Люди говорят, что если знаешь два, три языка, то выучить ещё один совсем просто. Я в этом не уверен. Подобное слышишь лишь от тех, кому и один иностранный выучить лень. Не имеет значения, по какому методу вы учите язык, все они включают одно правило: языком необходимо заниматься час в день, каждый день без исключений. Если же вы оказываетесь в стране где на этом языке говорят, то будет проще, он будет вбиваться вам в голову весь день.
Самый лучший способ изучения языка, который я знаю, был усовершенствован сэром Ричардом Бартоном, который свободно говорил на многих восточных языках. Он жил с местной женщиной, не говорящей по английски. Я тоже могу рекомендовать этот метод, прогресс в изучении быстрый и приятный, к тому же вы поймёте ещё одну вещь. Живя с женщиной, с которой вы не можете свободно говорить, вы обнаружите, что большая часть человеческого общения является простой болтовнёй. Возможно около восьмидесяти процентов того, что мы произносим, просто бессмысленные пассажи, необязательное напряжение голосовых связок. Если ваша спутница вдруг углубится в лингвистические дебри, достаточно изредка поглядывать на неё и периодически вставлять слова, вы вряд ли упустите что-то важное, если не очень хорошо понимаете её язык, осмысленная беседа достаточно редкий феномен.
Я был ещё школьником, когда начал учить суахили, но местом занятий была университетская библиотека. Моя будущая Альма Матер, Карлов университет был основан в 1348 году. Его библиотека — огромный зал в стиле барокко в центре Старой Праги.
Сводчатые потолки расписаны фресками, высокие, узкие окна пропускают мало света и в аудитории постоянно угрюмый сумрак. Эмалевые печи, высотой в два этажа, никогда не топились и зимой было морозно. Рядами стоят квадратные дубовые столы, маленькие настольные лампы отбрасывают круг света размерами чуть больше книги. В тусклом свете едва можно разглядеть дальний конец огромного помещения, заполненного приглушённым бормотанием студентов, готовящихся к экзаменам. Мне нравилась атмосфера места: затхлый запах книг, закрывающих все стены, шушуканье студентов, равнодушный библиотекарь за письменным столом на приподнятой платформе. Это была первая, из длинной череды библиотек, служивших мне суррогатным домом, когда я был в Пути.
После четырёх лет занятий суахили я начал учить классический арабский, но, прежде чем успел достичь хоть какого-то заметного прогресса, мне представилась возможность сбежать из коммунистической Европы. Я проскользнул под Железным Занавесом и направился совсем в другом направлении, так что мои знания остались невостребованными на следующие двадцать лет. Суахили пришёл с Занзибара, у него сложная, чужеродная грамматика, её упрощают, когда суахили служит в качестве общего языка общения на побережье. Но на Занзибаре говорят без упрощений. Чистота разговорного языка, поэзия для слуха. Уличные лоточники торгуются о цене, родители покрикивают на детей, водители отпускаю замечания по поводу прохожих женщин, всё это на чистейшем, удивительно богатом языке. Спустя двадцать лет, с полученными в аудитории знаниями, мне нужно было многому научиться. Я собирался остановиться где-нибудь, чтобы заняться этим. Будучи в Ламу, я обнаружил, что суахили, на котором там говорят, ужасен, если на нём вообще говорят.
Побережье Суахили плоское, однообразное и скучное. Низкие мангровые заросли отороченные коралловыми рифами, омываемые сильным Сомалийским течением. Оно стало свидетелем моего самого крупного навигационного просчёта на сегодняшний день. Это был хороший урок, я не точно сопоставил ориентиры с картой. То, что видишь здесь на горизонте затянутом дымкой, может соответствовать практически любому месту на карте.
Во время ночного перехода в Мтвапа Крик, в пригорода Момбасы, я попал впросак.
Утреннее определение с секстантом предупредило, что мы прошли вдоль берега гораздо дальше, чем я думал. Я не поверил, это означало бы, что средняя скорость в течении ночи была девять узлов. Теоретическая скорость «Кехаара» шесть узлов. Я сравнил туманную береговую линию с картой, всё прекрасно совпадало. Нет, похоже на этот раз секстант ошибся. Я отметил результат определения в журнале как «неубедительный» и направился в реку через сложный проход между рифами руководствуясь подробной картой Мтвапа Крик.
Яхт клуб оказался там, где и должен был находиться, я встал на якорь напротив него.
Представьте моё удивление, когда менеджер тактично поправил меня: мы были не в Мтвапа а в Килифи, в двадцати милях дальше по побережью. Только теперь, внимательно присмотревшись, я убедился, что карта не точно соответствовала местности. Здесь был автомобильный мост, река была шире, рифы расположены по другому, не было маяка. Всё это я проигнорировал. Мы должны были быть в Мтвапа и я подогнал местность под карту.
Секстант опять оказался прав. Вы можете с ехидцей спросить, мол не пора ли приобрести GPS? Я, так же ехидно вам отвечу: - Не упоминайте Килифи и GPS в одном предложении.
Годом раньше моего памятного ляпсуса шкипер из Германии потерял лодку лишь потому, что предпочитал смотреть на GPS а не на горизонт. Он вышел из Килифи с новой командой туристов рюкзачников. Из за сильного течения, отлива и дующего в сторону берега пассата условия в море были очень некомфортными. Вся команда укачалась и шкипер повернул обратно. Тем временем стемнело и он попытался войти ночью. Это самоубийственное решение, никто из местных яхтсменов на это не решился бы. Каким то образом он нашёл путь между рифами, и когда уже заходил в реку, передал румпель одному из членов команды, страдающему от морской болезни, а сам спустился вниз, проверить GPS. Зачем? Уже ясно были видны береговые огни в ста ярдах. Лодка врезалась в каменный утёс, выдающийся с северного мыса. Команда выбралась на берег, но пассат раздробил ферро-цементную лодку в порошок.
Со времён колониальной эры в Африке осталось много яхт-клубов. В Танзании они эксклюзивные, помпезные и дорогие. В Кении наоборот, дружелюбные и дешёвые. Там безопасно оставить лодку и отправиться путешествовать по стране. Но на Занзибаре нет действующего яхт-клуба, был один, но всё что от него осталось, это лицензия на продажу алкоголя. Там приходится стоять на рейде, ближе к городу среди паромов с материка, либо на две мили к северу от города, возле пляжа. Ни одно из этих мест не обеспечивает ни комфорт ни безопасность.
Занзибар это остров, длиной 60 миль. В главном городе, который тоже называется Занзибар, проживает сто тысяч человек. Трудно сказать, что делает его привлекательным.
Привлекает не какая то отдельная особенность, а множество мелких деталей вкупе. Занзибар всегда был торговым и деловым центром восточной Африки. Стоун Таун хорошо сохранился, многие здания отреставрированы или реставрируются. Знаменитые резные двери, новые и старые, извилистые узкие улицы, безуспешно пытающиеся справиться с современным потоком машин, базары, лавки специй, продавцы кофе, туристы, моряки с доу. Повсюду древность и недавнее прошлое смешиваются с современностью, самые различные влияния встречаются здесь. Не могу себе представить более депрессивного сочетания, чем ислам и коммунизм вместе: унылое, немыслимое отрицание жизни. Но африканское жизнелюбие пережило и это. Много бледнокожих попало под очарование Африки, многие остались здесь, но спроси их почему, и они не смогут дать вразумительного ответа. Как можно объяснить, что умный и способный человек едва сводит концы с концами в стране, где ему не рады, где нет даже минимального комфорта и безопасности, где общая бедность и болезни влияют и на его собственное положение? Это невозможно объяснить никакими рациональными доводами, не испытав на себе.
Однажды, на якорной стоянке на Занзибаре, я проснулся в сумерках от боя барабанов, разносящегося над водой. Это «нгома». Африканцы возвращались с рыбалки на рифе, били в барабаны и пели. И я подумал, что вот она — жизнь, какой она была до коммунизма, до ислама, до аристотелевой логики — первобытная песня живого человека. И сразу захотелось стать её частью, жить по принципу: -Да чёрт с ним, с завтра! - по сравнению с которым наша обывательская осторожность кажется стерильной и безжизненной. Глядя как они весело набиваются в и без того переполненное такси, громко торгуются за каждый манго или жадно запихивают в рот рисовую кашу с растресканного блюда, понимаешь, что им тоже ничто не чуждо. Они живут сейчас, сегодня, нищие, грязные, без надежд на будущее, свободные от неврозов и агонизирующей нерешительности. И незаметно, постепенно тебя затягивает в это, независимо от того, насколько не в своей тарелке ты чувствовал себя вначале. И если ты не достаточно сильный и циничный, то рискуешь легко потерять свою хрупкую идентичность, не приобретя новой. В таком месте владение собственной лодкой избавляет от любых неудобств, к которым это может привести. Где бы ты не находился, у тебя есть своё убежище, где можно укрыться. Не отель, не другое обезличенное жильё, у тебя с собой твой дом. После суматошного дня ты возвращаешься в свой угол, своё жилище. Так легче сохранить свою идентичность в сложных и ошеломляющих условиях. Я считаю, что нигде это не является таким важным, как в Африке, ибо мало что может быть более жалким, чем белый человек потерявший своё племя.
Лодка также даёт свободу выбора. Это последний образ жизни, когда можно послать всех вокруг. На своей лодке можешь жить так, как считаешь нужным, сам распоряжаться своим временем, принимать собственные решения. Можешь уйти куда угодно и когда угодно, и к чёрту всё вокруг. В Африке, в сочетании с местными нравами, это превращается в сильнейшее чувство личной независимости. По многим причинам обычные яхтсмены не ходят в этой части Индийского океана. Они пересекают его и идут дальше. Но оставшись здесь на некоторое время, попадаешь под действие чар и уйти из Африки оказывается очень трудно.
Я бросил писать и высунул голову в люк, чтобы почувствовать бриз, освежить мозги, вернуть свои мысли обратно на землю, к реальности. Похоже моё сочинительство завело меня куда то далеко. Огляделся вокруг. Стая грифов кружила над головой, голосистый муэдзин из громкоговорителя зазывал правоверных на вечернюю молитву. Мимо «Кехаара» прошли парусные доу, пробиваясь против свежего бриза. Время полного прилива, мутная коричневая вода пролива Ламу шелестит песчинками по бортам. Реальность? Какая реальность? Африканская реальность? В Африке ничего не делается просто. Вероятность совершения простых действий здесь описывается кривой, извивающейся, прежде чем выстрелить по касательной в сомнительное. Банальное и очевидное каждый день переплетается со странным и невероятным. Хотите реальности? Почитайте сегодняшние газеты: - В Сомали три само провозглашённых президента и огромные территории, которые игнорируют их всех. - Бывший президент Замбии, управлявший страной двадцать семь лет, депортирован, как нелегальный эмигрант. Кто-то раскопал, что он вовсе не Замбиец, а родился в Малави. - Заир прекратил хождение своей обесцененной инфляцией валюты и ввёл в обращение «Новый Заир». Правительство заявило, что отныне все сделки с алмазами, а там это большой бизнес, будут проводиться не в американских долларах а в «Новых Заирах».