Но Бенито Муссолини разочарован.
Как так?! Он целых 16 лет готовил нацию к войне, стремился переменить темперамент и мировоззрение итальянцев, сделать их безжалостнее, агрессивнее! И вот они благодарят его за мир вместо того, чтобы требовать вступления в войну!
В Риме на площади Эседра Бенито показывают триумфальную арку из зеленых листьев с большой буквой М. Муссолини ревет: «Что это еще за карнавал?»
Это означает, что даже фашистские иерархи не хотят войны. У большинства итальянцев нет никакого желания сражаться; исключение – те, кто зарабатывает на войне: офицеры и промышленники. Обстановка далека от положения дел в 1915 году, хотя большинство крестьян и рабочих было против Первой мировой войны. Впрочем, тогда многие думали, что часть Италии нужно освободить. Часть молодежи, художники, буржуазия считали войну необходимой. Кровопролитие, стрекот пулеметов, миллионы инвалидов – ничего этого еще не было. Это было время футуризма и Д’Аннунцио, громовой риторики и более-менее справедливых претензий: Тренто, Триест, побережье Истрии. Земли итальянского языка и итальянской души, воссоединяющиеся с родиной. На этот раз на митингах поднимают плакаты с названиями городов, которые никто никогда не слышал, – Трогир, Бизерта; говорят о Ницце, которая была французской почти 80 лет, и Корсике, принадлежащей Франции два столетия.
Подражая Веспасиану, писатель Арриго Каджуми[235] придумывает фразу, которая могла бы быть сказана в день Мюнхенских соглашений: «Мир спас Муссолини, а не наоборот». Но, может быть, у Веспасиана найдется что-нибудь, чтобы выразить мысли не одного только Каджуми, но и большей части народа?
Король разочарован. Однажды утром он спрашивает Муссолини, знает ли тот, что после Мюнхенской конференции дуче повсеместно считают гауляйтером, наместником Гитлера в Италии. Потом Муссолини ядовито комментирует Чиано: «Если бы у Гитлера на ногах висела долбаная королевская башка, он бы никогда не захватил Чехословакию и Австрию!» Но и для дуче приближается время смелых и быстрых завоеваний. «Вы когда-нибудь наблюдали за кошкой, когда она изучает добычу и прыгает на нее сверху? Попробуйте. Я предлагаю действовать так же», – говорит Бенито.
Новобранцы подавлены. В 1939 году военный трибунал выносит 365 приговоров за дезертирство или мятеж, что вдвое больше, чем пару лет назад. Группы призывников попадают в тюрьму за «подрывные крики» в Тьене, Вилланова-Балтеа, Каприно-Бергамаско и даже в Милане, где целый отряд скандировал совсем крамольное: «Возьми винтовку и брось на землю! / Мы мира хотим, долой войну!»
Каковы цели нового конфликта? Кто наши враги? Кто настоящие друзья? Глубинный страх перед немцами в Италии набирает силу так же, как и за мрачным горизонтом Европы, в которой доминирует Гитлер. Многие очарованы его силой, охвачены жаждой завоеваний. Другие четко понимают, что победа нацистов будет хуже поражения. По мере ухудшения положения Италии приближение американцев и англичан начнет приветствовать все бóльшая часть народа. С чудовищной болью, бомбами, гражданской войной, в конце концов, произойдет возвращение свободы, демократии и человечности.
Муссолини больше ничего не понимает
Дуче готовит не войну, а парад. «Он лично обо всем заботится, вникает в каждую мелочь, – пишет Чиано. – Проводит по полчаса у окна, спрятавшись за синей занавеской и наблюдая за движением отрядов. Барабаны и трубы должны быть современными. Дуче учредил жезл командира оркестра, лично обучает движениям, исправляет пропорции и форму самого жезла». Если же рука поднята неаккуратно или пожилой офицер недостаточно высоко поднимает ногу, исполняя гусиный – то есть римский – шаг, то на виновного обрушивается гнев божий. Однако когда король на военно-морском параде хвалит воинственный характер нового строевого шага, Муссолини радуется и шепчет Чиано: «Как хочется ответить ему: дорогой друг, именно с тобой мне пришлось выдержать самую жесткую полемику».
Гитлер нападает на Польшу 1 сентября 1939 года, как только убеждается, что Советы не вмешаются. Чиано, все еще выступая против вступления в войну Италии, отмечает, что Муссолини все больше поддается немецким идеям: «Сначала он согласен со мной. Затем он говорит, что честь обязывает его выступить вместе с Германией. Дальше – что хочет урвать свою долю добычи…» Добыча. Еще одно бандитское словечко. Министр иностранных дел использует именно его, чтобы обозначить намерения тестя.
Муссолини взволнован. Он требует проведения мобилизации, затемнения городов, закрытия общественных мест, реквизиций. Под этот аккомпанемент дуче рассчитывает выждать момент. Он вызывает командование армии флота и военно-воздушных сил и вместе с Чиано предъявляет ультиматум: только если немцы примут его условия, Италия вступит в войну на стороне нацистов. Список выглядит утопически: 2 миллиона тонн стали, 6 миллионов тонн угля, 7 миллионов тонн нефти… В какой-то момент появляется и руда, молибден; никто не знает, что это такое, но требуют 600 центнеров. В последний момент к списку прибавляется 600 артиллерийских орудий.
Посол в Берлине Бернардо Аттолико хорошо знаком с нацистами и знает, что с ними лучше не спорить. Он с воодушевлением комментирует: «Да, мне кажется, этот список подходит». Гитлеровские генералы смотрят на него с растущим сомнением: над ними издеваются? Ответ становится очевиден, когда немцы спрашивают, через какое время итальянские власти хотят получить все это, и слышат в ответ: «Немедленно». Для перевозки всего запрошенного потребовалось бы 17 тысяч поездов по 50 вагонов каждый, то есть 45 поездов в день в течение года.
А главное, если бы нацисты пошли на эти условия, итальянская промышленность все равно бы не знала, что с этим делать.
Говоря короче, Италия в войну не вступает. Гитлер возмущен: «Они ведут себя как в 1914 году», когда Рим отказался от союза с Берлином и Веной, чтобы вмешаться вместе с Лондоном и Парижем. Фюреру не нужна Италия, но он боится ее измены. Дуче вызывает эмилианских иерархов в Палаццо-Венеция и делает свирепое лицо. Внутренние враги, а не иностранцы – вот его цель. Нужно срочно зачистить все «укромные местечки», где до сих пор укрываются «масонские, еврейские, ксенофильские обломки антифашизма», «блеющие бараны и паршивые овцы», «жалкий человеческий балласт», чья жизнь уже сводится к попыткам укрыться в «темных углах кладовых».
Бенито Муссолини сбит с толку: он может не все! Ловкость и безжалостность при завоевании власти мало что дают в мировых масштабах. Теперь, когда дуче переживает один из самых важных моментов для любого диктатора, войну, он совершенно запутался. Гитлер сокрушает Польшу при невмешательстве Советского Союза. Муссолини злится: «Фюрер, я обязан добавить: ваши отношения с Москвой обернутся катастрофой для Италии. Здесь антибольшевизм – сущность всего… Еще четыре месяца назад Россия была врагом номер один».
Бенито Муссолини фактически подталкивает Гитлера, уже воюющего с британской и французской империями, противостоять второй промышленной державе в мире. Фюрер совершает роковую ошибку. Объявив войну Франции и Великобритании, он объявит ее и Советскому Союзу, а затем и Соединенным Штатам. Таков этот «гениальный и дальновидный государственный деятель».
Итак, 18 марта 1940 года дуче встречается с Гитлером на заснеженном перевале Бреннер. Разговор длится два с половиной часа, и в течение двух часов десяти минут из них фюрер говорит без умолку. Бенито понимает все и несколько раз показывает переводчику, что будет молчать. Адольф Гитлер, как всегда, пускается в путаные рассуждения, голос то повышается до визга, то понижается до едва различимого шепота. Муссолини уже определился: Чиано запишет, что еще до переговоров ему приснился пророческий сон. Вопрос не в том, вступать ли в войну вместе с Германией, вопрос в том, когда! Союзник вызывает у дуче омерзение: «Гитлер – нечто среднее между Жанной д’Арк и Шарло». И также: «Геббельс заслуживает, чтобы к нему относились снисходительно, как к любому калеке», а «Геринг слишком толстый, чтобы строить из себя героя». Вот только почему он готов принести Италию в жертву людям, которых с долей страха презирает и находит смешными?
В первую военную зиму студенты университетов приглашаются добровольцами на фронт в обмен на «военные дипломы». Ответ ледяной: в Риме принимают 87 студентов, в Генуе – 30 из 3 тысяч, в Турине и Милане менее 200 из более чем 9 тысяч.
Мобилизованная армия состоит из ополчения, ветеранов, сквадристов бок о бок с младшими братьями и сыновьями, итого 800 тысяч человек. Дрянное оружие, скверное снаряжение, негодные офицеры, никакого престижа. Такая команда идеально подошла бы для священных партийных представлений, культа дуче, клятв верности с кинжалами, но на фронте все эти люди часто оказываются мертвым грузом, почти всегда находятся в тылу и вызывают подозрение у настоящих офицеров, альпийских батальонов и пехоты, которые совершенно не стремятся знать о военных планах дуче.
Армия слаба, армия не готова. У Муссолини 3 тысячи генералов, но оружие устарело, и его не хватает. Начальник штаба генерал Пьетро Бадольо все еще свято верит, что война ведется на уровне пушек, винтовок, мулов и людей. Выясняется, что в Италии жесточайшая нехватка тяжелых танков, истребителей и бомбардировщиков.
Военные привыкли к казарменной жизни и охране общественного порядка. Им чужд фашизм, во всяком случае классический. У каждого офицера есть ординарец. Офицерская форма сшита из тонкого сукна, у солдат – из грубого. Солдатских мундиров не хватает, и если приходится давать парад для заезжего генерала, то можно заметить, как одни полки раздеваются рядом с другими, одевающимися.
Офицеры едят в отдельной столовой: официанты в белых перчатках, мясо, спагетти, вино… Для унтер-офицеров и тем более для солдат никаких кулинарных изысков не предусмотрено. Англичане крайне удивлены: в их армии все едят одно и то же. Но только после неудачного нападения на Грецию Муссолини скажет генералу Уго Кавальеро: «Нужно заставить офицеров и солдат есть один и тот же паек. По отдельности, но с общей кухни». Впрочем, на деле ничего не меняется, разве что единственной посудой солдат становятся котелок и крышка от него.