— Любимую, — велел Петр Иванович.
— Стоя, что ли? — буркнул тот.
Отец уступил ему шезлонг, а сам присел на леер.
Кирилл подстроил гитару и запел, потягивая «А», делая паузы, отчего песня становилась много чувственнее.
Скажи мне что-нибудь, скажи.
В твоих устах пустяк-загадка.
Коньяк в стакане, шоколадка.
Глоток — и сердцем на ножи.
Скажи мне что-нибудь, скажи.
Не голос слушаю, а звуки.
В предчувствий чудесной муки
Словами голову вскружи.
Скажи мне что-нибудь, скажи.
Тут не придумаешь некстати,
В четыре шага от кровати
И в четверть шага от души.
Скажи мне что-нибудь, скажи…
Когда растаяли самые последние отзвуки последнего аккорда, Кирилл опустил гитару и взглянул на отца. Тот в свою очередь посмотрел на девушку:
— Понравилось?
— Очень, — искренне ответила та.
— Его стихи, — указал на мусорщика Петр Иванович.
Перехватил ее удивленный взгляд и пожал плечами: — Вы что, первый день знакомы?.. А впрочем, что я в ваши игры лезу! Давай теперь эту… — обернулся он было к сыну и тут же махнул рукой: — Не надо. Иди. А то совсем растаю…
Кирилл с достоинством покинул палубу. Откуда-то послышался неприятный электронный зуммер. Говорливый господин вытащил из внутреннего кармана радиотелефон, прижал к мясистому уху и осведомился:
— Чего еще?.. — растерянно глянул на хозяина и сказал: — Они арестовали счета.
Петр Иванович неожиданно резко для его солидной комплекции вскочил и пнул шезлонг так, что тот сложился и отлетел к дверям салона.
— Поднимай курортников! Ефимова ко мне! Вызывай Москву! — повернулся к мусорщику и развел руками. — Извини, опять бардак начинается! Хочешь каюту? Отдохнете.
— Поедем, — поднялся тот. — Мы на машине.
— Отдай ключи. Мои тебя довезут, — категорически сказал Петр Иванович, галантно раскланялся с девушкой и пошел в салон. Говорливый господин спешил следом.
— Он кто? — спросила девушка, думая о чем-то своем.
— Мэр, — мусорщик глянул на часы, — скоро светает. Как раз успеем.
Они ехали по узким улочкам в длинном «Линкольне». От водителя и охранника их отделяло бронированное стекло, так что мусорщик и девушка спокойно разговаривали сзади.
— Невероятно, — сказала девушка, — не сплю уже пятую ночь, и порхаю, как бабочка… Продолжим?
— Я иссяк. Твоя очередь.
— Любовь, любовь… — вздохнула девушка, задумчиво разглядывая кожаную обивку потолка. — Такая разная. Странно, что называется все одним словом… Ты так и не решился поцеловать ни одну девочку, потому что читал слишком много книг, и боялся, что в жизни это будет не так красиво. В армии ты был единственным нецелованным и очень стеснялся этого, и отмалчивался в похабных солдатских разговорах. А мужики кругом были грубые, потому что служить тебя угораздило в десанте, в штурмовой бригаде…
Мусорщик остро глянул на нее. Девушка ждала этого, засмеялась и указала на бледную наколку него на тыльной стороне кисти: парашют и буквы ДШБ.
— Наверное, Афганистан, — продолжала она. — Как раз те годы…
— Ангола, — поправил мусорщик. — Тоже братская помощь. Только братья почернее.
— Там ты и расстался с мечтой осчастливить все человечество разом, теперь ты хотел сделать счастливым хотя бы одного человека. И ты нашел этого человека: тихую близорукую сокурсницу. Она обладала удивительным даром: если она ехала в метро, ее обязательно прихлопывало дверью, она постоянно везде опаздывала и все теряла, и каждый продавец считал своим долгом наорать на нее. Вы поженились и были счастливы. Тебе не нужны были другие женщины, хотя она и в тридцать лет краснела, как девочка, при слове «трахаться» и старательно заменяла его смешными детскими выражениями. Тебя это трогало. Вы думали жить долго и умереть в один день. Но она ушла от тебя…
Девушка помолчала, глядя в окно.
— Через год или два ты привел к себе какую-то случайную женщину, а проснувшись утром, закричал от ужаса и обиды, увидев рядом с собой не ту, не ее… Больше в твоей жизни женщин не было и ты думал, что не будет никогда. Но однажды утром ты увидел на своем участке красный «Опель», в котором спала незнакомая девушка… — она замолчала, глядя в глаза мусорщику, медленно приближая к нему лицо.
Губы их почти коснулись, когда мусорщик вдруг сказал:
— Поздно! — выпрямился и постучал в стекло водителю.
Машина остановилась, и мусорщик вышел на свой участок.
— Работа не ждет! — развел он руками. — Они отвезут тебя в гостиницу.
Когда лимузин скрылся за поворотом, он зачерпнул пригоршней снег и сунул в рот.
Девушка, не раздеваясь, задумчиво прошлась по номеру. Сняла трубку, набрала было номер, но тут же нажала на рычаг. Подумала и снова набрала.
— Это я, — сказала она, — я нашла его.
Мусорщик колол лед на мостовой, когда подъехала девушка на «Опеле». Мусорщик не удивился, увидев ее снова так скоро.
— Что-то случилось? — спросил он.
— Да, — сказала она, открыв дверцу. — Ты забыл пожелать мне доброго утра.
— Доброе утро! — одними губами улыбнулся мусорщик, глядя на неё, ожидая продолжения.
Девушка опустила глаза.
— Просто испугалась, что ты больше не придешь, призналась она. Можно, я посмотрю, как ты работаешь?
Она повернулась на сиденье, спустив ноги на мостовую, и закурила, наблюдая, как он размеренно работает тяжелым «карандашом».
— Почему ты стал мусорщиком? — спросила она.
— Потому что кто-то должен убирать мусор.
— Почему именно ты?
— Не знаю, — он на мгновение задумался, вытер грязные брызги с лица и развел руками, — судьба такая.
Она замахнулась бросить окурок, вовремя придержала руку и погасила его в пепельнице.
— Это тяжело? — спросила она.
— Попробуй, — усмехнулся мусорщик.
Девушка решительно взяла лом, расставила покрепче ноги в скользких сапожках, неумело размахнулась и ударила. «Карандаш» только прочертил белую линию на льду и едва не вылетел у нее из рук. Она зло закусила губу, распахнула шубу и принялась ожесточенно долбить грязный лед.
Мусорщик снял брезентовые рукавицы и закурил, присев на капот «Опеля», улыбаясь и сочувственно покачивая головой. Первые утренние прохожие, разинув рот, останавливались поглазеть на невиданное чудо: девушку в норковой шубе и белых лайковых перчатках с ржавым ломом в руках.
Наконец, она остановилась, тяжело дыша, глядя на дрожащие пальцы в разодранных грязных перчатках.
Мусорщик забрал у нее лом.
— И так каждый день, — сказал он.
Они купили в киоске текилу и какую-то фасованную снедь. Девушка сунула бутылку в свою сумочку.
— В гостиницу? — спросила она.
— Нет, — подумав, ответил мусорщик. — Мне надоел твой номер. Никогда не знаешь, кого там найдешь — журналистку Иру или проститутку Виолетту. Поехали ко мне.
Они сели в «Опель», из багажника которого, как кормовые орудия, торчали лом, метла и лопата.
Около старого казенного здания мусорщик указал на табличку с названием улицы.
— После революции этот тупичок назвали улицей Сен-Симона. Народ не понял и называл Семь-Семенов. Большевики боролись, просвещали темные массы, потом плюнули и переименовали в Семеновскую… — он посмотрел на девушку и сказал: — Я действительно люблю этот город.
Они спустились по длинной лестнице вдоль стены, и мусорщик открыл обитую жестью дверь. Здесь была маленькая комната с голыми стенами, сплошь заставленная ломами, метлами, лопатами и другим инвентарем.
Девушка растерянно огляделась в тесной каморке.
— Ты здесь живешь?
— Да, — улыбаясь, подтвердил мусорщик. Выдержал паузу и открыл незаметную низкую дверцу в боковой стене: — Дай руку.
Девушка на ощупь спустилась за ним по металлической винтовой лестнице и остановилась в полной темноте. Мусорщик включил свет — и она изумленно распахнула глаза.
Это был огромный подвал с высокими шатровыми сводами. По центру каждого шатра свисали лампы под круглыми абажурами, и под ними лежали ровные круги света. Углы и стены были в полутьме. Обставлен подвал был стариной массивной мебелью, породистой, хотя и ветхой. Были здесь и почти уже непрозрачные зеркала, и огромный глобус.
Мусорщик сел в кресло с высокой тронной спинкой и положил усталые руки на подлокотники.
— Ты один здесь живешь? — спросила девушка, оглядываясь в глубину подвала.
— Да. Вот прихожая, — не без гордости показал мусорщик. — Тут гостиная, там библиотека, дальше спальня. До конца, честно говоря, я сам еще ни разу не добрался. Подозреваю, что там есть каземат с пыточной камерой, цепями и скелетами… Извини, я переоденусь, — он скрылся где-то в лабиринте подвала.
Девушка поставила сумочку на стол и села в кресло. Погладила пальцами подлокотники, еще теплые от его рук.
— Кто сидел на моем стуле и сломал его? — грозно спросила она голосом Медведя. Встала и пошла дальше, оглядываясь, легонько касаясь всех предметов. На ходу открыла дверцу резного буфета.
— Кто ел из моей миски и все съел? — спросила она голосом Медведицы.
В спальне стояла огромная кровать с точеными башенками на спинках. Девушка упала на нее, раскинув во всю ширину руки.
— Кто спал на моей кровати и помял ее? — вполголоса спросила она голосом Медвежонка. Потерлась щекой о подушку и удивленно сказала: — И ведь ни капельки не стыдно. Почему?
— Ты где? — послышался рядом голос мусорщика.
Он был уже в свитере и джинсах. Девушка едва успела вскочить с кровати.
— А санузел в твоей пещере предусмотрен? — она по-детски протянула в оправдание грязные руки.
— Где-то к северу от библиотеки, — указал мусорщик. — Если заблудишься — кричи.
Девушка отправилась в указанном направлении. Мусорщик достал из буфета рюмки, блюдо и блюдца, расставил на столе. Вытащил из сумочки бутылку. Задержал взгляд и выудил следом толстую упаковку долларов. Взвесил на руке и задумчиво покачал головой. Затем извлек никелированный дамский «Вальтер». Привычным движением выдвинул обойму, глянул на тусклые головки боевых патронов. Вбил ладонью обойму обратно в рукоять и бросил пистолет и деньги обратно в сумочку.