Продолжая в том же ключе, Агусванди поведал мне, что в разногласиях касательно международной помощи отражается вся сущность исторического конфликта между Ачехом и столицей – Джакартой, – расположенной на острове Ява. «Эта неприязнь отнюдь не связана с вопросами веры. Все проще: колониализм закончился, и центр невзлюбил периферию – а сам по себе конфликт лишь идет во вред радикальному, строго правоверному исламу. Географическое положение Ачеха на северной оконечности острова Суматра – вдающейся в Бенгальский залив там, где находится устье Малаккского пролива, и устремленной к Индии и Шри-Ланке, – то, что Ачех зажат между морем и диким нагорьем, делает его четко очерченной областью, отличной от остальной Индонезии, повернутой к Юго-Восточной Азии и Южным морям. Долгое историческое время Ачех был процветавшим султанатом, погруженным в торговую систему Индийского океана. Партизанская война, которую Ачех повел против яванского засилия, когда Индонезией правили из Джакарты президенты Сукарно и Сухарто, напоминала войну, которая ранее велась против Голландской Батавии (так в колониальную эпоху звалась Джакарта)».
Цунами положило конец этой извечной борьбе. Явились новые силы, способные защитить и уберечь. Пиратство в Малаккском проливе почти сошло на нет. Цунами «погубило множество негодяев», заметил в беседе со мной один западный обозреватель. А Юсни Саби разъяснил: учитывая количество жертв и то, что повседневную жизнь Ачеха изменило прибытие международных служб содействия и помощи, теперь – по крайней мере, временно – и драться больше не из-за чего. Положение походило на библейские тексты о Всемирном потопе и Ноевом ковчеге. Приливная волна просто смела весь ранее существовавший мир.
Ачинские партизаны противостояли правительству Джакарты без малого три десятка лет, а мир заключили в Хельсинки – лишь через восемь месяцев после цунами. Ныне былые бойцы Свободного Ачеха (Движение «Свободный Ачех», или ДСА/GAM) избираются на должности во многих округах Ачеха посредством демократических процедур, утвержденных и осуществляемых государственной индонезийской властью. Это тем примечательнее, что в 1998-м, когда президента Сухарто свергли после азиатского финансового кризиса, разразившегося годом ранее, многие аналитики предполагали: Индонезийское государство рассыплется – и Ачех окажется первой из отпавших областей. Невероятно: широко раскинувшийся по морским просторам архипелаг сохранил единство, и затем цунами положило конец войне, а усиленной централизации – начало.
«Индонезия не искусственно созданное, никчемное государство, подобное Ираку или Пакистану, – сказал Агусванди. – Скорее это “безалаберная империя” 17 тыс. островов, где исламские партии вливаются в слабую демократическую систему – почти что на турецкий лад, – а сама система старается ощупью доползти до упорядоченной децентрализации. В таких областях, как мусульманский Ачех на западе или христианский и одновременно языческий, анимистский Папуа, лежащий на растоянии тысяч километров к востоку, бытует самоуправление – а Джакарта, по сути, просто считается имперской столицей. Испокон веку все привычно вращалось вокруг Явы, ибо там живет половина индонезийцев, – пояснил Агусванди, – но сейчас обрели самостоятельное значение Ачех, Папуа, Калимантан [индонезийская часть острова Борнео] и так далее».
Десять лет назад Индонезия скатывалась к тому, чтобы сделаться никчемным государством, но цунами – катастрофа-катализатор – ускорило окончание войны между Ачехом и Джакартой. Некогда напряженная атмосфера в Банда-Ачехе ныне почти разрядилась. Горожане перестали хранить оружие дома. Агусванди внезапно помрачнел и сказал: «Здешние НПО – экономический мыльный пузырь, он вот-вот лопнет, и возникнет опасная пустота, а пустоту заполнят исламский радикализм и хаос».
После цунами на Суматру хлынули деньги из ООН, Всемирного банка и Американского агентства международного развития. Цены резко подскочили. В Банда-Ачехе, широко раскинувшемся городе грязных домишек, лавок и почти 300 тыс. обитателей, началась настоящая строительная лихорадка. К 2008-му инфляция достигла 42 %. «НПО помогали пострадавшим от стихийного бедствия, строили новые жилые дома, – поясняет Виратмадината, представитель Ачехского форума НПО, – но мало делали по части инфраструктурного развития. Неотложную-то помощь оказывали, а вот “строительных кирпичей” для местной экономики нет по-прежнему». Доходы, приносимые туризмом, не выручат: помешают законы шариата. Численность работников НПО стремительно сокращалась в 2009 и 2010 гг. Вся область (а большинство ее жителей – рыболовы и земледельцы) может обнищать.
Область Пиди, лежащая в трех часах езды на юг от Банда-Ачеха, в тени вулканов, – сельскохозяйственный край, обильный бананами и жгучим перцем. Там я встретил бывшего бойца ДСА, 30-летнего Суади Сулеймана, поразительно похожего чертами лица на Барака Обаму. Сулейман пригласил меня в свое скромное жилище – боковые комнаты принадлежавшей ему лавки – и, не дожидаясь наводящих вопросов, объявил: осуждаю терроризм; обвешанные взрывчаткой иракские самоубийцы – харам (нечто противное исламу и потому воспрещенное). А почему, спросил я, Сулейман бросил школу в 1999-м и примкнул к ДСА? Собеседник заговорил о славных независимых Ачехских султанатах былого, о войнах с португальцами и голландцами. Упомянул бедность, царящую в Ачехе, несмотря на залежи нефти и других полезных ископаемых, о несправедливости правительства, сидящего в Джакарте. Я не отступался – и выяснилось: гнев Сулеймана был изначально порожден, по сути дела, не ущемлением политической и экономической свободы, а тем, что юноша дожил до скверных дней, бедствовал и мыкался, не зная, где найти работу. И тогда Сулейман влился в ряды ачехских борцов за правое дело. Теперь экономическое положение улучшилось, и он готовился выставлять свою кандидатуру на должность в местных органах законодательной власти: близились выборы. Сулейман стоял «за самоуправление, но против независимости». Его беспокоило, что с уходом НПО весь край снова очутится в том же положении, в каком был, когда юный Сулейман тщетно искал себе заработка.
Агусванди говорил верно: первоначальный расцвет космополитизма, наступивший сразу же после цунами, минует вместе с эпохой НПО, – а радикальные приверженцы ислама уже пользуются плодами политических перемен. Это же обстоятельство тревожит и Фуада Джабали, проректора по учебной части в Джакартском государственном исламском университете. «Бедность распахивает окошко навстречу радикализму», – пояснил Джабали; особенно в местах, подобных Ачеху: успевших отведать изобилия – и утратить его, не вкусив досыта. Радикалы пользуются демократией, но рассматривают ее лишь как орудие западной гегемонии. «С точки зрения радикалов, правом голоса обладают не все – ибо нельзя, например, допускать продажного человека к управлению государственными делами. Поскольку общество, по мнению радикалов, кишит людьми нравственно растленными, только чистые сердцем должны управлять государством или голосовать».
Джабали поторопился сделать оговорку: столь избирательный взгляд на человечество скорее присущ мышлению жителей Среднего Востока, чем обитателей Юго-Восточной Азии. Снова вспоминается вопиющее различие, отмеченное антропологом Гиртцем: ислам, поглощающий в бурых пустынях Среднего Востока целую чужую культуру, – и тропический ислам, существующий на лоне пышной, благодатной природы, – культурный слой, не составивший насильственной замены индуизму и буддизму, но мирно легший поверх обоих – или рядом. Пускай Средний Восток имеет некую особую важность в глазах западной печати – хотя он и в самом деле исключительно важен: это родина пророка Мухаммеда и арабского языка, на котором написан Коран, – да только, рассуждая с точки зрения демографии, сердце ислама находится нынче на Индийском полуконтиненте и архипелагах Юго-Восточной Азии. Если демократия западного образца остается на Среднем Востоке крайне спорным вопросом и камнем преткновения – поскольку само слово «демократия» непроизвольно связывают с разгромленным Ираком и президентом Джорджем Бушем-старшим, то для таких южно– и юго-восточно-азиатских государств, как Индия и Индонезия, где живет полмиллиарда мусульман (арабский мир населяют лишь 300 млн мусульман), западная демократия – вне подозрений и превыше упреков. «В Индонезии, – сказал Джабали, выпускник медресе, – никакой политический деятель, ставящий исламское государство превыше демократического, заметной поддержки на выборах не найдет. Но, конечно, процентов пять избирателей поддерживают радикальные партии вроде Меджлиса индонезийских моджахеддинов [Собрания священных воинов] и Хизбут-Тахрира [Партии свободы], желающих создать халифат. Еще 10 % голосуют за то, чтобы ворам отсекали кисти рук». Демократия, которую Буш пытался навязать Ираку силой, мирно возникла и развивается в Индонезии без помощи Буша.
В Индонезии поразительно то, что мусульманские богословы без посторонних подсказок и намеков стали поборниками веротерпимости. Особенно это изумляет в Ачехе – наименее синкретической и оттого наиболее правоверной области архипелага. «Мы довольны своей жизнью, – сказал Саби. – Тут не Средний Восток, тут не воюют исключительно ради удовольствия воевать во имя Божие. Вера не должна выискивать себе врагов. У нас добрые отношения с индусами, буддистами, христианами и прочими. Просвещение, образование и благосостояние – не идеология! – вот что укрепляет веру. Саби посетовал: песантрен[66] (особо строгие медресе) сосредоточивают внимание на отличиях мусульман от иноверцев». Путешествуя по Индонезии поколение с лишним назад, В. С. Найпауль писал именно о таких школах: они всего лишь «учат нищих оставаться нищими». Находясь в Индонезии – год был 1981-й, – он замечает: исламу «…присущ исконный недостаток – недостаток, сказавшийся на всей исламской истории: это вероучение ставило политические вопросы, не предлагая никаких возможных решений – ни политических, ни практических. Оно предлагало только веру, и ничего иного. Оно предлагало только Пророка, способного уладить все, – однако Пророка уже не было на свете. Такой политический ислам порождал ярость и безвластие» [7].