Все же, когда он уходил, карманы его ливреи подозрительно оттопыривались. Заглянув в каморку, я не нашел там обоих пистолетов – тех самых, которые прихватил из отцовского дома. Я выглянул в окно.
Плута уже и след простыл. Впрочем, я не особенно взволновался. Мой слуга, хотя и не был трусом, в нужных случаях проявлял похвальную осторожность. Слова о виселице не могли миновать его чувствительных ушей.
Вечером я сменил его на боевом посту. Но и в эту ночь как будто ничего не произошло. Я медленно прохаживался напротив дома Исаака Лакедема, надвинув на лоб шляпу и закутавшись в длинный плащ. Несколько раз мне показалось, что кто-то поднимается по крыльцу. Но то оказалась всего лишь игра теней от облаков, то и дело наплывавших на лунный диск, – и моего чересчур пылкого воображения.
В доме горели огни, и я наблюдал, не без известной неловкости, за силуэтами, передвигавшимися в желтых прямоугольниках. В одном силуэте, неподвижно вырисовывавшемся в угловом окне, я узнал Рашель. На короткое мгновенье у меня сжалось сердце – я вдруг обнаружил, что вот уже долгое время даже не вспоминал о девушке. С того момента, как я покинул дом Лакедемов, меня интересовал лишь один человек – дон Жаиме душ Сантуш. Все остальные вдруг превратились всего лишь в бледные силуэты – вроде тех, которые я видел сейчас в ярко освещенных окнах.
Но нет, в сердце моем все еще жило нежное чувство к девушке. И у меня испортилось настроение, едва я сообразил, что следствием встречи с врагом станет прекращение субботних визитов. У меня пропадет веская причина для них, а значит, мы никогда более с ней не встретимся.
Я даже не думал, что мысль о разлуке с Рашелью Лакедем настолько поразит меня. В расстроенных чувствах я поспешил отвести взгляд от окна и вновь возобновил свое хождение по противоположной стороне Кассет, от угла и до угла. Тут я вспомнил многозначительные взгляды, которые бросал на меня Мушкетон, когда я отправлял его домой. Сначала я подумал, что такую реакцию вызвал мой маскарад. Но сейчас мне пришло в голову, что, возможно, увидев выходящую из дома девушку, мой слуга мог подумать о любовной истории. И во всем происходящем он почти наверняка усмотрел интригу, связанную с внезапно появившимся у меня соперником.
В другой раз меня эта мысль позабавила бы; сейчас же я лишь огорчился и смутился еще больше. Так, думая о девушке, ее отношении ко мне и моем – к ней, я проболтался у дома Исаака Лакедема до утра, время от времени подкрепляясь глотком вина из прихваченной на всякий случай бутылки, измучившись то ли от бессонной ночи, то ли от собственных переживаний.
Ранним утром, когда вот-вот должен был появиться Мушкетон, я обнаружил, что кроме меня за домом ростовщика следит еще один человек. По темно-серому камлотовому платью его можно было принять за обычного парижского лавочника. Я обратил на него внимание после того, как он дважды прошел по улице, замедляя шаги у особняка Лакедемов. Его поведение меня насторожило и встревожило – особенно после того, как «лавочник» появился в третий раз и точно так же вновь осмотрел крыльцо. Но он нисколько не походил на дона Жаиме душ Сантуша в описании Исаака Лакедема – даже переодетого.
Еще больше я встревожился, когда увидел еще одного человека, подобным же образом одетого в неприметное буржуазное платье. Окончательно я понял, что появление двух типов не случайно, когда первый подошел ко второму и что-то коротко ему сообщил. Никаких сомнений – эти двое следили за домом ростовщика, и приказать им это мог только враг Лакедема – Барруша. По всей видимости, что-то задумав, он послал своих людей следить за тем, чтобы ростовщик не скрылся.
Я оказался в затруднительном положении. С одной стороны, я не мог упустить Жаиме, с другой – сегодня был мой черед заступать на дежурство во внешнюю охрану Лувра. Раздумывая над выходом из сложившейся ситуации, я дождался Мушкетона, который появился в четверть девятого. Соглядатаи явно не собирались уходить. Отведя слугу в сторону, я указал ему на них, посоветовав при слежке за домом не упускать из виду и этих господ. Оставив Мушкетона фланировать вдоль улицы Кассет, я отправился на службу.
После дежурства я собирался продолжить бдение у дома г-на Лакедема. Но меня неожиданно вызвали к командиру роты. Я немедленно подчинился приказу, надеясь, что разговор с капитаном не затянется надолго.
Адъютант Дезэсара попросил меня немного подождать. Я послушно уселся в кресло, стоявшее в углу. Меня мало беспокоил вызов к командиру – никаких нарушений за мной не числилось. Не считать же таковыми участие в нескольких стычках! Разумеется, эдикты короля и распоряжения кардинала, запрещающие дуэли, звучали чрезвычайно грозно. Но разве сам первый министр не брал под свою защиту и Жилло, и Монселя, и Ла Пейри – гвардейцев, носивших красные плащи с белыми крестами и при этом считавшихся записными дуэлянтами и участвовавших едва ли не во всех поединках в Париже и его окрестностях? Помилования участникам дуэлей раздавались направо и налево с такой легкостью, что это становилось поводом для шуток. Рассказывали, что однажды Ла Пейри, прежде чем скрестить шпаги с неким провинциальным дворянином, поинтересовался, рассчитывает ли тот на помилование. Услышав неопределенный ответ, он тотчас извлек из кармана заранее выпрошенную у кардинала бумагу (Ла Пейри слыл его любимцем) и внес в нее не только свое имя, но и имя противника. Однако эта любезность не помешала телохранителю его преосвященства прикончить беднягу.
И тем более не было у меня других поводов для волнения – службу я нес исправно и уже не однажды выслушивал похвалы г-на Дезэсара. Так что – нет, меня нисколько не смущало то, что командир роты приказал разыскать меня после того, как я сменился с караула. Я был столь спокоен, что даже задремал, привалившись к прохладной стене. Ничего удивительного – ведь я не спал всю минувшую ночь.
Разбудил меня адъютант. Взглянув на стенные часы, я с удивлением обнаружил, что сон мой продлился всего пятнадцать минут.
– Прошу вас, Портос, капитан просит войти.
Я встряхнулся, одернул камзол, поправил сбившуюся перевязь и, внушительно развернув плечи, браво проследовал в кабинет Дезэсара только что не строевым шагом. Дезэсар сидел за огромным столом, углубившись в какие-то бумаги. Звякнув шпорами, я доложил о своем прибытии. Барон поднял голову.
– А, очень хорошо, – сказал он. – Я вас разыскивал, Портос.
Я снова звякнул шпорами. Дезэсар оценивающе посмотрел на меня, после чего сказал кому-то находившемуся за моей спиной:
– Вот человек, которого я рекомендовал для выполнения этого поручения. Господин Портос, кадет моей роты и один из лучших солдат.
Не меняя положения, я скосил глаза в ту же сторону, куда были произнесены эти лестные для меня слова, и обнаружил, что в кабинете находился еще один незнакомый мне человек, которого я сразу не заметил. Вошел ли он сюда, когда я задремал в передней, или находился здесь давно, мне было неведомо. Незнакомец быстрым шагом приблизился к капитану и довольно бесцеремонно осмотрел меня с ног до головы. На вид ему было чуть больше сорока лет. Смуглое лицо с орлиным носом оттенялось снежной белизной отложного воротника с кружевом, так что незнакомец казался почти африканцем. Лицо обрамляла аккуратно подстриженная смоляная бородка. Усы, щегольски закрученные, придавали ему вид лихой и несколько заносчивый, глубоко посаженные темные глаза смотрели холодно и высокомерно. Строгого покроя темно-фиолетовый камзол, кюлоты и плащ были сшиты из дорогого сукна, на черных ботфортах красовались золоченые шпоры. В левой руке этот человек держал шляпу с черным плюмажем, рука небрежно лежала на эфесе длинной шпаги. Шпага висела не на левом его боку, а на правом, что выдавало в нем левшу. Левой рукой он и держался за эфес.
Надо ли говорить, что я сразу же признал в нем дона Жаиме душ Сантуша? Меня охватило не только уже знакомое охотничье возбуждение, но и жгучее любопытство – я впервые видел того, кого поклялся убить.
Одного взгляда было достаточно, чтобы угадать в доне Жаиме человека незаурядного. Несмотря на его относительно скромное одеяние, мой капитан, барон Дезэсар, один из признанных придворных щеголей, казался в сравнении с ним дурно наряженным деревенским увальнем. А кажущаяся небрежность, с которой он опирался на шпагу, свидетельствовала о том, что к оружию этот господин прибегает часто и успешно.
Под его властным взглядом я невольно расправил плечи и задрал голову, словно на смотре. При этом меня не оставляло недоумение: что мог делать этот человек в служебном помещении командира гвардейской роты и для чего ему понадобился я? Впрочем, уже через несколько минут я обо всем узнал.
– Что ж, – сказал незнакомец, обращаясь к капитану, – возможно, вы правы, и это удачный выбор. – Он говорил с сильным акцентом, похожим на испанский – видимо, с португальским. – Как я уже говорил – и его преосвященству, и вам, господин капитан, для выполнения задачи мне нужен человек исполнительный и физически сильный. Сильный, поскольку я не хочу привлекать внимания большим караулом, и, значит, он отправится один – разве что со слугой. Исполнительный – потому что тут нужен солдат, который лучше действует, чем рассуждает. Судя по честной физиономии этого малого, он относится именно к таким. Как вас зовут, сударь? – спросил он меня.
– Портос, – ответил я.
– Очень хорошо. Значит, господин Портос, у вас появился шанс отличиться по службе. Узнаете обо всем от господина Дезэсара. – Г-н в фиолетовом платье, взмахнув шляпой, отвесил поклон капитану, с холодной любезностью кивнул мне и быстро вышел из кабинета. Мы переглянулись. Признаться, после его ухода я почувствовал облегчение. И, судя по вздоху барона Дезэсара, он тоже разделял странное чувство, возникавшее в присутствии незнакомца.
– Кто это? – спросил я.
Дезэсар хмыкнул и, ничего не ответив, сел за стол.
– Портос, – сказал он, – как вы уже слышали, понадобился человек надежный, не болтливый, дисциплинированный. Когда меня спросили, могу ли я предложить кого-нибудь, я сразу же подумал о вас.