— Ну, ладно. Пожалуйста, Ахилл, поспеши. Уверен, ты не забудешь передать капитану моё почтение.
А когда Ахилл перемахнул через бруствер и помчался по склону, продолжил:
— Ты что, не доверяешь своим товарищам по команде, Киллик?
— Нет, сэр, — отвечал Киллик. — Ни им, ни тем иностранцам. Не хочу сказать ничего плохого о леди, но как они вошли и сказали «привет» на своём языке, сразу показались очень заинтересованными. Господи помилуй, как они вытаращились на эти супницы!
Проходя мимо выставки серебра, гости по–прежнему казались заинтересованными, но обменявшись парой слов на языке, который явно не был малайским, отвели глаза и вошли в палатку.
Очевидно, седовласый мужчина находился в подчинении у женщины. Он сел на землю в некотором отдалении, и, хотя его слова на малайский лад звучали достаточно вежливо, они были далеко не так изысканны и многословны, как её речь, оживлённая, без грубых прямых вопросов, но направленная на то, чтобы извлекать из Стивена информацию, какую он сочтёт возможным выдать.
Конечно, он предпочёл бы ничего ей не сообщать — давно привычная осмотрительность привела к тому, что даже точное время узнать у Стивена было непросто. Но очевидно, полное нежелание говорить было бы столь же неразумно, как и излишняя говорливость, и потому теперь он рассказывал ей только то, что она, должно быть, уже знала, и так многословно, что когда появился Джек, раскрасневшийся чуть больше обычного от гонки вверх по холму за Ахиллом, Стивен всё ещё вёл беседу о преимуществах и недостатках тёплого климата.
Он с надлежащими формальностями представил гостям капитана, а Киллик украдкой прикрыл ведро в углу синим сигнальным флагом, на который Джек и уселся. Подали кофе, и Стивен сказал:
— Капитан не понимает малайского, поэтому прошу извинить меня за то, что я буду говорить с ним по–английски.
— Ничто не доставило бы нам большего удовольствия, чем звучание английской речи, — ответила молодая женщина. — Мне говорили, что она очень похожа на птичью.
Стивен поклонился и сказал:
— Джек, во–первых, прошу, не смотри на эту молодую женщину с такой неприкрытой похотью. Это не только невежливо, но и ставит тебя в невыгодное положение. Во–вторых — могу ли я попросить этих людей за плату доставить сообщение в Батавию? И если так, каково будет сообщение?
— Это было почтительное восхищение. И вообще — кто бы говорил. Но я постараюсь перевести взгляд на что–нибудь иное, чтобы избежать недопонимания. — Джек отхлебнул кофе, чтобы взбодриться, и продолжил: — Да, пожалуйста, узнай, не посетят ли они по нашей просьбе Батавию. Если попутный ветер продержится, это займёт у них не больше пары дней. А что касается содержания сообщения, дай мне подумать, пока ты сперва не уладишь это дело.
Стивен поднял данный вопрос и слушал внимательно длинный, хорошо продуманный затянувшийся ответ, как всегда размышляя, о том, что здесь более оживленная, ясно изложенная речь, чем любая другая, которую он встречал в Пуло Прабанге, за исключением разговора с Ван Да, чья мать была из даяков. Когда она закончила, доктор обернулся к Джеку и перевел:
— Вкратце, все зависит от платы. Ее дядя, человек высокой должности в Понтянаке и капитан проа, до крайности желает провести Фестиваль черепов у себя дома. Это станет великой потерей для него, остатка команды и самой леди отказаться от Фестиваля черепов. Даже с таким благоприятным ветром уйдет два дня, чтобы добраться до Батавии.
Дискуссия возобновилась с обсуждением обычных праздников в разных частях света и в частности Фестиваля черепов, и в конце концов достигла области компенсации и гипотетических сумм и способов оплаты. И когда кофе снова разлили, Стивен обратился к Джеку:
— Я полагаю, сейчас мы найдем общий язык, возможно, тебе необходимо составить список вещей, которые намерен получить от мистера Раффлза, чтобы сэкономить время. Так как предполагаю, что шхуну бросать никто не собирается, и она почти готова.
— Не дай Бог! — крикнул Джек, — это плевок в лицо Фортуны. Нет. Я просто напишу несколько простых вещей, которые он сможет отправить первой рыбацкой лодкой, не дожидаясь «индийца» или чего–нибудь наподобие. — И начал, — два центнера табака, двадцать галлонов рома (или арака)… — и дошел до 12-фунтовых ядер и пятисот фунтов картечи, двух полубочек красного крупнозернистого пороха и одной мелкозернистого, когда Стивен прервал его:
— Мы договорились о цене в двадцать иоганнесов{4}.
— Двадцать иоганнесов? — вскрикнул Джек.
— Разумеется, это очень дорого. Но это самый маленький вексель Шао Яна из имеющихся у меня, а я не хочу вводить эту женщину в искушение.
Он увидел, как на лице капитана Обри начала вырисовываться улыбка, а глаза предостерегающе засветились.
— Джек, сейчас прошу тебя не проявлять остроумия: леди славная, как янтарь, у нее крайне проницательный ум, и ее нельзя оскорблять. Я не желаю вводить ее в искушение, повторяю, расплачиваясь с ней золотом — сатана может надоумить сбежать с ним. Эти иоганнесы она получит, лишь вручив Шао Яну твою записку и его вексель, контрассигнованный мной. Печать Шао Яна ей хорошо известна. Так что как только твой список будет готов, прошу отдай его мне, и мы их вместе сложим. Более того, леди, которую зовут Кесегаран — никаких комментариев, Джек, пожалуйста, только скромно смотри, опустив глаза — заявляет, что она будет крайне рада посмотреть на шхуну. И раз ветер, встречный для проа ее дяди, попутный для нашей шлюпки, мы можем выиграть час–два, отвезя ее на южную оконечность острова. Помимо всего прочего, этого требует от нас и вежливость.
Они смотрели, как катер выходит в море, набирает приличное расстояние от берега, поворачивает и скользит к южной оконечности острова по приятному оживленному морю — светло–синему с крапинками белого. Матросы вели себя в соответствии с флотскими приличиями. Неуместными были лишь отсутствие мундира у Сеймура и манеры Кесегаран — с кормового сидения она перебралась на подветренный планширь и уселась на нем, несясь по морю в самой естественной в мире манере.
— В жизни не видел женщины со столь разумным интересом к кораблестроению, — заметил Джек
— И к кораблестроительным инструментам, — ответил Стивен. — Она и ее спутник прямо–таки томились от желания. Они могли позариться на твое серебро, и я уверен, они его хотели, но это простое воздыхание по сравнению с их вожделением к хозяйству мистера Хэдли — двуручным пилам, стругам, винтовым домкратам и многим другим сверкающим стальным штукам, названия которых я не знаю.
— Кое–где им приходится сшивать доски, — заметил Джек.
Но Стивен, следуя за собственными мыслями, продолжил:
— Когда я говорил об агрессивном выражении лица, то не имел в виду злобу в нравственном понимании. Я вообще не должен был использовать это слово. Что я имел в виду — так это ярость и дикость, или скорее потенциальную ярость и дикость. С таким точно не стоит шутить.
— Не могу представить себе, чтобы с Кесегаран шутил мужчина, ценящий… ну в общем, кто не хочет провести остаток дней своих мерином.
— Ты когда–нибудь видел ласку, дружище? — после паузы поинтересовался Стивен.
С тайным вздохом Джек отказался от каламбура насчет ласок и ласк, и ответил отрицательно, но думает, что они похожи на куниц, но поменьше.
— Да, да, — воскликнул Стивен, — куница гораздо лучше подходит. Очень приятное существо само по себе, но, атакуя добычу или защищаясь — невероятно свирепое. Я не тот смысл вложил в слово «агрессивный».
Пауза.
— Предположим, они достигнут Батавии в среду после обеда, — сменил тему Джек. — Как думаешь, им долго придется добираться до твоего банкира, а банкиру — до Раффлза?
— Мой друг, я не больше знаю об их пирах и праздниках, чем ты, или об их состоянии здоровья. Но Шао Ян в очень хороших отношениях с губернатором, и если он там, то сможет послать записку Раффлзу за пять минут. Губернатор полностью на нашей стороне, и еще через пять минут он сможет наложить руки на какой–нибудь корабль, судно или шлюпку. Ты же сам видел дороги Батавии — это как угол Гайд–парка, только у моря.
— Тогда в лучшем случае, если ему попадется подходящий корабль (а губернатор все–таки родился в море), то даже при таком ветре можно начинать надеяться их увидеть в воскресенье. Новые манильские тросы, свежие шестидюймовые гвозди, горшки с краской! Это не говоря уж о жизненно важных порохе и ядрах, роме и табаке. Да здравствует воскресенье!
— Да здравствует воскресенье, — подхватил Стивен, взбираясь на холм. Это же он повторял, качаясь в подвесной койке и пытаясь найти разумные объяснения чувству невероятной неудовлетворенности в глубине души. По роду занятий Мэтьюрин был чрезвычайно подозрительным и признавал, что часто заходил слишком далеко, особенно когда плохо себя чувствовал. Но все же, почему Кесегаран велела Ахмеду привести их в лагерь средней тропинкой — довольно утомительным путем, а не по берегу? Ясно, что остров она знает довольно хорошо, хотя мимоходом и, несомненно, довольно правдиво отметила, что из–за опасных течений посещают его редко. Средняя тропинка продемонстрировала ей лагерь во всей его беззащитности. А бедный простодушный дурачок Ахмед сделал эту беззащитность еще более явной, рассказав о порохе. Обстоятельства встречи, обстановка, при которой даяки увидели лагерь, вряд ли могли оказаться более неудачными. Но, с другой стороны, ниже по берегу она видела сотню с лишним сильных мужчин — сила, которой вовсе нельзя пренебречь. А то, что у нее вторые клыки заточены до остроты (без сомнения, племенной обычай) не обязательно свидетельствуют о какой–то исключительной порочности ума.
Глава вторая
— Одна из горестей человеческой жизни, — произнёс Стивен в утреннюю темноту, — иметь контубернала, который храпит за десятерых.
— Я не храпел, — сказал Джек. — Ни в одном глазу. Что такое контубернал?
— Ты и есть контубернал.