— Да ёкарный бабай! — прозвучал вдруг голос горбуна после двадцати минут ожидания. — Как эта хренотень работает? Куды ни ткни, всё не то. Шрам! Шра-ам! Иди сюдой! Мож ты чё накумекаешь.
— Черепаха, я тебя слышу, — попытался прервать его я, но горбун был неумолим.
— Мож её долбануть хорошенько?
— Ща молоток принесу, — пообещал Шрам. Хороший боец, но далеко не самый смышлёный. Он пришёл новобранцем около месяца назад и быстро заслужив уважение, стал правой рукой Черепахи.
— Не надо молотка! Черепаха, Шрам, я вас прекрасно слышу, — громко и отчётливо проговорил я.
Горбун услышал, несколько секунд помолчал, а затем недоверчиво спросил:
— Точно слышишь?
— Нет, блин, делаю вид. Как у тебя дела?
— Дела. Дела? Ну-у, дела, как дела. Всё, Шрам, иди отселева. У меня разговор важный, — Черепаха выждал пару минут и продолжил: — Никто здеся ничаво не могёт. Как куры безголовые, носются взад-назад, а мне всё самому, всё самому. Даже не представляю, чтоб тута без моего участия происходило бы.
— Развалилось бы всё, — усмехнулся я.
— Во! Точно! Ежели ты сам энто сказал, значит, точно бы развалилось.
Он ещё немного посетовал на тяжёлую жизнь, побрюзжал про глупых подчинённых, но в итоге заявил, что всем доволен и всё его устраивает. Наверное, испугался, что я решу его снять с должности, раз ничего не получается.
А потом я перешёл к главному:
— Сколько у тебя сейчас свободных людей?
— Та-ак-с… — протянул задумчиво горбун. — Ну, тридцать-то наберётся.
— Очень хорошо.
Я вкратце описал ситуацию и что нужно делать. Черепаха же принял новость с радостью и заявил, что сам уже давно собирался этим заняться. На этом подготовка закончилась.
А к середине следующего дня пришёл Шаман и сообщил, что обе банды успешно разгромлены, хоть и с большими потерями среди наших новобранцев. Но об этом он говорил с каким-то хищным оскалом победителя, от которого мурашки бежали по спине.
Глава 28
Всё то время, что приходилось напрягать нервы и пробовать терпение на прочность единственной отдушиной для меня была Шанти. Каждую свободную минуту я старался быть с ней и не раз проводил ночь в её убогой хижине, дрожащей даже от соседского храпа. Но близость между нами оставалась плотской и возвышенной, в глазах и словах, в лёгких движениях пальцев, среди коротких молчаливых пауз и в редких горячих поцелуях. Я чувствовал, как неприятно ей думать о сексе, и не настаивал. Важнее всего было то, что она сияла от счастья, когда я приходил, и все проблемы вдруг становились для меня далёкими и совершенно никчёмными.
Мы сидели на крошечной кухоньке, при неровном свете керосиновой лампы и говорили обо всём на свете и ни о чём конкретном. О мелочах давно забытых и о вещах незабываемых. Просто, легко и непринужденно перетекала одна тема в другую, и время тогда как будто исчезало только для нас двоих. Оно проносилось где-то в стороне, холодило кофе в чашках, выпаривало воду из чайника на плитке и выжигало керосин в лампе. А мы тонули в наших голосах и не могли прерваться.
— Наверное, тебе покажется это смешным, но в детстве я боялась темноты, — сказала она как-то между глотками кофе.
— Почему смешным? Я думал, дети всегда темноты боятся. Ну, или почти всегда.
— Здесь? — с удивлением взглянула она на меня. Я припал к чашке и ничего не ответил. — Не знаю. Странно бояться темноты, когда она всегда и всюду. Я ни от кого больше не слышала, чтобы её боялись. А мне без света спать было сплошным мучением.
— А почему так? Казалось, что в темноте кто-то прячется?
— В темноте всегда кто-нибудь прячется. Как бы тебе не хотелось, чтобы это было не так, но в темноте всегда кто-нибудь есть.
— Даже сейчас? — я кивнул на дальний угол за её спиной, куда не доставал свет лампы.
— Даже сейчас, — подтвердила Шанти, не оборачиваясь. — Ты просто не знаешь, что такое темнота.
От такого неожиданного заявления брови мои приподнялись, а рот приоткрылся, едва не отпустив шутку.
— Интересно. Что же такого я не знаю про темноту, если она здесь везде, куда не глянь?
— Просто ты её воспринимаешь, как простое отсутствие освещения.
— А разве это не так?
— Темнота там, где нет света.
— Разницу я, честно говоря, пока не замечаю. Ты думала, что за тобой из темноты кто-то следит?
Она улыбнулась, погладила мою руку и долго молчала. Я уже начал думать, что тема иссякла, но Шанти вдруг продолжила:
— Темнота всегда наблюдает. Она ждёт, когда ты будешь слабым, и тогда проникнет внутрь. Но она очень пуглива. Если есть внутри тебя хоть немного света, то ей никогда с ним не справиться. Она может окружить, подступить вплотную и даже заставить верить, что существует только она, но это не так.
Будь на месте Шанти кто угодно другой, я бы усмехнулся и сказал бы что-нибудь вроде «Эзотерикой прям несёт за километр». Но Шанти я верил. Видел в её глазах не фанатизм, но убеждённость. Как учёный, она сделала открытие, способное перевернуть мир, и не страшилась идти против привычных догм.
— И как же ты с этим справилась? — спросил я.
— Отец, когда ещё был жив, купил мне вот эту лампу, — она кивнула на керосинку, висевшую под потолком. — Он зажигал её и оставлял, пока я не усну. А она затухала сама, когда я уже крепко спала и видела сладкие сны. Так постепенно страх отступил. Но когда папа умер мать спилась и уже ни о каком свете на ночь и речи не было.
— Мне жаль, что так получилось.
— Я верю. Мать оказалась слабой, а свет в её душе потух вместе со смертью отца. Тогда я не могла этого понять и возненавидела её за всё, что она со мной сделала. А теперь понимаю, что по-другому и быть не могло.
— Главное, что всё позади, — глупо сказал я, просто потому что надо было сказать хоть что-то.
Каким я иногда был дураком рядом с ней. Она ведь жила с этим не один год, научилась уже распознавать лицемерие не хуже психолога. Вот и теперь чуть нахмурилась и отвела взгляд.
— Это никогда не будет позади, — сказала. — Такие вещи не проходят бесследно. Ты же сам слышал, сколько про меня слухов ходит, но разве задумывался, правда ли хоть что-нибудь из этого?
И тут она вновь оказалась права. Я многое узнал про неё за эти дни. Каждый почему-то решил своим долгом мне сообщить, что мать продавала Шанти за бутылку, и что сама Шанти частенько расплачивалась натурой за еду, что был в её доме чуть ли не бордель и всё в том же духе. Рассказывали, рассказывали, рассказывали. В красках, смакуя подробности, с поразительной настойчивостью. Особо наглые даже предлагали либо попробовать ей предложить деньги за ночь, либо забыть о ней и найти более целомудренную девушку. Одного только они не учитывали. Плевать мне было на все их истории. Только возле Шанти я чувствовал спокойствие и честно об этом сказал:
— Пускай говорят, что хотят. Мне это безразлично.
— И ты даже не хочешь узнать, что из этого правда?
— А зачем? Для меня это всё ложь. Оставь прошлое в прошлом и живи сегодняшним днём.
— И даже, если правда всё? — смотрела она на меня с подозрением.
— Хочешь, я скажу тебе, что для меня правда?
Она совсем растерялась. Смотрела на меня и не понимала, что будет дальше.
· Хочу, — голос её предательски сломался на середине слова и окончание она произнесла одними губами.
— Есть места, где красоты быть не может. Вроде нашей Свалки. Там слишком темно и грязно, нет плодородной почвы и даже нет тех, кто красоту может понять. И иногда, очень-очень редко, в таких местах происходит настоящее чудо. Там расцветает прекрасный цветок, который невозможно не полюбить с первого взгляда и который нельзя забыть, сколько бы раз тебе не сказали, что цветок этот просто колючка. Если ты видела, как цветёт роза в пустыне, то знай, что ничего прекраснее ты в жизни не увидешь. Ты для меня и есть этот самый цветок, и пусть говорят что угодно, я лучше поверю себе и своим глазам.
Шанти долго молчала, не находя сил сказать хоть что-то. Каждый раз, когда пыталась, и даже открывала рот, воздуха не хватало произнести хоть слово. Тогда я пришёл ей на выручку:
— Может, ещё кофе? — спросил и встал набрать в турку воды.
— Ты точно с Пандоры свалился, — сказала она за моей спиной шепотом.
— Не с Пандоры, — раз уж Шанти не оставила между нами ни одной своей тайны, избавиться от своей решил и я. — Из другого мира.
— Ну да, смешно.
— Нет, правда. Я появился здесь всего два месяца назад, а до того жил в большом красивом городе под названием Москва.
— Кость, это очень мило, но мне не до шуток.
— Я знаю, как это звучит. И понимаю, что ты думаешь. Но это правда.
Кофе закипел. Я разлил его по чашкам и вернулся за стол.
— Ну, допустим я тебе верю, — согласилась Шанти, но доверия в ней не было ни капли. Скорее возмущение, что после её откровения я решил придумать такую глупую шутку. — И что же ты там делал?
— В полиции работал.
— Это как в книгах? Похоже, ты просто начитался перед сном своих детективов и тебе приснился хороший сон. Это ведь был хороший сон?
— Это правда. И да, там мне нравилось куда больше.
— Значит, ты ловил преступников, а потом?
— Ну, не совсем так. Я, скорее, сам был преступником. По службе мне становились известны многие вещи, за которые можно было получить неплохие деньги, если знать, кому их продать или кого шантажировать.
— Это странно. Звучит как-то неправильно. Да и ты об этом говоришь так, будто сожалеешь.
— Может и сожалею. Не знаю. Я делал всё, чтобы добиться успеха. А деньги в том мире были самым лучшим его показателем. Чем больше ты можешь купить, чем проще выбросить пачку денег на ветер, тем крепче ты держишься на ногах.
— А здесь разве не так?
— Нет. Одно я про этот мир понял совершенно точно — деньги здесь важны куда меньше, чем сила. Способность добиться всего можно одним только напором, пусть в карманах и будут сплошные дыры.
— Это сложнее.