А через несколько месяцев лингвистическая политика достигла нового этапа: был опубликован османо-турецкий словарь; таким образом, османский язык (с арабской графикой) был объявлен иностранным в Турции! Осенью 1935 года Кемаль увлекся «солнечной» языковой теорией австрийского лингвиста Квергича, связывающей солнце с первыми звуками и восклицаниями, издаваемыми человеком. Турки были представлены как древнейшая нация, и именно турецкий язык теория Квергича неожиданно соединила с солнцем.
Еще до того, как экономический кризис заставил Кемаля отступить от либерального пути развития экономики, он заявлял, что демократия европейского образца не может рассматриваться как цель для Турции. В речи «Нутук» он заявил: «Те, кто проник в глубину человеческих отношений и познал истину, должны признать, что самый главный долг на земле – это поднять жизненный уровень людей и дать им образование и, насколько это возможно, вести их к цели». Через два года Кемаль добавил: «Акты, направленные на нарушение общественного порядка среди турецкого народа, осуждены. Турецкий народ не будет терпеть презренные цели и тайную подрывную деятельность предателей, трусов и космополитов, выступающих против высших интересов страны… Те, кто захочет встать на ее пути, будут безжалостно раздавлены».
Под диктовку Кемаля его приемная дочь Афет записала: «Революция меняет насильственным путем существующие государственные институты; после уничтожения существовавших институтов, которые тормозили развитие турецкой нации в течение нескольких веков, созданы новые институты, чтобы облегчить прогресс нации в соответствии с требованиями наиболее развитой цивилизации. В жизни государства революция стала частью наших социальных традиций». И Афет добавляет в скобках несколько слов, чтобы уточнить то, что уже записала: «Лаицизм, гражданский кодекс и демократия».
Казалось, жизнь Ататюрка в последние годы сосредоточилась вокруг его знаменитого стола. С молодости он очень ценил беседы с друзьями за бутылкой ракии и национальными закусками (вяленой дыней и брынзой). По анатолийской традиции во время этих дискуссий забывали о времени, высказывались свободно и откровенно. Начинаясь в 8–9 часов вечера в бильярдном зале, эти встречи редко заканчивались раньше часа ночи. Это объясняет, почему Кемаль часто начинал свой день около или даже после полудня. И всё это время друзья говорили на самые разные темы.
В конфиденциальном письме, адресованном в сентябре 1934 года генералам Гамелену и Вейгану, военный атташе Франции в Турции полковник Курзон тем не менее намекал, что «Ататюрк… переходит границы». Французский полковник полагал, что у подчиненных Кемаля все большее раздражение вызывали «ежедневные оргии», которым он предавался в кругу собутыльников, а иногда и «нескольких женщин, будь то жены товарищей, или женщины из публичных домов, либо и те и другие одновременно». И Курзон описывает пребывание Ататюрка в Стамбуле и его ночные визиты в «Парк Отель», фешенебельную гостиницу и ресторан на берегу Босфора: «Возвращаясь пешком с вечеринки около трех часов утра, я увидел у “Парк Отеля” множество машин и полицейских. Мне захотелось рассмотреть, что там происходит… Мустафа Кемаль расположился в кресле, а рядом сидела венгерская дама, живущая в отеле, чей муж был в отъезде. Он что-то быстро говорил ей, обняв за талию, а другой рукой поглаживая ее белокурые волосы… Периодически он увлекал женщину на тур вальса. С суровым видом и недобрым взглядом, без улыбки он совершал три или четыре круга, вцепившись в напарницу, нетвердо держась на ногах, а затем снова усаживался в кресло и пил… Во время первого визита Мустафы Кемаля в “Парк Отель” он бросает дерзкий вызов обществу. Рядом с террасой “Парк Отеля” находилась древняя мечеть, над которой возвышался величественный минарет. До сих пор, когда муэдзин провозглашал свою молитву, музыка умолкала из уважения к нему, а следовательно, останавливались и танцы. Но когда Кемаль, сидя со своим привычным стаканчиком ракии за столиком, услышал “Аллах акбар” муэдзина, он просто сказал: “Это здесь неуместно. Уберите минарет”. И минарет снесли той же ночью». Курзон заканчивает описание несколько зловеще: «Кемалю 53 года, это возраст, когда здоровье часто резко ухудшается у тех, кто хочет слишком многого от жизни».
Но то, о чем сугубо конфиденциально рассказал полковник Курзон, знал если не весь Стамбул, то его добрая половина. Турки, несмотря на мусульманскую веру, очень любят ракию, да и вино и другие спиртные напитки уважают. Поэтому стамбульцы в своем большинстве не были шокированы обильными возлияниями и даже запоями Кемаля. Национальному лидеру прощали известные человеческие слабости. Но все-таки Кемаль старался не очень светиться на публике. Однажды, в 1934 году, он с друзьями ужинал в «русско-турецком» баре Стамбула. Одному молодому художнику удалось проникнуть в зал, и, усевшись напротив президента, он быстро набросал его карандашный портрет. Кемаль попросил показать портрет и тут же заявил:
– Не пойдет!
– Почему?
– Вы изобразили меня со стаканом в руке. Уберите стакан.
– Хорошо, но тогда вы подпишитесь под портретом.
Кемаль задумался, но через несколько мгновений, бросив друзьям: «Вы – свидетели», – он подписал: «Гази М. Кемаль».
В начале 1935 года состоялись выборы в Национальное собрание. Впервые женщины не только участвовали в голосовании, но и могли быть избраны в депутаты. Выборы, как и прежде, были двухступенчатые, через коллегию выборщиков, а право голоса было предоставлено всем гражданам, достигшим 23 лет. Избирательная кампания проходила в атмосфере всеобщей апатии. Турки давно уже привыкли, что от парламента ничего не зависит. За неделю до выборов Кемаль пригласил в Стамбул главных министров и Реджепа Пекера, генерального секретаря НРП. Ататюрк объявил о своем желании, чтобы в новое Национальное собрание было избрано 17 «оппозиционеров». Если верить Курзону, Инёню и Пекер были против этой игры в демократию. Тем более что они не могли понять, почему оппозиционеров должно быть именно 17. Ататюрк, однако, по словам французского военного атташе, «преследуемый мыслью о том, что дни его сочтены… считал, что его дело должно быть усовершенствовано и расширено». Он хотел сделать первый, пусть робкий шаг по пути к подлинной демократии. Правда, в итоге было избрано всего тринадцать независимых депутатов, среди которых были Рефет Беле и Али Фуад Джебесой, два турка греческого происхождения, один турок с армянскими корнями и два турка, приверженцы иудейской веры.
В 1935 году ислам окончательно перестал быть государственной религией. Конституция провозглашала принципы национализма, утверждая напрямую, что национализм «материально и духовно присутствует в республике». Базовыми принципами конституции стали лаицизм, социальное равенство, равенство всех граждан перед законом и неделимость Турецкой Республики и турецкого народа. Турецкая Республика объявлялась унитарным национальным государством, базирующимся на принципах светской демократии. Власть впервые официально была разделена на законодательную, исполнительную и судебную в рамках Турции. При этом разделение власти между исполнительной и судебной властью было очень жёстким, а между исполнительной и законодательной нечётким. Но это разделение существовало только на бумаге, поскольку в Турции сохранялась диктатура Ататюрка. К чести Ататюрка надо сказать, что ни он сам, ни близкие к нему люди никогда не были замечены в коррупции, так что он никогда не использовал свою огромную власть в интересах личного обогащения.
По мнению многих политологов, только благодаря длительной однопартийной системе и авторитарному режиму Турция смогла свершить впечатляющий экономический рывок и решить целый ряд внешних и внутренних проблем, доставшихся в наследство от Оттоманской империи.
Реджеп Пекер, генеральный секретарь НРП, требовал максимальной интеграции партии и государства, за что в июне 1936 года по настоянию Ататюрка и Инёню был смещен со своего поста. Кемаль ни с кем не собирался делиться своей властью, хотя чувствовал себя все хуже и хуже и, наверное, сознавал, что ему осталось жить уже не так долго.
16 января 1937 года Ататюрк с нескрываемой печалью написал Афет Инан: «К переживаниям из-за Хатая примешивается печаль, вызванная смертью Конкера».
Вот уже пять дней, как не стало Нури Конкера, боевого товарища и самого близкого друга. Ушли из жизни и другие друзья Кемаля, но Нури занимал особое место: обаятельный, человечный, друг детства, верный соратник, один из умнейших людей в окружении Кемаля, человек абсолютно незаменимый. Ататюрк не скрывал своей печали, а когда Салих Бозок, другой друг детства, оплакивал эту невосполнимую утрату, Кемаль заявил ему: «Ты оплакиваешь не Нури-бея, а самого себя, так как ты отождествляешь себя с ним».
Нури больше не вернется. А 4 мая дипломаты наконец нашли решение проблемы Хатая. С согласия Лиги Наций Хатай был объявлен демилитаризованной зоной, а Франция и Турция взяли на себя обязательство гарантировать целостность территории. «Мы попали в переплет», – вздохнул один французский дипломат, понимая, что теперь ничто не помешает Турции вернуть санджак Хатай.
С первых лет своего пребывания в Анкаре Ататюрк, как мы помним, создал в окрестностях новой столицы образцовую ферму (или имение). В начале 1937 года он решил ее продать. Узнав о предложенной цене передачи прав на ферму, Инёню возражал, считая, что это имение, где находится пивной завод, обойдется слишком дорого государству. Ататюрк соглашается с ним и меняет свое решение. Посетив Трабзон в июне 1937 года, он заявил: «Эта собственность обременяет меня. Я почувствую облегчение, если передам ее в дар своему народу. Богатство человека состоит в нравственности его личности. Я хочу дать еще больше моему великому народу». Затем он направляет Инёню телеграмму, подтверждая передачу фермы в дар народу. В этот вечер Ататюрк пел, танцевал и пил ракию с жителями Трабзона.
Ататюрк решил собрать Совет министров у себя за столом. Раздраженный Инёню, выпивший несколько порций виски, стал критиковать Ататюрка по поводу его фермы и завода. Ататюрк, с чашкой чая в руке, советовал другу успокоиться, но тот злится еще больше и возмущается, что «теперь мы принимаем государственные решения за столом».