— Она наверняка скажет вам, что делать, — ответил Хэмлин. — Она сегодня как раз в приюте. У нас тут, знаете ли, полно бастардов, зачатых Бог знает кем во время плавания и брошенных. И, как вы заметили, она исключительно милосердная леди: большую часть утра мы обсуждали с ней планы госпиталя.
Стивен и хирург занялись тем же, пока не настало время поговорить с соседями. Хэмлин увлекся детальным и даже страстным спором о каких–то лошадях, выставленных на скачки. А вот справа от Стивена сидел секретарь по уголовным делам, которого Мэтьюрин мысленно обозвал «Темнилой». На самом деле звали его Фиркинс, и он уже вступил в четырех- или пятисторонний разговор о каторжниках, о назначении их на работы, об их опасной природе. Так что доктор мог некоторое время обозревать стол. «Темнила» пил лишь воду. Глотнув местного вина, Стивен едва ли мог винить его за это. Прямо напротив сидел крупный, темнолицый мужчина, крупный, как Джек Обри, или даже крупнее. Он носил знаки различия полка, которые Стивен не узнал — очевидно, Ромового корпуса. Его очень массивное лицо выражало тупость и установившийся дурной нрав, на руках удивительное множество перстней. Справа от него занял место священник, благословивший трапезу. Он тоже выглядел всем недовольным. Его необычно круглое и красное лицо краснело все больше. Из–за смешения голосов и незнакомых тем Стивену поначалу было сложно понять что–то, кроме общего направления беседы. Но за столом постоянно повторяли про «Объединенных ирландцев» и «Защитников» — заключенных, высланных сюда в большом количестве, особенно после ирландского восстания 1798 года. Как Мэтьюрин заметил, шотландские офицеры из Семьдесят третьего в разговоре не участвовали, но они оказались в меньшинстве. Общее настроение хорошо подытожил священник:
— Ирландцы не заслуживают называться людьми. И если нужно подтвердить авторитетом это утверждение, сошлюсь на губернатора Земли ван Димена Коллинза. Это его собственные слова, во втором томе его книги, если не ошибаюсь. Но никакие авторитеты не требуются для того, что очевидно даже для слабейшего ума. Но теперь, вдобавок ко всему, им разрешили священников. Хитрый священник подобьет их на что угодно. Не жду ничего, кроме анархии.
— Кто этот джентльмен? — тихо поинтересовался Стивен, пока Хэмлин на секунду оторвался от скачек.
— Зовут его Марсден. Богатый овцевод и магистрат в Парраматте. Как только заведет о бедном старике Папе и о католиках, то никак не остановится.
Истинная правда. Стивен разглядел в начале стола, справа от полковника Макферсона, скучающее лицо Тома Пуллингса с застывшей служебной улыбкой. Одновременно Том посмотрел на доктора — крайне тревожный взгляд.
— Прошу прощения, — вступил в беседу секретарь по уголовным делам, — я постыдно невнимателен. Позвольте предложить вам немного этого блюда. Кенгуру, наша местная дичина.
— Вы очень добры, сэр, — поблагодарил Стивен, взирая на мясо с некоторым интересом, — можете ли мне рассказать…
Но Фиркинс уже оседлал своего любимого конька — бедность Ирландии и ее неотвратимость. Слова его адресовались в основном другой стороне стола, но, закончив рассуждения, он повернулся к Стивену:
— Они в чем–то похожи на наших аборигенов, сэр, самых нерадивых людей на свете. Если дашь им овец, они не будут ждать, чтобы те размножились и выросли в стадо, а съедят их сразу. Бедность, грязь и невежество неизбежно следуют за ними.
— Вы когда–нибудь читали Беду? — поинтересовался Стивен.
— Беду? Не думаю, что знаю это имя. Он писал на правовые темы?
— Кажется, он больше известен своей церковной историей английской нации.
— А, тогда мистер Марсден должен его знать. Мистер Марсден, — Фиркинс заговорил громче, — вы знаете о Беде, который написал церковную историю?
— Беда? Беда? — переспросил Марсден, отрываясь от разговора с соседом. — Никогда о нем не слышал. — После чего он вернулся к прежней теме: — Всего лишь мальчишка, так что по спине он получил лишь сотню плетей, а остальное — по заду и ногам.
— Беда жил в графстве Дарем, — вклинился Стивен в секундную паузу, — я, как и другие натуралисты, мало знаю о северных частях Англии. Но остается надеяться, что какой–нибудь будущий исследователь фауны, человек, склонный к размышлениям и состоятельный, предпримет путешествие в сопровождении ботаника и художника, и составит о нем отчет. Манеры диких аборигенов, их суеверия, их предрассудки, их мерзкий образ жизни наведут его на многие полезные размышления. А художник зарисует руины великих монастырей в Уирмуте и Ярроу — дома самого ученого человека Англии тысячу лет назад, известного во всем христианском мире, а сейчас позабытого. Такой труд хорошо примут.
Быть может. Но ремарку встретили разочарованным молчанием, озадаченными, подозрительными взглядами. В конце концов крупный мужчина напротив отрезал: «В Дареме нет аборигенов». Пока образованные объясняли ему, что имелось в виду под этим словом, Стивен про себя произнес: «Лишь бы не сыграть дурака. Сохрани меня Боже от моего темперамента». Поток разговора с верхнего края стола смыл инцидент в прошлое.
— О, прошу прощения, — извинился Стивен, внезапно осознав, что Хэмлин говорит с ним. — Я витал в облаках. Размышлял об овцах.
— А я с вами про овец и заговорил, как забавно. Я рассказывал, что ваш визави, капитан Лоу, импортировал саксонских мериносов, дабы вывести новую породу.
— У него много овец?
— Возможно, больше, чем у кого–либо еще. Говорят, он самый богатый человек в колонии.
«Секущий священник», чье лицо покраснело еще больше, снова начал унижать Папу Римского. Чтобы его заглушить, Стивен громко ответил:
— Любопытно, что я именно о мериносах и думал, о королевских мериносах. Они, однако, испанского происхождения.
— Вы о мериносах говорите? — спросил капитан Лоу.
— Да, — ответил Хэмлин. — Доктор Мэтьюрин видел королевское стадо.
— Сэр Джозеф Бэнкс был так добр, что показал мне их.
Лоу пренебрежительно посмотрел на Стивена, и, подумав, ответил:
— Не дам и… пуговицы за сэра Джозефа Бэнкса.
— Уверен, он будет огорчен этим.
— Почему он попытался не допустить получения капитаном Макартуром королевских овец? Подозреваю, потому что тот из колонии.
— Точно нет. Сэр Джозеф всегда принимал интересы колонии очень близко к сердцу. Если помните, она появилась во многом благодаря его влиянию.
— Так почему он отказался принять Макартура?
— Не могу предположить, что он счел подходящим знакомство с человеком с таким прошлым, как у капитана Макартура, — отрезал Стивен в тишине, нарушаемой лишь длинным, монотонным рассказом полковника Макферсона о навабах Ауда. — Более того, сэр Джозеф категорически против дуэлей из моральных соображений. А капитан Макартур прибыл в Лондон, чтобы предстать перед военным трибуналом за одну из них.
Лоу, кажется, последние слова не услышал. Поначалу лицо его вспыхнуло красным, и он ни слова не произнес до конца трапезы, лишь периодически бормоча «неподходящее знакомство» почти так же, как Стивен бормотал про себя «Господи, дай мне терпения». Снова началась брань по поводу ирландских каторжников, столь же занудная, как брань европейских женщин по поводу домашней прислуги, но бесконечно более злобная.
К тому времени, когда они перешли к чаю и кофе, Стивен, несмотря на целенаправленные усилия отстраниться, услышал столько, что едва мог это вынести. Сдерживаемая злость так давила на него, что он дрожащей рукой пролил кофе на блюдце. Но все же настала приятная пауза — он вышел на террасу гостиной, куря сигару и общаясь с двумя хорошо воспитанными, интересными, говорящими по–гэльски офицерами Семьдесят третьего родом с Гебридских островов. Напряжение несколько ослабло.
Они с Пуллингсом попрощались с полковником Макферсоном. Пока полковник задерживал Пуллингса, дабы рассказать, как ему жаль, что капитан Обри не смог прибыть, что, хотя у него и есть официальные письма, но вручить их он может лишь лично в руки и что хорошо бы ему посоветовать выпить пару пинт рисового отвара, только чуть теплого, Стивен зашел в узкую комнату, где офицеры оставляли сабли. Там их осталось уже немного: уставная с головой льва — Тома, три с корзинчатой гардой — шотландских офицеров, и его собственная. Он ее пристегнул и спустился по ступеням в приятную свежесть. Стоя на гравийной дорожке, он заметил капитана Лоу.
— Похер мне на Джо Бэнкса, и похер на тебя, недоделанный пидор ты, лекаришка корабельный, — произнес тот очень громко и грубо. Два–три офицера обернулись.
Стивен внимательно на него посмотрел. Капитан задыхался от ярости, но на ногах стоял совершенно твердо. Он не был пьян.
— Ответите ли за это, сэр? — спросил он.
— Вот мой ответ, — верзила ударом сбил парик с головы Стивена.
Стивен отскочил назад, выхватил саблю и закричал:
— Вытаскивай клинок, вытаскивай, или я проткну тебя как свинью.
Лоу обнажил свою саблю, но добра это ему не принесло. Два свистящих выпада — и его правое бедро рассечено. На третьем сабля Стивена проткнула ему плечо. После короткой схватки Лоу оказался на спине, с ногой Стивена на груди, острием сабли у горла и холодным голосом, требующим сверху:
— Проси у меня прощения, или ты покойник. Проси прощения, или ты покойник, покойник!
— Прошу у вас прощения, — сдался Лоу, его глаза налились кровью.
Глава девятая
— Если это кровь, то вот прям сию минуту надо положить в холодную воду, — ворчал Киллик, который отлично знал, что это кровь. Новости о том, что доктор проткнул армейца, оставив его барахтаться в собственной крови, испортил каменную лестницу в доме губернатора, испортил ковер за сто гиней в гостиной, заставив губернаторшу сбежать, достигли «Сюрприза» быстрее катера. Поэтому на борт Мэтьюрина подняли с исключительной предупредительностью, уважением и заботой. Но Киллику хотелось подтверждения, услышать всё самому.
— Подозреваю, что да, — отозвался Стивен, бросив взгляд на полу мундира, о которую он не задумываясь вытер саблю, как вытирал инструменты во время операций. — Как себя чувствует капитан?