Островитянки были потрясены не столько страхом или горем, сколько полной растерянностью и непониманием. К этому прибавилась сильная жажда — уже давно не выпадали дожди. Но им все еще хватило ума понять тон и жест. Первая девочка протянула орех. Стивен проткнул мягкий глазок ланцетом, и она принялась пить с исключительной жадностью. Мартин проделал то же самое для второй.
Теперь дети смогли заговорить. Повторяли одно и то же слово снова и снова, показывали на большой камень и тянули их за руку. Когда каменную плиту отодвинули, они окунули голову прямо в воду и принялись пить не останавливаясь, их пустые животы надувались, будто арбузы.
— Как я понимаю, — заметил Стивен, наблюдая за девочками, с пугающей жадностью поглощавшими вскрытый кокос, — мы должны взять их с собой на корабль, накормить и уложить спать. Пока собираем ямс, таро и бананы, отряд может поискать на острове других выживших.
— Конечно, мы не можем их оставлять на голодную смерть. Но Господи, Мэтьюрин, если бы только они оказались неизвестными науке обезьянами, как бы мы удивили Лондон, Париж и Петербург…
— Пошли, дитя.
Вниз по тропе шли довольно спокойно, но рядом с самой высокой стеной девочки закатили истерику, и им пришлось помочь перебраться через нее. Они бросились к знакомым бананам и съели все в пределах досягаемости. То же самое случилось и у второй изгороди, но к третьей они слишком устали и ослабли. Стивен и Мартин подошли к берегу моря, неся их, сонных, на руках.
— Мы не сможем окликнуть шлюпку, не разбудив их, — заметил Мартин
— Это проблема, — заметил Стивен, чей ребенок кишел паразитами. — Попробую ее положить.
Но при первой же попытке черные пальцы сжали его рубашку с такой силой, что он снова распрямился, полностью отказавшись от своего намерения.
Нужды окликать шлюпку на самом деле не было. Даже гораздо менее остроглазый человек, чем Джек Обри, с расстояния в полмили мог бы заметить, что они несут не антицинготные, а каких–то существ типа ленивца или вомбата. Но даже он слегка побледнел, когда разглядел их поближе и услышал, что надо сделать.
— Ну так передайте их на борт, — распорядился Джек. — Поллак, уложи их на мешках рядом с мачтовой банкой.
— Но это их разбудит, — воспротивился Мартин. — Давайте я аккуратно зайду по сходням.
— Чушь, — отрезал Джек. — Сразу видно, что у вас нет детей, мистер Мартин.
Он забрал девочку, передал ее (голова ребенка свесилась), и Поллак по–отцовски уверенно уложил ее на мешки.
— Когда они такие сонные, когда слюни пускают и расслабились, — мягче объяснил Джек, — вы из них можете узлы вязать, и они не проснутся и не пожалуются.
Это оказалось истинной правдой. Детей подняли на борт обмякших, будто тряпичных кукол. Не дергались они, и когда их уложили на шпигованный мат у среза форкастеля.
— Позовите Джемми–птичника, — скомандовал Обри.
— Сэр? — отозвался Джемми–птичник. Звали его Джон Тарлоу, и его задачей было заботиться о судовой птице, к которой иногда причисляли кроликов и даже более крупных животных.
— Джемми–птичник, ты же семейный человек, так?
Джемми прищурился и придал лицу замкнутое, подозрительное выражение: заискивающие тон и улыбка капитана — явления совершенно необычные. Но после некоторого раздумья он признал, что есть у него семь или восемь маленьких нахлебников во Фликене, на зюйд–тень–ост от Шелмерстона.
— Девочки среди них есть?
— Три, сэр. Нет, вру. Четыре.
— Тогда рискну предположить, ты к ним привык?
— Ну, можно и так сказать, сэр. Ревут и кричат. То у них зубы режутся, то крупом болеют, то у них потница, то корь, а то живот разболится. Бедный старый Тарлоу ходит туда–сюда, укачивая их всю ночь и раздумывая, а не вышвырнуть ли их из окна. Ночные горшки, детские поильники, свивальники на кухне сохнут… Вот почему я подался в очень, очень долгое плавание, сэр.
— Ну в таком случае сожалею, что придется возложить эту работу на тебя. Посмотри на мат под переходным мостком правого борта — там два ребенка с острова. Сейчас они спят. Отряд пойдет искать других выживших, а тем временем, как только они проснутся, их нужно выкупать в теплой воде с мылом, а потом, когда высохнут, санитар их натрет мазью, которую доктор готовит.
— Вшивые, в оспинах и грязные, сэр?
— Разумеется. Рискну предположить, что волосы он им тоже сострижет. Когда все это проделают, накорми их по–моряцки и размести там, где ягнята обитали. Можешь попросить у плотника или боцмана что понадобится. Выполняй, Джемми–птичник.
— Так точно, сэр.
— Если затянется — будет тебе помощник повахтенно.
— Большое вам спасибо, сэр. Всё как на суше. Ну говорят же, что от судьбы не уйдешь.
— Если больше выживших не найдется, то за труды будешь получать два шиллинга в месяц.
Выживших больше не было. «Сюрприз» ушел прочь в поисках зюйд–остового муссона, но тот оказался неуловимым, гораздо южнее экватора в этом году. Чтобы добраться до него, приходилось бороться и с экваториальным течением, и со слабыми, иногда встречными ветрами. Так что полградуса южной широты в сутки могли служить поводом для праздника.
Но плавание все же приятное — голубое небо, темное море, иногда — теплые ливневые шквалы, смягчающие воздух. Вода достаточно прохладная, чтобы освежать Джека, когда он купался поутру, ныряя с бизань–русленя. Корабль все еще сохранял обильные запасы с первого щедрого оснащения по боцманской, плотницкой и артиллерийской части. Признаки цинги исчезли — рука Хайеса срослась, дух Брэмптона поднялся. Имелись запасы долго хранящейся свежей провизии. Это пришлось очень кстати, потому что прошли недели, прежде чем удалось поймать зюйд–остовый муссон. И даже тогда слабые капризные ветры едва заслуживали этого названия, а тем более — репутации регулярных. «Сюрприз» шел плавно, почти всегда на ровном киле. За недели установился размеренный ритм жизни команды. Утром они откачивали восемнадцать дюймов морской воды, которую впускали через заборный клапан — этот труд Стивен и Мартин разделяли, занимая свои места из смутного ощущения, что они ответственны за этот приказ. Поначалу на эту задачу утренняя вахта взирала с крайним неодобрением, но затем откачка вошла в привычку, без раздумий и жалоб, хотя теперь «Сюрприз» уже стал столь же чистым, как «Мускат». Затем, до обеда, покончив с немногочисленными пациентами, медики возвращались в кают–компанию. Поскольку длинная ровная зыбь с зюйд–веста была легкой и предсказуемой, они без раздумий выкладывали самые хрупкие образцы на обеденном столе. Ту часть дневной вахты, которую не занимал обед, они обычно проводили на крюйс–марсе, по очереди делясь опытом и наблюдениями. Стивен достиг той части своего путешествия, в которой он взобрался по склону огромного потухшего вулкана, чей кратер содержал изолированный райский уголок. Там животные, защищенные религией (место населяли буддистские монахи), благочестием, суеверием и просто отдаленностью, никогда не становились жертвами охоты и убийства или нападения. Человек мог бродить среди них, не вызывая ничего, кроме умеренного любопытства. Край, где приходилось проталкиваться через пасущееся стадо оленей, и где можно сидеть рядом с орангутанами.
Мартин не мог предложить таких чудес в холодных голых степях Патагонии, куда привел «Сюрприз» его рассказ. Но он старался как мог, описывая трехпалого американского страуса, длиннохвостую мексиканскую аратингу, замеченную далеко на юге, перед входом в грозный пролив. Попугай этот, спутывая все представления, летел над плотными кучками пингвинов, усеивающих этот мрачный берег. Мартин рассказывал о южных колибри, о филине — точь–в–точь таком же, какого они видели в Синайской пустыне — и о нелетающей утке Огненной земли, чье гнездо он первым среди западных орнитологов обнаружил под зарослями заснеженной гаультерии недалеко от Пуэрто дель Амбре.
Тем у него было меньше, но подача — гораздо лучше благодаря привычке к публичным выступлениям. Поскольку Мартин был высоким и широкоплечим, его голос разносился гораздо дальше, чем негромкие слова Стивена. Когда Мартин рассказывал о ее прекрасных яйцах, голос через открытый световой люк достигал кормовой каюты, где Джек Обри писал домой.
«Как я уже рассказал, мы собирались пройти между Соломоновыми островами и островами королевы Шарлотты, приставая к тому или иному архипелагу в надежде купить свиней, и наше продвижение оказалось медленным. — Он сделал паузу, и, пожевав конец пера (маховое от малого альбатроса), продолжил: — Я знаю, ты не любишь, когда я плохо говорю о людях, но я все же скажу, что иногда хочу послать мистера Мартина к черту. Не то что бы он не был исключительно любезным и воспитанным человеком, как ты и сама прекрасно знаешь, но он отнимает столько времени у Стивена, что я его едва вижу. Я бы хотел сыграть с ним дюжину пьес за вечер, но они целыми днями бубнят на крюйс–марсе, и мне не хочется встревать. Если честно, это обычная судьба капитана военного корабля — жить в великолепном одиночестве, облегчаемом лишь более–менее обязательными и формальными развлечениями там и сям. Но во многих предыдущих плаваниях я так привык к роскоши иметь близкого друга на борту, что чувствую себя без этого опустошенным».
Корабль продвигался медленно, и, хотя его днище очистили в Кальяо, в теплых морях оно снова обросло несмотря на медную обшивку, да так сильно, что снизило скорость на пол узла при слабом ветре. Девочки же, с другой стороны, исключительно быстро продвигались в изучении английского. Продвигались бы еще быстрее, если бы некоторые моряки не говорили с ними на жаргоне западного побережья Африки.
Их назвали Сара и Эмили — Стивен решительно воспротивился предложенным «Четверг» и «Бегемот». Поскольку он их обнаружил и привел на берег, то без вопросов считался их владельцем и имел право дать им имена. Некоторое время он каждый день проводил с ними. Оказавшись на борту, поначалу они изумились и растерялись, молчаливо прижимаясь друг к другу в своем сумрачном, укромном уголке. Но теперь, одетые в простенькие парусиновые сорочки, они носились по форкастелю, особенно в дневную вахту. Иногда что–то пели в странной гортанной манере, прыгая по доскам так, чтобы не касаться швов, иногда подражали песням моряков. В целом — славные маленькие девочки, хотя довольно глупые. Эмили могла временами быть одновременно и упрямой, и вспыльчивой. Они оставались худощавыми, сколько бы ни ели, и красотой не блистали. Джемми–птичник без особого труда приучил их к чистоте. Они по природе были склонны мыться, когда хорошо себя чувствовали, а вшивость происходила от волос — грубых, всклокоченных, торчащих на шесть дюймов из головы, пока корабельный цирюльник их не остриг налысо. В тех краях гребни были еще неизвестны. Несложно оказалось приучить их и к пунктуальности — они быстро ухватили смысл склянок, благочестию, очевидно, научились еще задолго до того, как оказались на борту, так что, когда Джемми–птичник привел их чистых и причесанных на корму, они выглядели серьезными и замолчали, как только ступили на квартердек. А весь смотр стояли как статуи.