Оговоренный режим работы чисто теоретический. Приход на работу вовремя вызывает неодобрение. Полагается прийти на пол часа раньше, даже если нечего делать, и сидеть ждать. Это принято на любой работе. Окончание работы в четыре утра тоже очень приблизительно. Бар остаётся открытым, пока есть клиенты. После того, как последний из них уйдёт, нужно протереть столы, подмести пол, подготовить вещи в стирку, помочь разобраться с кассой, пополнить запасы бара. Хорошо если получится уйти в пять утра. Про оплату сверхурочных здесь не слышали. Получалось, что я зарабатываю четыре...пять долларов в час. В такой дорогой стране как Япония, это не стоит затраченных усилий.
Но те три недели прошли отлично. У меня открылись глаза. Ночной клуб это не место где пьют, это место для одиноких людей, где можно найти компанию. Именно поэтому здесь платят восемь долларов за стакан Кока-Колы, плюс пятнадцать долларов за вход. Примерно половина наших клиентов были девушки из офисов, остальные — развлекающиеся бизнесмены, боссы якудза и жёны местных рыбаков. Японцы очень плохо переносят алкоголь. Пьянство, это пожалуй единственное нарушение социального кода которое здесь допускается. Оно работает как предохранительный клапан, для снятия стресса от притворства, которому они должны следовать всю свою жизнь, на работе, дома, с компаньонами. В состоянии опьянения можно делать что угодно и всё это прощается. Можно оскорблять своего босса, прямо в лицо и на людях, можно приставать к своей секретарше, мочиться на улице, раздеваться на дискотеке, вас никогда не будут винить за это. Два бокала пива сбрасывают тщательно поддерживаемый фасад и человек превращается в ужасное животное: грубое, ничтожное, жестокое, без манер и воспитания.
Некоторые встречи были скучными, иногда неприятными, но часто озадачивающими. Однажды, в три часа ночи в бар ввалился низкий коренастый мужик, пьяный в стельку и неустойчиво умостился на барном стуле. Я подал ему пива и держался рядом, на случай если ему потребуется что-то ещё. У него не было шеи, бритая голова росла прямо из плеч. Пухлые мясистые руки обхватили стакан с пивом, на одном из мизинцев не хватало последней фаланги — явный признак его профессии. Через алкогольный туман на меня смотрели налитые кровью глаза. Он закатал рукава, от середины предплечий руки были покрыты татуировками. Бросил на стол бумажник, толщиной в два дюйма, набитый банкнотами по 10.000 иен. - Эй, ты. - позвал он меня. - Иди сюда. Он показал рукой на себя: - Yakudza desu – Я гангстер. Мне на ум пришёл лишь один подходящий ответ, я вежливо поклонился: - Kurisu desu. - Я Крис. - Hajime mashite, Kurisu. - Приятно познакомиться, Крис. Выпей со мной.
Я налил себе холодный чай (восемь долларов на счёт клиента), и мы начали беседовать. Я спрашивал очень мало, но он был в настроении поболтать. Рассказал что заправляет игровым залом и не хочет ввязываться в торговлю наркотиками. Потом он узнал что я яхтсмен и мы переключились на более безопасную тему — его увлечение, океанская рыбалка. Я дважды ловил его, когда он почти падал со стула. Остальной персонал клуба старался держаться от него подальше, имитируя занятость другими делами, оставив меня заниматься гангстером в одиночку. Мне было всё равно. Гангстер, уважаемая профессия в Японии. Они очень эффективно организованы, занимаются политикой, строительством, торговлей, рэкетом, игорным бизнесом, сбором мусора, всем подряд... Если вы откроете уличный киоск по продаже каких-нибудь безделушек, вам придётся платить им. Израильтяне, монополизировавшие ювелирные магазины в Азии, работают рука об руку с боссами якудза. Любой бизнес имеет связи с якудза, некий «хороший друг» присматривает за ним. Они не скрываются. Трудно спрятаться, когда тело покрыто татуировками и недостаёт фаланги на пальце. (Ещё татуировки популярны у плотников и уличных рабочих). Самая большая выручка в баре бывает когда боссы якудза развлекают своих друзей и бизнес-партнёров.
Наступила осень, леса стали менять цвет. Трудно их в этом упрекнуть, я сам стал менять цвет. Сначала побледнел от недостатка солнца, потом зарумянился от холода. Я нырял под лодку, чтобы почистить заросшее днище, но не мог выдержать в воде больше десяти минут. Вода стала ледяной и я провёл остаток дня в горячих источниках, чтобы восстановить нормальное кровообращение. Моя виза заканчивалась, пришло время уходить на юг.
Токуяма.
Начальник береговой охраны в Токуяма был предельно откровенен — мне в этом городе не рады. Его английский было невозможно понять, но манеры говорили сами за себя. Он держал меня три дня на причале в изоляции, пока вёл переговоры с иммиграционной службой от моего имени. У меня не было визы, я шёл в Корею, чтобы получить её. Обойти Кюсю с севера, против течения Куросио и зимних штормов я не мог, поэтому пошёл внутренним морем. Восемь дней я пробивался против приливных течений в узких проливах, среди оживлённого судового движения и несносных рыбаков. Ночью рыбацкие суда зажигают огромное количество огней, как на рождественской ёлке. Конфигурация огней не соответствует никакому установленному коду. Рыбаки, как водители дальнобойщики, любят огни и устанавливают их столько, сколько вздумается. Понять, куда движется судно и что оно делает, совершенно невозможно. В Таиланде, Китае и Японии мне приходилось расходиться с траулерами, которые рыбачили на банках ночью совсем без огней. Самые опасные, это рыбаки одиночки в Японии. Они включают автопилот, радар и идут сортировать улов по дороге домой, когда лодка вслепую несётся в ночи со скоростью около двадцати узлов и никого за штурвалом. Если есть ветер, можно убраться с их пути, в штиль же мне случалось несколько раз чуть не попасть под них. Однажды рыбак прошёл так близко, что брызги от его носовой волны попали мне в люк, но он нас так и не заметил.
Во внутреннем море суда береговой охраны останавливали меня много раз. Некоторые были вежливы, другие грубы, но все они сходились в одном, они не хотели пускать меня в узкий пролив Каммон между Хонсью и Кюсю, который выходит в Корейский пролив. Без мотора — нет. Слишком узко, слишком сильное движение, туманы, сильные течения. Не из-за меня, на меня им было наплевать. Они считали, что Кехаар представляет опасность для судоходства. Я безуспешно доказывал им, что только что прошёл через проливы Наруто и Курошима, точно такие же сложные. Нет. Они остановили меня. Теперь мне предстояло оставить лодку в Токуяма и сесть на паром до Пусана в Корее. Кост Гард Токуямы вцепился в меня. Им не нравилась эта идея и они придумывали тысячи причин. Главная была — деньги. Нет, деньги у меня были, но в долларах а не иенах. Иммиграция согласилась выдать мне разрешение на 48 часов после того, как я куплю билет на выезд из страны. Офицер сделал неприятное замечание по поводу японского консульства в Пусане, он предположил, что я не смогу получить визу и застряну в Корее без лодки. Но прежде всего нужно было заплатить за паром в иенах, но меня не выпускали с лодки, чтобы сходить в банк поменять деньги. Они потратили два дня в спорах на эту тему. В итоге за билет заплатил Кост Гард из своего кармана, после того как я подписал документ, что возмещу расходы.
Следующей проблемой была лодка. Где её оставить? Где то поблизости, в десяти милях была марина. Сначала нас хотели отбуксировать туда, потом оказалось, погода слишком плоха для буксировки, я должен был идти туда сам. Я отказался. Мне поставили ультиматум, покинуть Японию в течении сорока восьми часов, но я не ушёл. Я не мог идти зимой не выбирая погоды. Шёл шторм, меня могло просто выбросить на берег, и что тогда? Они нашли мне место для швартовки у баржи в коммерческом порту. Хотели отбуксировать меня туда. Нет, слишком плохая погода. Под проливным дождём и мокрым снегом я сам перешёл туда, злой, переполненный адреналином, бросил якорь и пришвартовался к барже. Кост Гард снова заявился на борт. Теперь их сомнения были в том, что со мной в Корее может что-нибудь случиться и они останутся тут с моей лодкой. Типичная японская паранойя, они считают, что за пределами Японии всё очень опасно.
Во время всей этой канители я постоянно общался с капитанами буксиров и портовых катеров. Они проходили рядом с Кехааром, когда шли к причалу Кост Гарда, и нам удавалось поболтать. Они успокаивали и подбадривали и поддерживали решение остаться. Наконец я сел на местный поезд до паромного терминала в Симоносеки.
В японском консульстве в Пусане было шумно. Я одел штормовой костюм от Имазава Сан и изображал из себя яхтсмена, путешествующего вокруг света. В плотной толпе разодетых и расфуфыренных корейских студентов, стоящих за японской визой, я был единственным чужаком и сильно выделялся. Персонал консульства были японцы, для них яхта означает деньги и хорошие связи. Мне пришлось написать три письма с объяснениями, почему я хочу поехать в Японию и мне выдали визу на следующий день.
Я успел на последний паром, проехал автостопом сто километров до Токуямы и не обнаружил Кехаар на месте. В недоумении я пошёл на пирс. Лодка исчезла, швартовы небрежно валялись на причале, конец якорного каната плавал в воде. Моё недоумение сменилось яростью. Какой то ублюдок отвязал швартовы, сбросил якорную цепь в воду и утащил мою лодку! Шесть или семь небольших танкеров вернулись в порт на выходные и встали кормой к причалу, бросив свои якоря поперёк моей якорной цепи. Только свободный конец троса плавал посреди порта.
Я был вне себя. Это мог быть только Кост Гард. На их базу я скорее бежал, чем шёл, ярость бушевала во мне: - Они просто побросали всё в воду и утащили лодку! Как бандиты! Как пираты!
Была суббота, вторая половина дня. Лишь минимум персонала бездельничала в офисе. Я редко прихожу в ярость по настоящему, но когда это случается, я не мечусь, не кричу, не сыплю оскорблениями. Совсем наоборот. Я свёртываюсь, как пружина, становлюсь спокойным, до ненормального вежливым, напряжённым, готовым атаковать и убить. Друзья, которым знакомо это моё состояние, могут подтвердить, я тогда становлюсь опасным.