Подвернув широченные парусиновые штаны, через ручей брел с мешком Газетыч. Мешок был небольшой, но тугой и, очевидно, тяжелый. Газетыч нес его перед собой и приподнимал, стараясь не макнуть в воду. Он стукался о мешок коленками и выгибался назад.
Выбравшись на лежавшую у воды доску, Газетыч устало плюхнул свой груз на песок. Отдышался. Постонал тихонько, чертыхнулся и поволок мешок дальше. Сам он шагал по доске, а мешок волочился по песку. Через каждые два шага Газетыч останавливался и вздыхал. Наконец он подтащил свою ношу к зарослям черемухи, от которых начинался жиденький деревянный тротуарчик. Из кустов старик вытащил одноколесную тележку. Он взвалил мешок на тачку и довольно резво покатил ее по доскам.
— Третий рейс делает, — сказал Саня. — Там, наверху, трансформаторную будку строили, а цементу навозили будто на целый дом. Вот он и таскает. Нагребет и тянет потихоньку.
— Значит, он жулик? — злорадно спросил Джонни.
— Да никакой он не жулик. Цемент-то бросовый, стройку уже кончили.
— Куда ему столько? — удивился Джонни.
— Фундамент у сарая бетонирует. Хозяйство укрепляет. Понял?
— Ну, понял, — откликнулся Джонни, привычно почесываясь от комариных и крапивных укусов. — А мы-то здесь зачем сидим?
Саня дернул Джонни за синий воротник и вытащил из засады.
— Смотри, — сказал он убийственным тоном.
По песку тянулся «след крокодила».
Джонни и Саня с полминуты молча смотрели на него.
— У него снизу на мешке заплата, будто звериная лапа. Он то потянет, то поставит. И отпечатывается. Понял?
— Понял! — восхищенно отозвался Джонни. — Молодец ты, Санька! Здорово разгадал!
Саня оттопырил губу.
— «Разгадал»! Буду я всякую чушь разгадывать! Это я случайно заметил. Это только у тебя на уме всякие загадки да разгадки.
Он смерил Джонни обидным взглядом и зашагал к подъему из оврага. Джонни пожал плечами и двинулся за ним. Санькиной досады он не понимал.
Уже наверху Саня сказал:
— Все из-за тебя… Ради драного мешка столько шума понаделал: «Крокодил, крокодил»! Только время зря потеряли…
Наверно, он думал, что Джонни сникнет и забормочет оправдания.
Джонни остановился. Саня тоже остановился. Джонни удивленно посмотрел снизу вверх на длинного бестолкового Саньку.
Потом он спросил:
— А зачем он тебе, этот крокодил? На веревочке водить?
Саня заморгал.
— Подумаешь, нет крокодила, — снисходительно сказал Джонни. — Все равно было приключение. Понимаешь, Санечка? При-клю-че-ни-е.
Он зажмурился и пошевелил языком, словно пробовал на вкус удивительное слово. Потом повернулся и независимо зашагал по краю обрыва.
Саня Волков смотрел вслед непонятному Джонни.
Тот шел, сунув кулаки в безнадежно растянутые карманы матроски. Матроска от этого натянулась на спине, и худые Джоннины лопатки торчали под ней, как маленькие прорастающие крылья. А воротник мотался на ветру. И желтые волосы Джонни полыхали на ветру и солнце, как протуберанцы.
И вся улица слышала веселую песню, которую свистел Джонни.
Потому что жизнь была прекрасна. И она еще только начиналась. Впереди были сотни и тысячи встреч с разными загадками и приключениями. Встретятся, наверно, и настоящие крокодилы.
МУШКЕТЕР И ФЕЯ
— Евгений! — сказал отец, нервно похрустывая пальцами. — Я пришел к выводу, что воспитывал тебя неправильно.
Третьеклассник Воробьев сидел с ногами в кресле и укрывался за пухлой растрепанной книгой. В ответ он слегка приподнял плечо. Это означало вопрос: «Что случилось?»
— Да! — продолжал отец. — Когда ты бывал виноват (а это случалось нередко), я ограничивался беседами. Теперь я понял, что тебя следовало попросту драть.
— Еще не поздно, — подала голос из своей комнаты двоюродная сестра Вера Сергеевна.
Необдуманную реплику Джонни оставил без внимания, а на отца поднял из-за книги левый глаз. С едва заметным любопытством.
— Совершенно верно, еще не поздно, — сурово и взволнованно произнес отец. — И очевидно, в ближайшее время я этим займусь.
— Как это? — рассеянно поинтересовался сын, снова исчезая за книгой.
— Что значит «как это»? — слегка растерялся родитель. — Ты что, не знаешь, как это делается?
Сын пожал плечами:
— Ты же сам сказал, что раньше только беседовал. Откуда мне знать?
— Хм!.. Откуда… Хотя бы из художественной литературы. Ты читаешь дни и ночи напролет. Даже когда разговариваешь с отцом.
— Про такую ерунду я не читаю, — гордо сказал Джонни.
— Положи книгу! — тонким голосом потребовал отец. — Или я… немедленно выполню свое обещание.
Джонни отложил пухлый том. Обнял согнутые у подбородка колени.
— Папа, — сказал он снисходительно. — Ничего ты не выполнишь.
— Это почему?
— Ну, во-первых, ты культурный человек… Во-вторых, ты не знаешь, как я бегаю. А тебя в ваших рес… рев… рес-таврационных мастерских ругали на собрании, потому что не хочешь сдавать нормы ГТО. Ты сам говорил.
— Не твое дело, за что меня ругали, — уязвленно откликнулся отец. — А бегать за тобой я не собираюсь. Побегаешь и сам вернешься.
— Конечно, — вежливо согласился Женька. — Но к тому времени ты остынешь и поймешь, что я ни в чем не виноват.
Отец скрестил руки и в упор глянул на сына. Потом протянул почти ласково:
— Ах, не виноват…
— А что я сделал?
— Ты?.. Сделал?.. Твое поведение!.. О тебе ходят легенды! Ты позволяешь себе черт знает что… А сегодня? Как ты разговаривал с учительницей!
— Как?
— Ты посмел сказать ей: «Не ваше дело»!
Джонни вздохнул:
— Не так, папа. Я сказал: «Извините, но мои волосы — это мое дело».
— Вот-вот! Ты считаешь, что имеешь право так разговаривать с учителями?
— А чего ей надо от моих волос? Даже директор ничего не говорит, а она цепляется!
— «Цепляется»!
— Ну, придирается. Каждый день.
— Потому что твоя прическа ужасна! Ты, наверно, считаешь, что чем длиннее волосы, тем больше геройства? А на самом деле — сначала космы до плеч, потом сигарета в зубах, потом выпивка в подъезде…
— Потом кража, потом колония… — подхватил Джонни. — Это самое Инна Матвеевна и говорила.
— И совершенно справедливо!
— И совершенно глупо, — грустно сказал Джонни.
— Ну, знаешь ли!.. — взвинтился отец, но вспомнил, видимо, что сын считает его культурным человеком. Подумал и сдержанно попросил:
— Хорошо, тогда объясни, зачем тебе твои растрепанные локоны?
— Пожалуйста, — так же сдержанно откликнулся Джонни. — В каникулы будет Неделя детской книги. В Доме пионеров готовят карнавал книжных героев. Я хочу, чтобы у меня был костюм мушкетера. А кто видел мушкетеров со стриженым затылком?
Отец растерянно поскреб подбородок.
— Д-да? Ну… а почему ты не рассказал это Инне Матвеевне?
— Папа… — со вздохом сказал Джонни. — Подумай сам. Что можно объяснить рассерженной женщине?
Это заявление слегка обескуражило Воробьева-старшего. А пока он размышлял, из коридора донесся голос Джонниной мамы:
— Валерий! Иди сюда.
Джоннин папа растерянно глянул на сына и вышел в коридор.
— Валерий! — сказала мама. — Сколько раз я просила не ставить грязную обувь на чистый половик?
— Я не ставил, — мягко ответил папа. — Я только…
— Значит, это я поставила сюда твои ботинки?
— Во-первых, они не грязные, а во-вторых…
— А во-вторых, мне надоело. Я тысячу раз…
Джонни встал и деликатно прикрыл дверь. Он считал неприличным слушать родительские споры. Голоса сделались глуше, и можно было разобрать лишь отдельные фразы:
— Но я же пытаюсь объяснить…
— Мне нужны не объяснения, а чистота…
Потом папа с мамой удалились на кухню…
Через десять минут отец, слегка взволнованный и порозовевший, вернулся в комнату. Кажется, он готов был кое в чем согласиться с сыном. Но сына не было. В опустевшем кресле валялась книга с тремя скрещенными шпагами на облезлом переплете.
Пока родители выясняли вопрос о ботинках, Джонни оделся и ушел на прогулку.
Был ранний вечер — такое время, когда еще не очень темно и лишь кое-где зажигаются огоньки.
Стояла середина марта. Недавно звенели оттепели, а сегодня вернулась зима. Но была она не суровая. Падал щекочущий снежок. Он ложился на подстывшие лужи, на застекленевшие веточки. Джонни медленно шагал вдоль палисадников, ловил языком мохнатые снежинки и мечтал.
Одинокие прогулки Джонни полюбил недавно — с той поры, когда встретил прекрасную незнакомку.
Это случилось в конце февраля. Тоже был вечер, только не такой, а холодный и неуютный. С ветром и колючим снегом. Настроение у Джонни тоже было неуютное и колючее. На последнем уроке он поспорил с Инной Матвеевной, и она в его дневнике написала длинное обращение к родителям. Все это было ужасно несправедливо. Неприятностей Джонни не боялся: родители все равно забывали смотреть его дневник. Но обида грызла Джоннино сердце. Обида требовала выхода. И Джонни сумрачно обрадовался, когда впереди различил фигурку в курточке с меховым воротником и вязаной шапке с белым шариком на макушке.
В такой курточке и шапке ходил Витька Шпаньков по прозвищу Шпуня.
«Та-ак», — сказал про себя Джонни и переложил боевой портфель из левой руки в правую. Шпуня был один из младших адъютантов небезызвестного Тольки Самохина, с которым Джонни и его друзья не ладили с давних пор. Кроме того, Джонни имел со Шпуней личный счет. В октябре, когда третьеклассника Воробьева принимали в пионеры, Витька Шпаньков на совете дружины рассказал, будто Джонни с приятелями угнал лодку у бедного старого пенсионера Газетыча. На самом деле лодка была ничья — гнилая и дырявая. Газетыч хотел завладеть ею без всякой справедливости. А Джонни с ребятами хотели построить крейсер, чтобы все играли. Джонни так и объяснил. Спокойно и подробно. А потом рассказал, что компания Самохина, где был и Шпуня, еще раньше хотела увести лодку (для себя!), но Газетыч отбил это пиратское нападение, и в том бою Шпуня пострадал: получил по шее прошлогодним стеблем подсолнуха.