— Сокрушительный удар, уважаемый Мэтьюрин, — подтвердил Раффлз. — Один из тех ответов, что, как правило, приходят в голову лишь на следующий день. Что скажете, мистер Соуэрби?
Мистер Соуэрби смог лишь заверить, что не хотел дурно отзываться о национальностях, не знал, что джентльмен родом из Ирландии, попросил прощения за невольные оскорбления и воспользовался тем, что моряки уходят, чтобы тоже откланяться.
— Надеюсь, все прошло хорошо? — поинтересовался Стивен.
— О да, — ответил Раффлз. — Сейчас почти конец Рамадана, знаете ли, и к вечеру ревностные мусульмане становятся раздражительными, особенно когда такая жара. Завтра они, умасленные бараньим жиром, снова станут самим добродушием. Но я сожалею, что вы оказались вынуждены терпеть этого типа. Наверное, это казалось бесконечным.
— Многословие его второе имя, — признал Стивен.
Некоторое время они в молчании разбирали орхидеи, а потом, с сомнением в голосе, Раффлз произнес:
— Без сомнения, обычно вас окружают джентльмены и офицеры — те, кто знает и о вашем происхождении, и о достоинствах. Хотел бы я знать, известно ли вам, как широко распространены подобные невежественные взгляды? Нищета, безграмотность, папизм, и всё такое? И что такое сильное неприятие некоторым образом связано с мятежом? Если вы не имели дел с людьми вроде тех, кто у власти в Новом Южном Уэльсе, боюсь, оказавшись там, вы будете глубоко потрясены.
— Мне случилось мельком взглянуть на них во времена того несчастного, Уильяма Блая. Мы заходили в Сиднейскую бухту на «Леопарде» за кое–какими необходимыми припасами. Люди бунтовали, но судя по тому немногому, что я смог увидеть, за некоторыми исключениями, офицеры показались мне просто сворой оборванцев на лошадях, со всем упрямством, высокомерием и тщеславием, которые подразумевает такое определение.
— Увы, с тех пор ситуация не улучшилась.
— Странное дело, — продолжил Стивен после паузы, — когда американские колонисты сбросили англичан, в Англии их многие поддерживали, к моему удивлению — даже Джеймс Босуэлл, в противоположность доктору Джонсону. Однако когда то же самое попытались сделать ирландцы — насколько мне известно, не прозвучало ни единого голоса в их защиту. Правда, Джонсон сказал о печально известном альянсе с Кевином Фицджеральдом: «Не вступайте в союз с нами, сэр. Мы с вами объединимся лишь чтобы вас ограбить». Но это было задолго до восстания.
— Меня не перестает изумлять, что Джонсон находил силы терпеть это ничтожество Босуэлла, и что это ничтожество написало такую серьезную книгу. Помню отрывок, в котором доктор злится по поводу революции в колониях и называет их «расой осужденных, которые должны быть благодарны за то, что мы их не перевешали» и еще один «Я готов любить все человечество, кроме американцев». Он их называл «сволочи, бандиты, пираты», восклицал, что «будет жечь и убивать их». Но опять–таки бесстрашная мисс Сьюард заметила: «Сэр, дела обстоят так, что мы всегда наиболее агрессивны в адрес тех, кому мы причинили зло». Может тот же принцип применяется сейчас и к ирландцам. Присоединитесь ко мне на чашу пунша?
— Думаю нет, Раффлз, хотя я очень признателен за вашу доброту. Как только мы разберем эту кучу, я пожелаю вам спокойной ночи. День выдался весьма утомительный.
Пока Стивен шел по коридору, в который выходили комнаты секретарей, то уловил тяжелый запах опиума — наркотика, который он употреблял много лет в более удобной форме лауданума. Иногда Мэтьюрин принимал его для удовольствия и расслабления, иногда — чтобы ослабить боль, но чаще всего — чтобы справиться с душевным расстройством. Эту привычку он бросил, воссоединившись с Дианой, по многим причинам. Одна из них — убеждение в том, что человек должен обходиться без бутилированной силы духа. Чистая храбрость — вот к чему он стремился. Но уловив знакомый запах, Стивен подумал, что будь у него под рукой пинта лауданума, его решимость оказалась бы сломлена. Надвигающаяся ночь требовала невероятной силы духа. С одной стороны, он был невероятно зол — крепкому сну это не способствует. С другой стороны, более болтливая часть его разума, несмотря на все попытки дисциплинировать ее, как только отвлечешься или начнешь засыпать, наверняка станет пытать его мыслями о новой бедности, о неспособности содержать Диану, основать кафедру остеологии, сделать при случае широкий жест, выплачивать обещанные ренты, предпринять дальние плавания на «Сюрпризе» после наступления долгожданного мира. А если он все же заснет, пробуждение окажется еще хуже — эти мысли заново ворвутся в его разум, сопровождаемые, несомненно, теми, которые он еще не осознал.
Реальность в обоих случаях доказала обратное. Сон пришел сразу же, смяв концовку «Отче наш». Глубокий сон, в котором Стивен лежал полностью расслабленным до того, как в первых проблесках света он осознал роскошь лежания в почти бестелесной легкости и благоденствии. Потом пришло радостное воспоминание о том, что у них есть корабль, а потом мощная фигура загородила слабый источник света, и он услышал грохочущий шепот Джека, спрашивающий, проснулся ли он.
— А что, если да, дружище? — отозвался доктор.
— Что ж, тогда, — низкий голос Джека как всегда наполнил комнату, — Бонден нашел маленький зеленый ялик. Я подумал, ты захочешь отправиться со мной и посмотреть на поднятый из воды голландский шлюп, название которого я никак не могу вспомнить.
— С удовольствием, — ответил Стивен, вылезая из кровати и накидывая на себя одежду.
— Разумеется, я полагаю, что умоешься и побреешься ты позже. Если помнишь, нам предстоит завтрак с губернатором.
— Да? Что ж, думаю да. Но парик скрывает множество грехов.
В те времена цитадель Батавии, где располагалась резиденция губернатора, пребывала в несколько хаотическом состоянии. Голландская администрация попыталась разобраться с ужасающим уровнем смертности от лихорадки, оградившись множеством рвов, каналов и водных преград, временно перенаправив ряд водных потоков. В результате Стивену нужно было всего лишь выйти из окна, чтобы с помощью Бондена усесться на корме ялика на позаимствованной где–то диванной подушке. Там к нему присоединился Джек. Сотню ярдов они плавно гребли по узкому частному каналу, заглядывая то в чью–то кухню, то в комнату, от которой им пришлось отвернуть покрасневшие лица. Потом через разрушенный шлюз, по каналу через мели с отливом мягко вышли в залив. День выдался совершенно тихим. Несколько крупных рыбацких проа под негромкое пение плыли сквозь дымку.
Стивен снова заснул. Когда он проснулся, Бонден греб все в том же ровном ритме, но встающее позади них солнце разогнало испарения. Спокойное море окрасилось в невероятно нежный ровный синий цвет, а Джек Обри чрезвычайно внимательно всматривался вперед сквозь яркий свет.
— Вон он, — заметил Джек, уловив движение Стивена. Мэтьюрин, последовав за его взглядом, увидел остров с верфью, а вдоль верфи — корпус тускло–коричневого корабля, довольно маленького.
— О, — воскликнул доктор еще до того, как к нему вернулась способность соображать, — у него нет мачт.
— Какие прекрасные, совершенные обводы, — восхитился Джек, а потом ответил Стивену, — через день–другой его отбуксируют к плавучему крану. Там мы найдем мачт в избытке. Ты когда–нибудь видел что–то изящнее, Бонден?
— Нет, сэр, исключая, разумеется, «Сюрприз».
— Эй, в шлюпке, — окликнули их.
— «Диана», — трубным голосом ответил Бонден.
Исполняющий обязанности помощника заместителя суперинтенданта верфи принял капитана «Дианы» со всей помпой, какую позволила его рабочая партия из четырех человек, но церемонию разрушил резкий и даже вздорный вопль снизу:
— Джон, если ты вот прям сейчас же не спустишься, твои яйца станут каменными, а бекон весь сгорит.
— Пожалуйста, идите и позавтракайте, сэр, — попросил Джек, — я и сам прекрасно тут сориентируюсь. Его превосходительство вчера передал мне чертежи корабля.
Шлюп на деле оказался вполне знакомым благодаря изучению чертежей прошлым вечером, но всё же пока Джек водил Стивена вверх и вниз по трапам, по палубам и в трюмы, он продолжал восклицать: «Какой славный кораблик, какой славный кораблик!». Вернувшись на форкастель и глядя в сторону Батавии, он произнес:
— Не обращай внимания на покраску, Стивен, не обращай внимания на мачты. Несколько недель работы верфи все это решит. Но только прекрасный мастер с отличным деревом под рукой — ты видел превосходные висячие кницы? — мог создать такой маленький шедевр. — Некоторое время он размышлял, улыбаясь, и потом спросил: — Скажи мне, на каком титуле запнулся бедняга Фокс во время нашей первой аудиенции у султана?
— Kesegaran mawar, bunga budi bahasa, hiburan buah pala{9}.
— Наверное, да. Но я имел в виду перевод. Что значит последняя часть?
— Мускат утешения.
— Именно так. Именно эти слова болтались в глубине моего разума. Какое прекрасное имя для прочного, изящного, недавно обшитого медью небольшого корабля с широкой кормой, какой бальзам на душу любого человека. «Мускат» для повседневного использования, «Мускат утешения» для документов. Дорогой «Мускат»! Как прекрасно!
Глава четвертая
Немногое из происходящего в Батавии надолго оставалось неизвестным в Пуло Прабанге. Вскоре после того, как со всеми возможными в данных условиях формальностями «Мускат» зачислили в списки флота как корабль шестого ранга, от ван Бюрена пришло письмо. Он поздравил Стивена с выживанием, рассказал о молодом, крайне одаренном и привязчивом орангутанге, полученном в подарок от султана, и в конце добавил: «Меня особо просили передать вам, что корабль выходит в море семнадцатого. Мой информатор не рискнул брать на себя ответственность и сообщить, насколько хорошо тот снаряжен, но надеется, что ваши пожелания хотя бы отчасти исполнены».
Настало семнадцатое, но на «Мускате» едва только установили мачты. Его исключительно сухие, чистые, хорошо пахнущие трюмы, выскобленные до свежего дерева руками бесчисленных кули и высушенные после последних шквалов муссона благодаря настежь распахнутым люкам и