенце. Сажусь на унитаз, болтаю ногами. Потом смотрю на грудь. Кажется, немножко выросла. Или нет? Мама говорит, что…
«Ле-на!»
Ой, господи, еще зубы! Еще эти дурацкие зубы! А они там шепчутся, я же слышу! Быстро глотаю пасту и выбегаю из ванной:
«А вот и я!»
– Представляешь, все сразу погасли. Все свечки, которые ставила.
Лодка мягко отталкивается от берега.
Гена на веслах, рядом букет. Красиво, только обертка скрипит. Вода солнечная, зеленая. А меня все озноб. Не могу.
– Выбрось из головы.
– Понимаешь – все. Если бы хоть одна осталась. Ну хоть бы одна.
– Глотнешь?
– Давай… Гадость какая. Где ты его берешь?
– Вернемся, я у себя пиво приготовил, рыбку.
– Ген, я серьезно. Это не шиза, понимаешь. Всю колотит. Меня будут судить, понимаешь, как преступницу. Или грохнут до суда просто, как моего зама. Что ты молчишь? И еще…
– Что?
– Нет, ничего. Так… Что ты так странно смотришь?
Отворачиваюсь, чтобы не видеть его. Наверное, нервы, бессонная ночь. Утром рвало, вообще никуда не хотела плыть.
– Дай еще хлебнуть…
Проплываем островок Тайвань. Здесь всегда кто-то рыбачит, удочки торчат. А сегодня пусто.
Недостроенная вилла местного олигарха. Начал строить, и посадили. Башня торчит, собака лает. Дохлая рыба вверх животом плывет. Солнце слегка греет, бренди в ушах шумит, глаза закрываются. Темнота. Распахивается окно, гаснут свечи.
Счастье продолжается!
Вначале мы всей семьей завтракали. Завтрак был вкуснее, наверное, это папа договорился. Компот – настоящий деликатес, даже пить жалко. И нельзя добавки попросить, или можно, пап?
Папа пошел добывать добавку. Я же именинница. А Лёник сказал, что я обнаглела от своего дня рождения. Завидует. Вот уже папа гордо возвращается с компотом, показываю Лёнику язык, чтобы не воображал.
Лёник смотрит на меня, потом вдруг берет нож.
Не обычный, столовский, которым ничего не разрежешь, а такой…
И смотрит, и лицо у него сразу другое. А мама с папой ничего не замечают, папа про футбол свой, мама сахар мешает. Мама! Мамочка! Не слышит. Шепчу: «Лёник, миленький, не надо… Лёник, ты же мой родной братик, не надо!..»
…Труп был найден в озере на вторые сутки, вначале жертве были нанесены множественные ножевые раны, женщина оказала сопротивление, затем была утоплена, ведется следствие.
– Ген…
Не знаю, сколько спала. Холодно, зубы стучат. И запах крови, не могу. Откуда?
Солнце ушло, все серое. Уже на середине озера.
Краем глаза замечаю, блеснуло что-то на дне лодки.
Нож!
Нож. Нож. Тот самый. Быстро смотрю на Генку. Чтобы он не заметил.
Молчит, смотрит.
Понятно. Господи, какая я дура! Поверила… Кому поверила?
До берега далеко, нет… Схватить нож, броситься на него? Пока не ждет.
Или ждет? Ждет. Главное, не смотреть на него. Не смотреть.
– Гена… Ген!
Молчит. Не смотреть. Только не смотреть.
– Гена, я все поняла. Слышишь, я все поняла.
Молчит.
– Сколько они тебе за меня… А? Говори. Гена, я не виновата. Ну, не молчи… Ни в чем! Ни в чем, все пере… проверили. А у меня сын…
Молчит. Или в воду? Не доплыву. Время потянуть! Может, лодка… хоть какая-нибудь, господи!
Нет. Никого.
Чувствую спиной, как он наклоняется.
Всё.
– Лен, гляди, какая чайка прикольная!
И наушники из ушей достает.
Улыбается. Один мне протягивает:
– Хочешь? Арс переписал, что ты отобрала. Классные такие… «Ты помнишь, плыли в вышине-е…» Ты, чё с тобой? Лена! Лена, ты чё?
– Бренди еще хочешь?
Накрыл меня курткой.
Помотала головой. Погладила его щеку:
– Хомяк…
Еще трясет.
Пристроился рядом. Небо в лицо.
– Спинку вот здесь погладь… Да. Нет, выше. Хорошо. Отпускает. Так, там еще… в бутылке?