Наступила осень, леса стали менять цвет. Трудно их в этом упрекнуть, я сам стал менять цвет. Сначала побледнел от недостатка солнца, потом зарумянился от холода. Я нырял под лодку, чтобы почистить заросшее днище, но не мог выдержать в воде больше десяти минут.
Вода стала ледяной и я провёл остаток дня в горячих источниках, чтобы восстановить нормальное кровообращение. Моя виза заканчивалась, пришло время уходить на юг.
Токуяма.
Начальник береговой охраны в Токуяма был предельно откровенен — мне в этом городе не рады. Его английский было невозможно понять, но манеры говорили сами за себя. Он держал меня три дня на причале в изоляции, пока вёл переговоры с иммиграционной службой от моего имени. У меня не было визы, я шёл в Корею, чтобы получить её. Обойти Кюсю с севера, против течения Куросио и зимних штормов я не мог, поэтому пошёл внутренним морем. Восемь дней я пробивался против приливных течений в узких проливах, среди оживлённого судового движения и несносных рыбаков. Ночью рыбацкие суда зажигают огромное количество огней, как на рождественской ёлке. Конфигурация огней не соответствует никакому установленному коду. Рыбаки, как водители дальнобойщики, любят огни и устанавливают их столько, сколько вздумается. Понять, куда движется судно и что оно делает, совершенно невозможно. В Таиланде, Китае и Японии мне приходилось расходиться с траулерами, которые рыбачили на банках ночью совсем без огней. Самые опасные, это рыбаки одиночки в Японии. Они включают автопилот, радар и идут сортировать улов по дороге домой, когда лодка вслепую несётся в ночи со скоростью около двадцати узлов и никого за штурвалом. Если есть ветер, можно убраться с их пути, в штиль же мне случалось несколько раз чуть не попасть под них. Однажды рыбак прошёл так близко, что брызги от его носовой волны попали мне в люк, но он нас так и не заметил.
Во внутреннем море суда береговой охраны останавливали меня много раз. Некоторые были вежливы, другие грубы, но все они сходились в одном, они не хотели пускать меня в узкий пролив Каммон между Хонсью и Кюсю, который выходит в Корейский пролив. Без мотора — нет. Слишком узко, слишком сильное движение, туманы, сильные течения. Не из за меня, на меня им было наплевать. Они считали, что Кехаар представляет опасность для судоходства. Я безуспешно доказывал им, что только что прошёл через проливы Наруто и Курошима, точно такие же сложные. Нет. Они остановили меня. Теперь мне предстояло оставить лодку в Токуяма и сесть на паром до Пусана в Корее. Кост Гард Токуямы вцепился в меня. Им не нравилась эта идея и они придумывали тысячи причин. Главная была — деньги.
Нет, деньги у меня были, но в долларах а не иенах. Иммиграция согласилась выдать мне разрешение на 48 часов после того, как я куплю билет на выезд из страны. Офицер сделал неприятное замечание по поводу японского консульства в Пусане, он предположил, что я не смогу получить визу и застряну в Корее без лодки. Но прежде всего нужно было заплатить за паром в иенах, но меня не выпускали с лодки, чтобы сходить в банк поменять деньги. Они потратили два дня в спорах на эту тему. В итоге за билет заплатил Кост Гард из своего кармана, после того как я подписал документ, что возмещу расходы.
Следующей проблемой была лодка. Где её оставить? Где то поблизости, в десяти милях была марина. Сначала нас хотели отбуксировать туда, потом оказалось, погода слишком плоха для буксировки, я должен был идти туда сам. Я отказался. Мне поставили ультиматум, покинуть Японию в течении сорока восьми часов, но я не ушёл. Я не мог идти зимой не выбирая погоды. Шёл шторм, меня могло просто выбросить на берег, и что тогда? Они нашли мне место для швартовки у баржи в коммерческом порту. Хотели отбуксировать меня туда.
Нет, слишком плохая погода. Под проливным дождём и мокрым снегом я сам перешёл туда, злой, переполненный адреналином, бросил якорь и пришвартовался к барже. Кост Гард снова заявился на борт. Теперь их сомнения были в том, что со мной в Корее может что-нибудь случиться и они останутся тут с моей лодкой. Типичная японская паранойя, они считают, что за пределами Японии всё очень опасно.
Во время всей этой канители я постоянно общался с капитанами буксиров и портовых катеров. Они проходили рядом с Кехааром, когда шли к причалу Кост Гарда, и нам удавалось поболтать. Они успокаивали и подбадривали и поддерживали решение остаться. Наконец я сел на местный поезд до паромного терминала в Симоносеки.
В японском консульстве в Пусане было шумно. Я одел штормовой костюм от Имазава Сан и изображал из себя яхтсмена, путешествующего вокруг света. В плотной толпе разодетых и расфуфыренных корейских студентов, стоящих за японской визой, я был единственным чужаком и сильно выделялся. Персонал консульства были японцы, для них яхта означает деньги и хорошие связи. Мне пришлось написать три письма с объяснениями, почему я хочу поехать в Японию и мне выдали визу на следующий день.
Я успел на последний паром, проехал автостопом сто километров до Токуямы и не обнаружил Кехаар на месте. В недоумении я пошёл на пирс. Лодка исчезла, швартовы небрежно валялись на причале, конец якорного каната плавал в воде. Моё недоумение сменилось яростью. Какой то ублюдок отвязал швартовы, сбросил якорную цепь в воду и утащил мою лодку! Шесть или семь небольших танкеров вернулись в порт на выходные и встали кормой к причалу, бросив свои якоря поперёк моей якорной цепи. Только свободный конец троса плавал посреди порта.
Я был вне себя. Это мог быть только Кост Гард. На их базу я скорее бежал, чем шёл, ярость бушевала во мне: - Они просто побросали всё в воду и утащили лодку! Как бандиты! Как пираты!
Была суббота, вторая половина дня. Лишь минимум персонала бездельничала в офисе. Я редко прихожу в ярость по настоящему, но когда это случается, я не мечусь, не кричу, не сыплю оскорблениями. Совсем наоборот. Я свёртываюсь, как пружина, становлюсь спокойным, до ненормального вежливым, напряжённым, готовым атаковать и убить. Друзья, которым знакомо это моё состояние, могут подтвердить, я тогда становлюсь опасным.
Кехаар действительно стоял бортом у пирса Кост Гарда, пришвартованный их верёвками. Я материализовался в офисе как привидение, без стука, без звука. Когда я заговорил, они аж подскочили. Я вежливо осведомился, не находится ли Кехаар под арестом. - Ооо, о... нет. Мы просто беспокоились что... Я не дал им закончить. - Значит мой якорь, который вы бросили на дне, не конфискован? - Нет. Просто он был очень тяжёлый и мы... - Значит я могу теперь идти куда захочу? - Да, конечно. Мы организуем... Я не дослушал до конца и вышел из офиса всё ещё переполненный ярости.
Подошёл один из портовых катеров. Шкипер объяснил, где находится их контора и пригласил зайти на чашку кофе. У них было место для моей лодки и он сказал не беспокоиться о якоре. В понедельник грузовые суда уйдут и его можно будет достать.
Начинало темнеть, я остался на ночь там где стоял. На утро мужики отбуксировали меня за угол в общественный рыбацкий порт. У двоих из них там стояли свои яхты. Они поставили меня возле одной из них, протянули швартовы, завели кормовой якорь, дали даже динги, чтобы ездить на берег. Кехаар простоял там следующие шесть месяцев.
Токуяма повёрнута спиной к морю. Во время войны это был главный заправочный пункт имперского флота и американские бомбардировщики полностью сровняли её с землёй. Она была отстроена точно так же, как прежде. Химические компании занимают десять миль побережья, отсыпают новые участки в мелком заливе и ставят на них новые заводы. Грязный воздух, мёртвая вода, постоянный шум. Там нет приятной набережной для прогулок, нет пляжа или старинного порта, только грязные масляные промышленные причалы. Хотя, в этом есть и положительная сторона, никому нет никакого дела до того, чем ты там занимаешься, поэтому такие работы как зачистка, сварка, покраска не встречают возражений.
Грязные причалы полны промышленных отходов, которые можно использовать. В Токуяма я простоял пол года рядом с причалом с металлоломом, где работали старики неравнодушные к выпивке. Первое, что я там заметил, большая куча цепи, там её было около двух километров. Я купил шесть упаковок пива и отправился знакомиться. Они продали мне столько цепи, сколько я попросил, по цене металлолома. Двести метров обошлись мне в пятьдесят долларов. Видимо это была цепь с судна. Кто ещё нарезает цепи кусками по тридцать шесть метров (двадцать саженей)? По ночам я начал подбирать куски металла для будущих проектов, которые задумал: головка руля, ветровой рулевой из нержавейки, люк на носу... Мне необходима была работа с доступом к хорошему сварочному оборудованию.
Моей самой первой и срочной заботой была печка. Печка для обогрева. Говорят, что здесь, на внутреннем море зимы мягкие, сильные снегопады случаются редко. У перелётного бродяги любое упоминание снега вызывает дрожь ужаса. Декабрь в Токуяме был холодный и становилось всё холоднее.
Я нашёл в порту выброшенный кем то старый двадцати литровый газовый баллон. Я отломал от него вентиль, чтобы быть уверенным, что он пуст и отнёс мужикам на свалку металлолома, вместе с ещё шестью упаковками пива. Кислородной горелкой они прорезали в баллоне два отверстия: одно квадратное, для загрузки дров и круглое сзади, для дымохода. У меня было три куска нержавеющей трубы для дымохода, которые я подобрал на Хоккайдо, и пол дюжины колен для них. Я соединил всё, поставил конструкцию на два цементных блока на пол каюты и у нас появилась дровяная печь, в комплекте с зонтиком на дымоходе, чтобы дождевая вода не попадала внутрь. Дымовую трубу я вывел через вентиляционное отверстие камбуза, над установленным примусом. Печка была хороша для готовки и сушки влажной одежды. Я топил её деревом, которое подбирал на причалах. За четыре зимних месяца я очистил берег Токуямы до последней щепки и, когда наступила весна, перешёл на деревянные поддоны.
Следующей заботой была работа. Я устал от перемещений, мне нужно было многое сделать на Кехааре, и я собирался серьёзно заняться изучением японского. Токуяма мне не нравилась, но была зима, а денег не было, и я решил остаться.