На глазах у принца арабские отряды с обоих флангов двинулись на турок, захватывая их в клещи, сжимая словно в стальном кулаке.
Принц встал и отдал приказ:
— Вперед! Наступаем!
Загремели боевые барабаны, послышались резкие, хриплые звуки рогов.
С отрядами племен соар и авамир в центре армия юга двинулась вперед, поднимая облако пыли, затмившее высокое голубое небо.
Дориан ехал в середине передовой линии, и сердце его пело.
До последнего мгновения он не был уверен, что шейхи масакара сдержат слово и выступят против турок. Его чистокровный верблюд стрелой летел вперед, и только Батула мог держаться за ним на расстоянии вытянутого копья.
Турки впереди пришли в смятение, большинство по-прежнему смотрело в долину, откуда им навстречу двигалась армия принца аль-Малика; но те, что на флангах, заметили опасность и разворачивались навстречу нападению.
С грохотом и звоном, тело к телу, щит к щиту, арабы ударили во фланг турок и прорвали его. Дориан выбрал в переднем ряду противника, громоздкого в кольчуге и бронзовом шлеме, с искаженным гневом и отчаянием смуглым лицом, старавшегося сдерживать испуганного коня. Дориан опустил копье и низко наклонился в седле. Под руководством Батулы он научился на полном скаку пробивать копьем подброшенный в воздух арбуз.
Теперь он нацелился в место, не закрытое кольчугой, под левой мышкой.
Острие безошибочно нашло цель, копье, проходя сквозь тело человека, едва не вырвалось из руки и наконец ударилось о кольчугу с противоположной стороны. Удар выбросил турка из седла, и он, корчась, повис на копье.
Дориан опустил копье; противник соскользнул с него и покатился в пыли, а Дориан снова поднял оружие и выбрал следующую жертву. На этот раз от силы удара копье в его руке сломалось, но стальной наконечник погрузился в горло намеченного противника. Турок обеими руками ухватился за древко и пытался вырвать копье из своей плоти, но умер прежде, чем сумел это сделать, соскользнул с седла, и его, запутавшегося в поводьях, унесла испуганная лошадь.
Батула бросил Дориану запасное копье, тот аккуратно поймал его, одним движением повернул и вонзил блестящее острие в живот следующего противника.
В первые же несколько минут натиска с обеих сторон ряды турок были разорваны, и, пока в них царило смятение, в потерявший стройность фронт ударила с юга основная армия.
Сошедшиеся армии поворачивались, как захваченная водоворотом масса обломков, шум стоял оглушительный: воины рубили и кололи, кричали и умирали. Так не могло продолжаться долго: слишком ошеломлены были одни и слишком яростно нападали другие. Атакованные с фронта и с флангов, повсюду уступающие в числе турки дрогнули и начали отступать. Арабы почувствовали приближение победы и усилили натиск; как волки — умирающего верблюда, они окружили противника и рвали его, выли, отгрызали куски, пока враг не дрогнул окончательно и не распался на разрозненные убегающие группы.
Первый натиск привел Дориана в самую гущу врагов, и на одно отчаянное мгновение их с Батулой окружили.
У него в руках сломалось второе копье, и он выхватил саблю и рубил и колол, пока правая рука не покрылась до самого плеча кровью турок.
Неожиданно ярость окружавших Дориана врагов схлынула, все они повернули лошадей в тыл. Дориан видел, как многие бросали оружие при виде прорывающихся сквозь бреши во фронте арабов. Турки, бросаясь наутек, пускали лошадей галопом, настегивали их хлыстами.
— Вперед! — закричал Дориан. — Все за ними! Рубите их!
Смешавшись, как вода с маслом, две армии вместе устремились назад по равнине. Арабы кричали и размахивали окровавленными саблями; битва превратилась в погоню, турки почти не пытались обороняться. Некоторые падали с лошадей и вставали на колени перед нападающими, умоляя о милосердии, но арабы на скаку небрежно пронзали их копьями и останавливали лошадей, чтобы снять с трупов украшения и оружие.
Дориан пробивался в тыл отступающих. Он видел впереди, что турецкое командование давно оставило поле боя и поспешно удалялось по равнине.
Командующий и все его военачальники верхом на лошадях и верблюдах скакали к городу. Но из всего этого множества Дориану нужен был только один человек.
— Где Заян аль-Дин? — крикнул он Батуле. Ранее в этот же день Дориан видел Заяна, когда армия выходила из ворот Маската. Заян аль-Дин был с турецкими военачальниками, он ехал за турецким командующим в доспехах и потрясал копьем, как будто рвался в бой. С ним был Абубакер, его старый приятель и приспешник еще с дней зенана. Абубакер стал высоким и стройным, отрастил длинные усы и тоже был одет как воин. И хотя два старых недруга проехали на расстоянии вытянутого копья от Дориана, они не узнали его в рядах масакара, потому что Дориан сидел верхом на незнакомом верблюде, а его лицо и рыжие волосы скрывал черный тюрбан.
— Где он? — кричал Дориан Батуле. — Ты видишь его?
Он вспрыгнул на деревянное седло на спине бегущего верблюда, небрежно демонстрируя мастерство наездника, и с высоты оглядывал равнину перед собой, покрытую не только бегущими врагами, но и лошадьми и верблюдами без седоков.
— Вон он! — закричал Дориан, так же легко вновь сел в седло и погнал верблюда вперед. В полумиле перед ним на том самом гнедом жеребце, на котором Дориан видел его утром, скакал Заян аль-Дин.
Невозможно было не узнать его пухлое тело и золотую цепь, державшую голубую кефию. Дориан гнал верблюда во весь опор.
Он обгонял множество турок, в том числе высших начальников, не обращая на них внимания: как гепард за газелью, он гнался за своей добычей.
— Брат! — кричал он, догоняя гнедого. — Подожди! Постой! У меня есть для тебя кое-что.
Заян оглянулся. Ветер сорвал с его головы покрывало, взлохматил темные волосы и бороду. Ужас окрасил лицо Заяна в цвет прогорклого верблюжьего жира, когда он увидел за собой Дориана с длинной кривой саблей в руке, с залитым чужой кровью лицом, свирепым и безжалостным.
Парализованый страхом, Заян аль-Дин вцепился в луку седла, не отрывая взгляда от Дориана, который подъехал к нему сбоку, высоко занеся кривой ятаган. Заян вдруг с криком разжал руку и упал с седла.
Он ударился о землю и покатился, как камень, по крутому склону, пока не остановился и не замер пыльной кучей, как ворох старой одежды.
Дориан развернул верблюда и остановился над ним. Заян встал на колени. Лицо его побелело от пыли, одна щека была ободрана. Он посмотрел на Дориана и взмолился:
— Пощади меня, аль-Салил. Я отдам тебе все.
— Брось мне копье, — крикнул Дориан Батуле, не отрывая взгляда от жалкого лица Заяна. Батула повиновался. Дориан опустил острие и приставил его к груди Заяна. Заян заплакал, слезы проделывали бороздки в пыли, покрывшей его лицо.
— У меня есть лакх золотых рупий, брат. Он твой, если ты пощадишь меня. Клянусь.
Его губы жалко кривились и дрожали от страха.
— Помнишь Хасана из прохода Пестрой Газели? — мрачно спросил Дориан, наклоняясь в седле и глядя ему в глаза.
— Прости меня! — закричал Заян. — Я сделал это в пылу битвы. Я был сам не свой. Прости меня, брат.
— Я бы хотел коснуться тебя. Тогда я отрезал бы тебе яйца, как ты — моему другу. Но скорее я притронусь к ядовитой змее.
Дориан плюнул в пыль.
— Ты не заслуживаешь чистой смерти от копья, но я милосерден и потому дарую тебе такую смерть.
И он нажал на копье, блестящее острие которого упиралось в грудь Заяна.
И тут Заян спас себе жизнь. Он нашел единственные слова, способные отвести от него неумолимый гнев Дориана.
— Именем нашего отца! Ради любви аль-Малика пощади меня!
Выражение лица Дориана изменилось, взгляд дрогнул, и он на дюйм отвел острие копья.
— Ты просишь суда отца, которого предал. Мы оба знаем, что это должна быть удавка палача. Если ты предпочитаешь такую смерть чистой смерти, которую предложил я, да будет так. Я дам ее тебе.
Дориан поднял копье и поставил его древко в кожаное гнездо за пяткой.
— Батула! — крикнул он и, когда копьеносец подъехал, приказал: — Свяжи этому пожирателю свинины руки за спиной, а на шею надень петлю.
Батула слез с седла, быстро связал Заяну руки и набросил на голову петлю. Конец веревки он передал в руки Дориану, и тот привязал его к луке седла.
— Встать! — рявкнул Дориан и дернул за веревку. — Я отведу тебя к принцу.
Заян дернулся вперед и побрел за верблюдом Дориана. Однажды он потерял равновесие и покатился по земле, но Дориан не придержал верблюда и даже не оглянулся, и Заян в рваной одежде, со сбитыми коленями, снова встал. Не прошли они и мили по залитой кровью равнине, которую, словно плавник — прибрежный песок после бури, покрывали трупы турок, а золотые сандалии уже сорвало с ног Заяна, его ступни превратились в открытые раны. Лицо разбухло и почернело, оттого что веревка едва не задушила его, и он так ослабел, что не мог даже молить о милосердии.
Принц Абд Мухаммад аль-Малик во главе своей свиты въехал в Маскат. Горожане и придворные калифа аль-Узара ибн-Якуба отворили ворота и вышли встречать его. Они рвали на себе одежду, посыпали себя пылью и пеплом в знак раскаяния и склонялись перед его конем, умоляя сохранить им жизнь, клялись в верности и приветствовали как нового калифа Омана.
Принц бесстрастно сидел верхом — величественная, благородная фигура, но когда к нему явился визирь его брата Якуба с грязным мешком через плечо, лицо аль-Малика стало печальным. Он знал, что в мешке.
Визирь вытряхнул мешок в придорожную пыль, и к ногам лошади принца подкатилась отрубленная голова Якуба и посмотрела на него тупыми остекленевшими глазами.
Седая борода калифа была грязной и спутанной, как у уличного нищего, и мухи жужжащим облаком садились на его открытые глаза и окровавленные губы.
Аль-Малик печально посмотрел на голову брата, потом на визиря и негромко заговорил:
— Ты ждешь, что одобрю убийство моего брата и то, что ты притащил сюда этот скорбный предмет? — спросил он.