Юрик переступил вязаными носками и вздохнул. Он казался очень тонким, несмотря на байковый костюм и платок. За окнами темнело, в кухне горела яркая лампочка. От этой лампочки Юркино лицо было совсем бледным. На скулах проступили еле заметные веснушки.
Джонни ощутил что-то вроде виноватости перед верным своим адъютантом. И подумал, что ничего он толком о Юркиной жизни не знает.
— С отцом, значит, совсем не встречаетесь? — тихонько спросил он.
— Мама его видеть не хочет, раз он… с другой женой теперь… А когда мамы нет, он приезжает… Два раза. Меня на мотоцикле катал… Джонни, ну чего мы на кухне стоим? Пошли!
В комнате тоже горел свет. На старинной кровати с медными шариками лежало скомканное одеяло, на одеяле — замусоленная книжка «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Юрик проговорил торопливо и опять сипловато:
— Джонни, ты садись. Вот хорошо, что пришел…
Джонни сел на краешек кровати (кровать задребезжала сеткой). Хмуро объяснил:
— Эти балбесы только сегодня сказали, что болеешь… Ангина или ОРЗ?
— Пневмония, — с оттенком гордости откликнулся Юрик. — Меня бабушка малиновым вареньем лечит, а мама антибиотиками… Только это варенье они прячут, когда уходят. Говорят: «Налопаешься его, вспотеешь и еще пуще простынешь». А смородиновое не прячут. Будешь со смородиновым чай пить?
— Буду, — решительно сказал Джонни. Во-первых, надо было прогнать дурацкую неловкость. Во-вторых, ни в школе, ни дома он не успел пообедать. — А поесть у тебя что-нибудь найдется?
Юрик заморгал.
— Только манная каша…
Джонни тихо передернулся.
— Я ее сам не ем, — виновато прошептал Юрик. — Мне оставят, а я так… Лучше уж чай.
— Значит, до вечера голодом сидишь? — почти по-настоящему возмутился Джонни. — И ничего приготовить не можешь? — Потом спохватился, вспомнив собственное раннее детство: — Или тебе не велят газ включать?
Юрик улыбнулся, блеснули ровненькие зубы (а летом он был щербатый):
— У нас электрическая плита… Почему не велят? Что я, дитя малое? Просто… Что готовить-то?
— Что готовить! А говоришь, не дитя… Картошка есть в доме? Чистить умеешь?
— Умею… Как-то не додумался.
— Пошли!
Если надо специально сидеть и разговаривать, бывает, что беседа не клеится. А за работой разговор идет сам собой.
Джонни и Юрик устроились на корточках перед корзиной с картошкой. Очистки сыпались на старую газету. Голые картофелины плюхались в кастрюлю, как веселые купальщики в бассейн. Джоннины — почаще, Юркины — не так быстро. Но все же Юрик чистил неплохо, старательно. Джонни его похвалил между делом и продолжал рассказ о пирамидах. О скандале в классе. И о том, как пирамида помогла директору выиграть шахматную встречу.
— Ну, правда, он и раньше играл неплохо, — признал Джонни заслуги противника.
— Удивительно, — вздохнул Юрик.
— Что? — не понял Джонни. Он подумал: может, Юрик считает удивительным, что он, Джонни, играет в шахматы с директором?
Но Юрик говорил не про то. Он знал, что Джонни мог бы сыграть и с самим школьным министром.
— Удивительно, зачем этим древним египтянцам такие пирамидищи? — Он поднял на Джонни очень серьезные глаза. — Вот этого я совершенно не понимаю…
— Это же фараоны велели для себя строить. Они думали, что если такие знаменитые, значит, памятник после смерти должен быть громадный.
Юрик пожал плечами, и пушистый платок на нем как-то зябко шевельнулся.
— А зачем громадный памятник, если человек умер? Вот когда у нас дедушка умер… а он знаешь какой знаменитый врач был на весь город… ему совсем небольшой памятник сделали. Просто камень — вот такой, — Юрик поднял над собой ладошку с ножом.
Джонни почуял Юркину печаль и какую-то тревогу. Он сказал осторожно, даже чуточку ласково:
— Ну ты, Юрка, подумай. Фараоны же ничего хорошего на свете не делали, только народ угнетали, их никто без пирамид и не запомнил бы. На фиг они нужны? А твоего дедушку и так все помнят, он вон сколько хорошего разным людям сделал.
— Ага… он хороший был врач… — шепотом отозвался Юрик и опять взялся за картошку. — Всех лечил. Только себя не смог. Он от легких умер… Джонни, а бабушка за меня боится, что у меня легкие такие же слабые. По наследству.
Чтобы с ходу успокоить Юрика, Джонни сказал сурово и не очень обдуманно:
— Вот уж ерунда! Наследственность от деда не бывает, она бывает от отца!
И сразу понял: об отце-то лишний раз не надо бы… Он досадливо покряхтел и пробормотал:
— Ну, хватит уж. Давай сковородку.
На сковороде, под широкой эмалированной миской, нарезанная картошка шипела, потрескивала, бормотала. Из-под миски постреливали капельки масла. От шкворчащих звуков на кухне было очень уютно.
За окнами тоже было хорошо. К вечеру облака разбежались, теперь над кухонной разноцветной занавеской был виден зеленоватый закат, а повыше заката светил похожий чем-то на Юрика месяц — тоже тоненький и бледный. Юрик сидел у блестящей белой плиты и смешно морщился, когда стреляло масло. Но не отодвигался. Он увидел, что Джонни смотрит в окно, и сказал:
— Я люблю, когда тонкий месяц…
— Я тоже, — признался Джонни. — Он такой… Сказочный немножко.
— Ага… А бывает еще тоньше. Совсем вот такой. И тогда знаешь что бывает? Внутри у этого месяца такой серый круг, чуть заметный. Джонни, ты видел?
— Видел. Это темная Луна. Она от нашей Земли свет отражает, поэтому ее видно немножко. Это лучше всего зимой смотреть…
— Да… Джонни, а один раз я видел знаешь что? Месяц вот совсем тоненький, будто ниточка. А вокруг того темного круга тоже ниточка светится, еще тоньше. Будто золотистый волосок.
— Такого я не помню, — признался Джонни.
— А я видел. Правда!
— Это, наверно, верхушки на лунных горах светились, — сказал Джонни. — На границе света и тени. Я где-то читал про такое… Эта граница как-то по-научному называется. Что-то вроде «термометра»… А, «терминатор»!
Юрик, вывернув шею, все смотрел в окошко. Покачал ногой, пожалел:
— Досадно только, что месяц редко такой тонкий бывает… А зато, когда потолстеет, он похож на кораблик. Я с ним играю.
— Как? — удивился Джонни.
— Ну… — Юрик засмущался, громко ойкнул от очередной капельки масла, потер щеку, а потом рассказал все-таки: — Это простая игра. Я спать лягу, а он из-за края окошка выплывает. Тихо-тихо так… Сперва нос, потом серединка, потом весь. Надо только головой не шевелить и смотреть одним глазом. А потом правый глаз закроешь, а левый откроешь — и месяц опять спрятался. И снова потихоньку показывается…
«Надо попробовать», — подумал Джонни. И вдруг встревожился, даже обиделся за Юрика:
— А разве ты на кухне спишь? В комнатах-то окна в другую сторону!
— Я… — Юрик запнулся. Потерся острым подбородком о платок на плече. Тихонько признался: — У меня каюта есть… Морская. Хочешь, покажу?
Если выражаться точно, это была не каюта, а скорее, корабельная рубка. Она располагалась внутри стеклянного «фонаря». С трех сторон светились прозрачные стенки в частых переплетах. За стеклами виден был дальний берег оврага с черными крышами и тополями. И месяц, конечно. Сейчас месяц казался гораздо ярче, потому что на него смотрели из темноты.
Юрик зажег лампочку. Она была слабая, желтоватая, но Джонни сразу увидел главное — штурвальное колесо посреди рубки. Конечно, колесо было не настоящее. Оно было велосипедное, с примотанными к спицам деревянными рукоятками. Рукоятки Юрик, видимо, выстругивал сам — они сохранили следы тупого кухонного ножа. Держалось колесо на сколоченной из досок стойке. К этой же стойке была прибита неструганая полочка, и на ней лежал маленький школьный компас. От пола к потолку уходила веревочная лесенка — будто ванты на парусном корабле.
Джонни мельком отметил про себя, что все это можно было сделать лучше. Аккуратнее, красивее и грамотнее. Но, если не придираться, здесь было неплохо. Да и что требовать от малыша Молчанова!
Джонни осторожно покрутил штурвал и сказал с уважением:
— Хорошо тут у тебя. Все как по правде…
Юрик заулыбался, вытащил из-за штурвальной стойки пухлую конторскую книгу.
— А вот еще… Это будто вахтенный журнал. Только я в него ничего не пишу, а наклеиваю. Я всё про всякие корабли собираю.
В книге были открытки и марки, фотографии из журналов — с фрегатами и эсминцами, подводными лодками и старинными каравеллами. Были газетные вырезки с заметками про морские приключения и аварии. А еще — смешные картинки про разные случаи из морской жизни.
Джонни стало по-настоящему интересно. Сначала он листал стоя. Потом оглянулся: куда бы присесть. Увидел у стены голую раскладушку.
— Я на ней сплю, — объяснил Юрик. — То есть спал. Летом… Сейчас не разрешают, потому что здесь во все щели дует. Бабушка говорит, что я здесь и простудился…
— Ты давай не очень свою простуду затягивай, — предупредил Джонни. — Тебе нельзя с хриплым голосом. Кто будет Степку играть?
— Что… играть?
— Ой, я же не рассказал! Пошли, а то картошка подгорит.
Картошка не подгорела. Она оказалась в самый раз. Половину они съели, а половину оставили маме и бабушке («Вот удивятся! — радовался Юрик. — И не надо будет с ужином возиться»). Пока расправлялись с картошкой, Джонни рассказал про операцию «Горыныч». И про то, что голову Степку должен обязательно играть Юрка. Она, эта голова, должна будет песенки петь, а у Юрки вон какой голос певучий. Он еще в детском садике на утренниках с этим голосом выступал.
Юрик всю историю слушал весело, но под конец загрустил.
— Наверно, у меня не получится, — прошептал он.
— Получится, — твердо сказал Джонни. — В твоем возрасте все люди талантливые.
— Ну и что, что талантливые… А меня, наверное, в санаторий до самых каникул отправят и даже еще на каникулы. Врач сказала, что надо в санатории лечить, мама сейчас о путевке хлопочет. Это зимний санаторий «Березка». Для ребят. Там и школа есть.