— Хотя Компания запрещает частную торговлю, я считаю, что каждый человек имеет право на плоды собственного труда и изобретательности, — ответил Хэл.
Грей с энтузиазмом кивнул.
— Я точно такого же мнения. В моих бараках десяток рабов такого качества, какое вы редко встретите на сауке.
Он наклонился вперед и подмигнул так похотливо и непристойно, что Хэл с трудом сдержался, чтобы не выдать свое отвращение.
— Я мог бы даже расстаться с одним или двумя своими особыми сокровищами. — Он погладил по голове склонившуюся перед ним девушку, ласково улыбнулся ей и велел по-арабски: — Улыбнись этой языческой свинье!
Девушка искоса взглянула на Хэла и продемонстрировала в легкой улыбке прекрасные белые зубы.
— Разве не красавица? — спросил Грей. — На Доброй Надежде она будет стоить сто пятьдесят фунтов. Вам, в порядке личного одолжения, могу уступить за семьдесят.
Он снова погладил девушку.
— Покажи язычнику грудь, — приказал он по-арабски.
Девушка медлила.
— Покажи, или я спущу с тебя шкуру!
Девушка, почти ребенок, не старше шестнадцати лет, подняла блузку и показала одну светло-коричневую грудь, увенчанную, словно черной жемчужиной, соском, при этом она застенчиво опустила голову.
— Уверяю вас, ее более интимные места не менее прекрасны. Желаете осмотреть? — спросил Грей.
— Она прекрасна. Но увы, мне негде разместить ее на борту, — решительно сказал Хэл, и девушка прикрыла грудь.
Грея отказ не разочаровал.
— У меня большие запасы благовоний лучшего качества, — сказал он. — Поверьте, на них сейчас огромный спрос. Они принесут вам большую прибыль.
Хэл понимал, что, если он хочет сохранить дружеские отношения с Греем, благоразумнее будет принять одно из его предложений. И принялся торговаться за десять корзин ладана общим весом сто пятьдесят фунтов.
Рабы Грея принесли корзины, расставили во дворе, и Хэл осмотрел их содержимое. Он знал, что эту ароматную смолу добывают из деревьев в горах Африки. В стволах делают глубокие надрезы, и сок, который течет из них, затвердевает на воздухе. Через четыре месяца смола превращается в крупные шары, которые можно снимать.
Сразу после надреза смола дает полупрозрачный зеленоватый сок, что говорит о ее высшем качестве. Хэл проверил содержимое корзин, убедился в качестве товара и подтвердил свое согласие.
На Грея его познания, по-видимому, произвели впечатление.
— Я вижу, у вас есть вкус и вы проницательны, капитан. На рынок Занзибара недавно поступили два слоновьих бивня такого качества, какого я не видел за все годы на острове. Я не предложил бы их никому, кроме вас, сэр.
Он хлопнул в ладоши, и пять дюжих рабов, которые, должно быть, ждали приказа, подошли, сгибаясь под тяжестью огромного бивня.
— Десять футов длиной, — гордо сказал Грей Хэлу. — Весит в двести пять фунтов.
Бивни были совершенно невероятные. Конец, который находился в черепе зверя, кремово-белый, остальная часть бивня — коричнево-зеленая, вымазанная соком больших деревьев, которые слон этим бивнем валил и сдирал с них кору. Когда рабы принесли второй бивень, их было почти невозможно различить, настолько они оказались похожи.
Толстокожие животные, стадо которых он когда-то увидел на африканском берегу, с самого первого взгляда очаровали Хэла. Тогда он был мальчишкой одних лет с Томом. Хэл погладил бивень. Казалось, он прикасается к самой душе огромного дикого континента.
Он понял, что должен приобрести эти бивни по любой цене. Грей заметил блеск его глаз и заломил непомерно высокую цену. Хэл заплатил за бивни больше, чем стоила бы дюжина рабынь.
Позже, когда бивни перенесли на «Серафим» и они лежали на палубе, отливая янтарем в свете солнца, Хэл понял, что заключил очень выгодную сделку. В старости, в середине английской зимы, когда последний холод проберется в его кости, ему достаточно будет протянуть руку и коснуться Африки — и он снова перенесется туда, где был молод, к чудесам и огням этой земли.
Он стоял, почти благоговейно глядя на великолепную пару.
Подошли сыновья и остановились по обе стороны от него. Даже Дориан молчал, чувствуя благоговейный страх. Одно и то же чувство объединило их. Когда Том наконец заговорил, его голос звучал едва слышно.
— Какие они огромные, — прошептал он. — Вот бы когда-нибудь поохотиться на такого зверя.
Хэл делал вид, что ремонт «Серафима» затянулся. Он хотел, чтобы новость о его прибытии на Занзибар успела разойтись по островам и по всему Берегу Лихорадок и достигла ушей Джангири, где бы тот ни обретался. Затем пирату потребуется время, чтобы собрать силы и устроить засаду в проливе. Хэл был уверен, что даже Джангири не решится напасть на «Серафим» в гавани. Ведь в конце концов Хэл — гость султана и находится под его защитой.
Хэл неплохо знал учение пророка и понимал, что значит в мире ислама долг хозяина, какая это честь. Султан никому из своих подданных не позволит отнестись к этому долгу с пренебрежением. Но едва «Серафим» выйдет в море, он снова станет мишенью для грабежа, и султан без малейших угрызений совести примет свою долю добычи.
Другим обстоятельством, которое учитывал Хэл, была скорость продвижения «Йомена из Йорка» под командованием Эдварда Андерсона и предполагаемая дата встречи с этим кораблем. Хэл был готов встретиться в открытом море с Джангири один на один. Но он был уверен, что, когда удастся обнаружить логово пирата, оно окажется сильно укрепленным, с большим гарнизоном — понадобятся все люди и корабли, какие удастся раздобыть, чтобы взять разбойничье гнездо штурмом.
Если Эдвард Андерсон оставил мыс Доброй Надежды через неделю после «Серафима», он, вероятно, не попал в сильную бурю и попутный ветер ускорит его плавание к Бомбею. А смена времен года не за горами.
Скоро муссон повернет и поможет Андерсону вернуться к побережью Африки. Тем не менее пройдет много недель, прежде чем можно будет надеяться на встречу с ним. Поистине спешить некуда.
Экипаж принялся неторопливо поднимать реи и закреплять на них паруса, а плотники осматривали, ремонтировали и заново красили корпус.
Через неделю после визита к британскому консулу Хэл отправил Аболи за покупками на саук. В тот же вечер он вызвал к себе в каюту Тома и Дориана. Стоило шлюпке по тому или иному делу отправиться на берег, как оба одолевали отца просьбами разрешения сойти на сушу. Накопившаяся и нерастраченная энергия в последнее время толкала их на опасные проказы, и было бы неплохо убрать мальчишек с корабля, чтобы повыдохлись и не бедокурили.
— Мы с Аболи отправляемся на берег, послушать, о чем говорят на улицах и в тавернах, — сказал Хэл. — Мне понадобится пара рабов-мальчиков для сопровождения.
Он говорил по-арабски и улыбнулся, когда Том, уловив настроение, ответил на том же языке:
— Почтенный отец, ты окажешь мне большую честь, позволив сопровождать тебя.
Хэл исправил ошибки, но порадовался его успехам в языке. Конечно, Том еще не сойдет за араба, но его смогут понять в любом обществе. Хэл взглянул на Дориана.
— Что скажет мой младший сын?
Дориан низко поклонился.
— Возлюбленный отец, в ответ на такую милость моя любовь хлынет, подобно сладкой воде из пустынного источника.
— Да я породил настоящего поэта, — рассмеялся Хэл. Дориан говорил по-арабски намного лучше старшего брата. У него был внушительный словарь, и он подбирал именно те слова, которые в таком случае использовал бы настоящий араб.
— Аболи купил вам одежду. Будьте готовы сразу после ужина.
Хэл надел длинное, до щикотолок, одеяние и сандалии — все купленное Аболи. Его талию перетянул широкий пояс с золотой вышивкой и кривым кинжалом в ножнах. Рукоять кинжала — из рога носорога, полированная — напоминала непрозрачный желтый агат. Жилет расшит золотыми и серебряными нитями, тюрбан черный. Благодаря густым черным усам, орлиному носу и загорелой коже цвета намасленного тика Хэл походил на процветающего капитана дау, работорговца или даже пирата с Красного моря. Из предосторожности он сунул за пояс, под жилет, два заряженных пистолета.
Кожа братьев тоже так сильно потемнела от загара, что им не понадобилась дополнительная краска, а их волосы скрывали накидки. Поразительно зеленые глаза Дориана выделялись на фоне медно-золотой кожи, но у многих племен патанов на севере Индии такая же кожа и светлые глаза.
Когда стемнело, они спустились в шлюпку, и Хэл решил не приставать к каменному причалу, а направился мимо мола к тихому песчаному берегу в миле от города. Шлюпку он оставил под командованием Большого Дэниела, и протоптанной тропой они направились в город.
Сам город не окружен стенами, его узкие улицы не освещены — лишь иногда свет лампы пробивается из окна верхнего этажа, — и войти незамеченными ничего не стоило.
Добравшись до главного саука, они обнаружили, что большинство палаток и лавчонок еще торгуют. Хэл выбрал лавку торговца коврами, которую приметил во время визита к консулу Грею. Здесь попадались великолепные по текстуре и рисунку ковры. Хозяин, которого звали Салим Бен-Толф, вежливо поздоровался с Хэлом, усадил на прекрасный шелковый ковер и предложил густой сладкий кофе, приправленный корицей.
Следуя наставлениям Хэла, Аболи и два мальчика-раба сели в тени в глубине лавки и весь вечер сохраняли почтительное молчание.
— Как дела, эфенди? — задал ритуальный вопрос Бен-Толф.
— Хорошо, — ответил Хэл. Такой ответ полагалось бы дать, даже если бы его ограбили, или все его жены были обесчещены, или старший сын умер от укуса змеи. — А как твои дела?
— Тоже хорошо.
Они беседовали и пили кофе, а тем временем несколько членов семьи Бен-Толфа и его друзья, привлеченные вестью о появлении незнакомца, присоединились к их кругу. Неторопливо и с должным вниманием к правилам учтивости задавались вопросы и обсуждались дела.
— Твоя речь выдает, что ты не северянин, эфенди.
Они уловили его акцент.
— Я из Морби в Гуджарате, это в империи Великого Могола. Мой корабль в гавани.