Я уверен, что мы проходим через некие циклы – сначала замечательно проводим время, потом, блин, нас все достает, и мы веселимся, но как-то мрачно, устраиваем вечеринки через силу, и это все как-то невесело. Этот цикл у нас постоянно. В общем, в апреле, во время турне [Absolution], стало как-то совсем мрачно. Ты бросаешься в разные ситуации, выпиваешь немного, не следишь за собой, смеешься над этим, тебе весело. Думаешь: «Мне хреново и мне по фигу, это довольно клево». Но как только мы выходим из этого цикла, сразу начинаем думать: «О Боже, мы опять катимся под откос, надо вернуться домой и еще долго не планировать гастролей». Это никак не связано ни с музыкой, ни с нами самими, дело просто в гастрольной жизни как таковой. Три альбома выпустили практически один за другим.
Глен Роу
Отец Дома, Билл, всегда смеялся. Я его помню таким, он всегда смеялся над веселыми ситуациями, в которые попадал народ, его всегда было легко рассмешить. С ним всегда было хорошо; он всегда смеялся над нашими шутками или над чем-то, что считал забавным.
Обсуждала ли тогда группа возможность прекращения работы?
[Дом] не стал брать большого отпуска, потому что считал, что с помощью группы сумеет спастись от горя. Но было время – очень, очень короткое время, – когда Дом не знал, хочет ли дальше этим заниматься. Он не знал, что будет дальше, а потом все перестали понимать, что дальше. Отец Криса умер, когда он был очень маленьким, так что Крис, можно сказать, рос, скучая по отцу. Родители Мэтта развелись, когда он был ребенком, но вот семья Дома была очень цельной, так что когда ее не стало, была, пожалуй, пара дней… не неуверенности насчет группы, а неуверенности по поводу того, кем они хотят быть и что делать.
Была ли реальная возможность, что они не продолжат карьеру?
Не думаю. По-моему, это было горе и тяжелый шок. Они были одержимы Редингом, потому что именно туда они впервые поехали вместе и хорошо повеселились, но «Гластонбери» – это их местный фестиваль, с которым они всегда были связаны. Они были так счастливы, уходя со сцены. Все техники говорили, что это ужасная трагедия, хотя на самом деле многие из них узнали обо всем только через пару дней. Смерть просто стерла из памяти само выступление. Тогдашняя девушка Дома была потрясающей; она приехала из Америки, чтобы посмотреть «Гластонбери». Но вот его сестра путешествовала по Австралии и должна была вернуться только через два дня после «Гластонбери», и, в общем, их отец умер, когда она уже была в самолете и летела в Англию, и связаться с ней было невозможно. Так что Дому пришлось ехать в Хитроу, встретить там сестру и сказать, что умер отец. Что может быть хуже, а? А на Рождество в том же году сестра Тома погибла в аварии, и группа была очень подавлена трагедией. Дом уговаривал меня поехать с ними кататься на сноуборде – они заказали билеты прямо на Новый год. Но я и так много времени проводил далеко от дома, так что решил не ехать. Помню, днем Том прислал мне SMS: «Попал в аварию, Хелен не выжила [didn’t make it]». Сначала я подумал, что Хелен просто не добралась [didn’t make it] до Франции, но потом понял: «О Господи, он не об этом, он, блин, разбился на машине, и его сестра умерла». Хелен была рядом чуть ли не с самого создания группы, ходила на все местные концерты, видела, как группа стала такой, какой есть. В память о ней основали Helen Foundation; через этот фонд они спонсируют детей и искусство.
Доминик Ховард
Чуть ли не самые маленькие концерты, которые мы дали [в 2004 году], были в Штатах. Из хедлайнеров «Гластонбери» мы превратились в группу, играющую в залах на четыреста человек, мы снова ощутили себя новичками. Хорошее ощущение, реально бодрит. В залах чувствовалась энергия. Для нас это было просто замечательно: мы ездили месяцев восемь или девять и вдруг ощутили себя совершенно новой группой. Мне кажется, мы можем адаптироваться к любой подобной ситуации. Мы не играли типичный стадионный сет-лист, в нем было намного больше рока, но это сработало. Думаю, когда слышишь песню, которая явно слишком масштабная для этого зала, это круто. Но сами концерты были отвратительными. Я посмотрел съемки с «Уэмбли-Арены» и подумал: «Во блин, мы крутые», а потом посмотрел более поздние видео, и по ним хорошо видно, как мы устали и задолбались.
Мэтт Беллами
Из огромных арен в Европе мы вернулись к выступлениям перед 200 слушателями в каких-то непонятных дырах. Поначалу это даже казалось клевым, но мы выбегали на клубные сцены, пытались делать наши обычные сценические движения, и все разваливалось. Я разбил лицо, мне пришлось накладывать швы на губу. Вот цена, которую приходится платить, когда слишком привыкаешь к большим сценам. Но было приятно, что к нам там относились как к новой группе, – это чувство, когда тебя снова открывают для себя. Мы снова дошли от выступления в маленьких клубах до залов на три тысячи человек. Немногие группы получают такие же ощущения дважды.
Крис Уолстенхолм
Худшим концертом для меня был фестиваль V, там было тяжко. Я просто не хотел там быть, и в какой-то степени меня там и не было. Я очень расстроился: думаешь, что можешь играть каждый вечер, принимаешь это как должное, а потом вдруг не можешь играть, и я был так жутко разочарован, даже не ожидал. Я типа играл на синтезаторе на двух этих концертах, и поначалу я думал, что все будет весело: «А, да все просто, буду торчать на сцене и тыкать в клавиши», но когда мы начали играть, я подумал: «Это вообще неправильно». У нас было буквально дня четыре на репетиции, а выступление на V просто так не отменишь – это такой большой концерт. Ужасно было. Буквально за день до шоу мы чуть не сказали, что не сможем выступить.
Глава девятая
Мэтт Беллами узнал много полезных советов из учебника по выживанию после ядерной катастрофы под названием Dare To Prepare («Решись и подготовься»). Одним из таких советов стало руководство по очищению воды: в случае ядерной катастрофы незагрязненная вода будет в невероятном дефиците, так что уважающий себя выживальщик оборудует систему очистки. Куча больших мусорных корзин, наполненных камнями, землей и специальными очистительными таблетками, с отверстиями внизу, чтобы все примеси остались внутри, а чистая вода вышла. Еще нужно жить в доме с большим подвалом, заполненным огнестрельным оружием, консервированными бобами и сухими макаронами. Если вы заполните серебристые мусорные пакеты подобной едой, принесете в подвал баллон с азотом, накачаете азот в мешки и запечатаете их, такая еда пролежит десять лет.
И самое главное: расположение, расположение, расположение. Поскольку Америка – самая вероятная цель для нападения террористов, да и Британия с Испанией не намного отстают, лучше быть где-нибудь в другом месте, в какой-нибудь глубинке континентальной Европы. Мэтт предпринял определенные шаги по обеспечению будущей безопасности в июне 2005 года, перебравшись из Лондона в Италию: он купил виллу близ Мольтразио[141], в нескольких милях от Милана, и поселился там с Гайей. Мэтту нравились те места: он провел там немало времени в последние пару лет, навещая Гайю: она отучилась на психолога в Лондоне и переехала обратно в Италию, чтобы начать в местном госпитале работу над докторской диссертацей. Там было невероятно живописно; все виллы встроены прямо в горы, стоящие над озером Комо, и Джордж Клуни регулярно там бывал, проводя время на огромной, хорошо защищенной яхте. Виллой Мэтта когда-то владел сицилийский композитор Винченцо Беллини, там проводил отпуски Фрэнк Синатра, и, показывая происхождение некоей «мьюзовской» симметрии, Уинстон Черчилль пользовался ею в качестве укромного уголка, когда ему нужно было отдохнуть от стрессов и напряжений Второй мировой войны и нарисовать пару пейзажей.
Чтобы вписаться в итальянскую жизнь, Мэтту для начала пришлось преодолеть свою сильнейшую арахнофобию – местность буквально кишела пауками, а в своей постели, отходя ко сну, Мэтт каждый день находил сороконожек размером с ладонь, – научиться местному языку и дать Гайе поработать над новым, изысканным стилем одежды; теперь Мэтт носил черные рубашки с белыми подтяжками. А потом настала пора заниматься музыкой: в здании был огромный, больше похожий на пещеру подвал, который Мэтт решил переоборудовать в студию, чтобы записываться там с группой. К сожалению, несмотря на обещания строителей, работы так и не удалось завершить к сентябрю, когда настало время записывать четвертый альбом, так что Muse пришлось искать другое, такое же уединенное место. Где-нибудь подальше от влияния друзей или коллег, чтобы расширить свои музыкальные горизонты, в каком бы направлении ни пришлось двигаться, по-новому взглянуть на свою совместную игру как трио и, что важнее всего, не попасть под бомбардировку, когда начнется Третья мировая война.
Шато Мираваль в Провансе – замок XVII века, отрезанный от мира наклонными садами и акрами свежих виноградников. Когда-то это место было монастырем и, похоже, даже тайным убежищем тамплиеров (и там до сих пор водились их призраки), а если заглядывать еще глубже в мифическую историю региона, – домом, где скрывалась Мария Магдалина после смерти Иисуса. Несколько веков им владела семья Орсини, и в конце концов замок превратился в один из самых прославленных виноградников региона, производя замечательные вина с 1850 года и по сей день. Джазовый пианист Жак Лусье построил там студию звукозаписи, которой в семидесятых и восьмидесятых пользовались Стинг, The Cranberries и Шаде – и именно там Pink Floyd записали свой масштабный шедевр мрачности и изоляционизма, The Wall, и, возможно, тьма, окружавшая этот альбом и распад группы, случившийся вскоре после него, сказалась и на студии, потому что к 2005 году она уже довольно давно не использовалась. К тому времени замок полностью сосредоточился на производстве вина.