— Я не питаю к нему ненависти, отец. Это Черный Билли меня ненавидит.
— Это презрительное прозвище выдает твое истинное отношение к нему, но когда меня не станет, он будет главой семьи и имеет право на твои уважение и верность.
— Ты сам научил меня, отец, что уважение и верность нужно заслужить. Их нельзя требовать.
Они встали на якорь вдали от небольшого голландского поселка на мысе Доброй Надежды. Набрали свежей пресной воды, закупили овощей и мяса, но никто не связался с голландскими чиновниками на берегу. Через неделю снова вышли в море и взяли курс на север. Как только эскадра вошла в Атлантический океан, ветер изменился, а с ним состояние Хэла.
У Кейпа на них накатывали здешние волны, большие, серые водяные хребты с глубокими долинами между ними, днем и ночью трепали они эскадру. Море пенилось у корабельных носов и отрывало слабо приколоченные доски или снасти. Ветер напоминал вой волчьей стаи и налетал безжалостно и непрерывно. Хэл с каждым днем слабел, и, войдя однажды утром в каюту отца, Том застал его раскрасневшимся и потным. Том раздул ноздри: он уловил знакомый запах разложения и, откинув простыню, обнаружил на белой ткани красноречивые желтые полоски гноя.
Он крикнул наверх вахтенным, чтобы позвали доктора Рейнольдса. Врач пришел немедленно. Он размотал повязки на том, что осталось от ног Хэла, и на его добром лице отразилось отчаяние.
Культя распухла, края раны приобрели пурпурный цвет, по ним сочился гной.
— Боюсь, разложение глубоко проникло в раны, сэр Генри.
Доктор Рейнольдс принюхался к гною и состроил гримасу.
— Мне не нравится этот запах. В нем душок гангрены. Придется еще раз вскрывать раны.
Пока Том держал отца за плечи, хирург ввел острый скальпель глубоко в рану. Хэл задергался и застонал от боли. Когда Рейнольдс убрал лезвие, обильно хлынул желтый и пурпурный гной, окрашенный свежей кровью; он заполнил дно чашки, подставленной помощником врача.
— Думаю, источник зла мы осушили.
Рейнольдс был доволен количеством и цветом выделений.
— Теперь я пущу вам кровь, чтобы уменьшить лихорадку.
Он кивнул помощнику. Рукава ночной сорочки Хэла закатали и обмотали предплечье кожаной лентой. Когда ее туго натянули, вены на внутренней стороне руки Хэла выступили под бледной кожей, как голубые веревки. Рейнольдс рукавом вытер гной и кровь с лезвия скальпеля и проверил остроту его кончика у себя на пальце, прежде чем проткнуть разбухшую вену. Темная кровь потекла в чашку, смешиваясь там с желтым гноем.
— Одного укола довольно, — сказал врач. — Думаю, мы удалили тлетворные жидкости. Хотя я говорю это сам, лучшей работы по эту сторону суши вы не увидите.
В последующие недели Хэл находился на грани между жизнью и смертью. Целыми днями он, слабый и бледный, неподвижно лежал на койке и, казалось, был на пороге смерти. Потом начинал поправляться. Когда пересекли экватор, Том смог перенести отца на палубу, чтобы он насладился жарким солнцем, и Хэл оживленно говорил о доме: он тосковал по зеленым полям и обширным болотистым равнинам Хай-Уэлда. Он говорил о книгах и документах в библиотеке.
— Там все судовые журналы ранних плаваний твоего деда. Я оставляю их тебе, Том, потому что ты единственный моряк в семье, а Уильяму они неинтересны.
Упоминание имени сэра Френсиса опечалило Хэла.
— Тело твоего деда ждет нас в Хай-Уэлде, потому что Андерсон отправил его туда из Бомбея. Мы положим его в саркофаг в склепе часовни. Он будет рад вернуться домой, как и я.
От этой мысли его лицо стало трагическим.
— Том, ты позаботишься, чтобы мне нашлось место в склепе? Я хотел бы лежать рядом с батюшкой и тремя женщинами, которых любил. Твой отец…
Он замолк, не в силах продолжать.
— До этого дня далеко, — заверил Том с отчаянием в голосе. — Нас еще ждет поиск. Мы ведь дали клятву. Мы должны искать Дориана. Тебе придется выздороветь и снова стать сильным.
Хэл с усилием прогнал дурное настроение.
— Конечно, ты прав. Хандра и нытье не помогут.
— Я приказал плотникам изготовить для тебя новые ноги. Из отличного английского дуба, — жизнерадостно сказал Том. — Ты поднимешься еще до того, как увидишь Хай-Уэлд.
Хэл как будто заинтересовался и стал вносить шутливые предложения.
— А нельзя снабдить их компасом и флюгером, чтобы облегчить навигацию?
Но, когда плотник ушел, Хэл опять помрачнел.
— Я никогда не смогу двигаться с этими бревнами вместо ног. Боюсь, тебе придется отправиться за Дорианом самому, Том.
Он поднял руку, пресекая возражения Тома.
— Но я сдержу слово. Помогу, чем смогу.
Две недели спустя, когда корабль лежал в дрейфе на краю ленивого Саргассова моря, на тридцатом градусе северной широты и шестидесятом градусе западной долготы, Том вошел во влажную духоту каюты отца и застал его лежащим на койке без движения. Кожа Хэла так обтянула кости черепа, тугая и желтая, словно пергамент, что он стал похож на египетскую мумию, которую один из предков Тома привез из Александрии. Сейчас мумия лежала в открытом саркофаге у дальней стены библиотеки в Хай-Уэлде. Том позвал доктора Рейнольдса и оставил отца на его попечение. Потом, не в силах выносить атмосферу каюты, поспешно поднялся на палубу и стал глубоко вдыхать теплый воздух.
— Неужели это плавание никогда не кончится? — посетовал он. — Если мы скоро не вернемся домой, он никогда уже не увидит Хай-Уэлд. Лишь бы ветер подогнал нас.
Он побежал к вантам грот-мачты и поднялся наверх, ни разу не остановившись, пока не добрался до клотика. Тут он повис, всматриваясь в горизонт на севере, смутный и туманный в бескрайнем море. Потом достал кинжал и вонзил его в ствол мачты. И оставил там, потому что Аболи учил его, что так можно вызвать ветер. Том начал насвистывать «Испанок», но это напомнило ему о Дориане, поэтому он перешел на «Зеленые рукава».
Все утро он свистом призывал ветер и еще до того, как солнце достигло зенита, посмотрел за корму.
Поверхность моря казалась полированным зеркалом, чью гладь нарушали только клубки саргассовых водорослей. Потом он увидел, как по сверкающей поверхности к ним быстро приближается полоска, поднятая ветром.
— Палуба! — крикнул он вниз. — Внезапный шквал! Прямо за кормой.
Сверху ему были видны крошечные фигуры вахтенных матросов, которые принялись убирать паруса, готовя корабль к шквалу. Ветер подхватил все четыре корабля эскадры и разметал их.
«Серафим» по-прежнему шел впереди, за ним «Йомен», «Минотавр» и грузная «Овечка». С этого дня дул постоянный западный ветер, не стихая даже на ночь.
Том оставил кинжал в мачте.
Они прошли в виду островов Силле у юго-западной оконечности Англии и окликнули первое за два месяца встреченное судно. Это была небольшая открытая рыбачья лодка с экипажем из трех человек.
— Какие новости? — спросил у рыбаков Том. — Мы уже восемнадцать месяцев без новостей.
— Война! — крикнули ему в ответ. — Война с Францией!
Том пригласил Эдварда Андерсона и остальных капитанов на срочный военный совет. Было бы трагедией в конце столь долгого плавания, у самого дома стать добычей французских каперов. У Хэла наступил редкий период улучшения — его сознание было достаточно ясным, чтобы он принял участие в обсуждении, поэтому Том собрал всех в кормовой каюте.
— У нас есть выбор, — сказал он. — Мы можем бросить якорь в Плимуте, а можем пройти по Каналу до устья Темзы.
Андерсон был за Плимут, но Нед Тайлер и Уил Уилсон предпочитали направиться в Лондон. Когда каждый высказал свое мнение, заговорил Том.
— Придя в Блэкуолл, мы можем сразу разгрузиться на складах Компании, и через несколько дней наши призы будут на аукционе. — В ожидании поддержки он взглянул на отца и, когда Хэл кивнул, продолжил: — А если пойдем в Плимут, можем застрять там бог весть насколько. Я предлагаю рискнуть встречей с французскими каперами и пройти по ветру к устью Темзы.
— Том прав. Чем скорей мы доставим груз, тем довольнее я буду, — сказал Хэл.
И вот, приведя экипажи в боевую готовность, зарядив пушки и удвоив количество впередсмотрящих, они вошли в Канал.
Дважды в последующие дни они замечали на кораблях без флагов незнакомые паруса, но похожие на французские. Том флагами подавал сигнал сомкнуться, и незнакомые корабли отворачивали, направляясь на восток, туда, где сразу за горизонтом лежал французский берег.
За два часа до рассвета они увидели первые огни на суше, а к полудню миновали Ширнесс. В зимних сумерках все четыре корабля встали в доках Компании на реке. Еще не успели спустить трап, как Том крикнул агенту Компании, ждавшему их на берегу:
— Передайте лорду Чайлдсу, что мы взяли большой приз. Пусть придет немедленно.
За два часа до полуночи карета Чайлдса (и два всадника, расчищавшие дорогу) с горящими фонарями влетела во двор верфи. Кучер остановил мчавшуюся галопом упряжку на краю причала, и Чайлдс едва не вывалился из кареты еще до того, как колеса перестали вращаться. Он бегом поднялся по трапу на «Серафим» — с раскрасневшимся лицом, в сдвинутом парике и с дергающимся от возбуждения ртом.
— Ты кто такой? — рявкнул он на Тома. — Где сэр Генри?
— Милорд, я сын сэра Генри Томас Кортни.
— Где твой отец, парень?
— Ждет вас внизу, милорд.
Чайлдс повернулся и показал на «Минотавр».
— Что это за корабль? Похож на нашего индийца, но я такого не знаю.
— Это старый «Минотавр», милорд, только заново покрашен.
— «Минотавр»? Вы отобрали его у пиратов? — Чайлдс не стал ждать ответа. — А тот корабль за ним? — Он показал на «Овечку». — Это что за корабль?
— Еще один приз, милорд. Голландский корабль с полным грузом китайского чая.
— Иисус любит тебя. Ты поистине приносишь благие вести, парень. Веди меня к отцу.
Хэл сидел в капитанском кресле, на его ноги, скрывая раны, был наброшен бархатный плащ. Он был в темном бархатном камзоле. На груди блестела золотом и драгоценными камнями эмблема ордена Святого Георгия и Священного Грааля. Хотя его лицо было смертельно бледным, а глаза глубоко ввалились, держался он прямо и гордо.