Потом Инёню написал Ататюрку, принося извинения. Инёню думал, ехать ли ему в Стамбул на Второй конгресс Турецкого исторического общества, но в конце концов поехал. В поезде Инёню и Ататюрк приходят к решению, что Исмету лучше уйти из правительства. Инёню говорит, что слишком устал и ему надо отдохнуть. Но вопрос пока не решен. И тут случается новый скандал.
Окончательным поводом к отставке послужили различия в инструкциях, которые получал министр иностранных дел Тевфик Рюштю Арас от Инёню из Анкары и от Ататюрка из Стамбула во время работы международной конференции в Нионе в связи с потоплением в Средиземном море советских теплоходов «Тимирязев» и «Благоев», доставлявших оружие республиканской Испании. В нападении на них подозревали итальянский флот. 14 сентября 1937 года было подписано Нионское соглашение СССР, Великобритании, Франции, Турции, Греции, Югославии, Румынии, Болгарии и Египта. Государства, его подписавшие, обязались защищать своими военными флотами торговые суда «всех стран, не участвующих в войне в Испании» (статья 1-я). Флоты Великобритании и Франции должны были обеспечить безопасность мореходства в Средиземном море вплоть до Дарданелл (статья 4-я). Соглашение также устанавливало специальный порядок плавания подводных лодок и торговых судов договаривающихся стран (статьи 5-я и 6-я). Нионское соглашение способствовало почти полной ликвидации пиратских нападений на торговые суда различных стран в Средиземном море.
Но это не означает разрыва личных отношений между ними. 25 октября 1937 года Исмет Инёню официально ушел в отставку. Ататюрк тут же назначил преемником Инёню на посту премьера Джеляля Баяра, бывшего генерального директора Делового банка и министра экономики с 1932 года.
Но влияние Исмета на политику страны сохранилось. Приемная дочь Кемаля Сабиха Гекчен иногда выполняла роль курьера между Инёню и Ататюрком. И они встречались не реже чем раз в неделю в Анкаре.
В последние годы жизни из-за прогрессирующего алкоголизма и плохого здоровья Ататюрк редко появлялся на публике. Он обладал чувством юмора, любил женщин и веселье, однако сохранял трезвый ум политика. Его уважали в обществе, хотя его личная жизнь отличалась скандальностью и распущенностью. Кемаля часто сравнивают с Петром I. Как и русский император, Ататюрк питал слабость к спиртному и к разврату.
К концу 1937 года здоровье Ататюрка заметно ухудшилось. Дали о себе знать заболевания печени и почек, тем более что щадящую диету он не соблюдал, хотя все чаще из-за болезни не мог работать.
На открытии годичной сессии Национального собрания Ататюрк взошел на трибуну. Он говорил о восстании курдов в Тунселе в Восточной Анатолии, заявил, что землю надо дать каждому крестьянину и что необходимо как можно скорее покончить с неграмотностью. Ататюрк также объявил о создании университета в Ване в Восточной Анатолии и закончил свое выступление лозунгом: «Наша сила уникальна, так как это сила народа». Это была последняя речь, произнесенная Ататюрком с трибуны Национального собрания, и впоследствии она стала восприниматься как его политическое завещание.
Уже 28 декабря 1937 года посол Великобритании в Париже отправил в Лондон тревожную телеграмму. По данным спецслужб, полученным в окружении Ататюрка и поступившим в министерство иностранных дел Франции, «моральное и физическое состояние президента Турции ухудшилось». Все чаще Ататюрк впадает в состояние оцепенения, которое длится несколько часов; во время его поездки по Центральной Анатолии приходилось неоднократно вносить изменения в программу и даже остановить поезд в открытом поле.
Через два месяца британский посол в Анкаре ответил на телеграмму из Парижа: «Я не располагаю фактами, подтверждающими информацию о плохом состоянии здоровья Ататюрка, и, как я уже писал, я этому не верю». И чтобы убедить начальство, что не стоит тревожиться о здоровье Ататюрка, посол процитировал мнение, высказанное Тевфиком Рюштю Арасом, врачом по образованию и министром иностранных дел по должности: «Ататюрк остается железным человеком», перенесенный недавно грипп ослабил его, но он выправился и «проживет еще долго». «Если бы что-нибудь было, я бы вас предупредил». То ли посол сам очень хотел верить, что Ататюрк здоров, то ли забыл, что глава турецкой дипломатии все равно никогда не сообщит ему о тяжелой болезни, если только о ней не было объявлено официально.
Но с середины января 1938 года в мире, по крайней мере в правительственных кругах, было достаточно широко известно, что Ататюрк тяжело болен. Приехав в Ялова на лечение термальными водами, он пожаловался на болезненное покраснение кожи. Врачи провели полное обследование и обнаружили, что печень значительно увеличена.
1 февраля Ататюрк прибыл в Бурсу. Он пытался бодриться и отправился на бал, заказал оркестру народные танцы и присоединился к танцующим, энергично выделывая довольно сложные фигуры. Когда оркестр умолк, Ататюрк весело засмеялся.
А вот в Анкару он вернулся только после того, как целую неделю вынужден был провести в кровати. Его состояние постоянно ухудшалось, но он старался не показывать окружающим, что болен, и не прислушивался к неутешительным прогнозам врачей. Ататюрк принял глав делегаций Пятой конференции Балканских стран, проходившей в Анкаре. «Не нужно, чтобы Европа узнала о моей болезни, – предупредил он Джеляля Баяра, – тогда твоя работа намного усложнится». Но Европа-то уже знает.
А с 30 марта все турки уже осведомлены, что Ататюрк болен и что его обследовал профессор Флессинже, специально приехавший из Парижа. Официально всё звучит оптимистично: Ататюрку предписан отдых в течение шести недель, и Арас объявил, что президент, чье «сердце в прекрасном состоянии», после своего выздоровления сможет «снова управлять страной двадцать лет», хотя понимает, что счет идет уже только на месяцы.
Флессинже уверенно утверждает: «Всё будет хорошо, если он будет следовать моим советам». Он предписал Ататюрку диету и полный отдых в течение трех месяцев, чтобы излечить цирроз печени. Ататюрк должен отдыхать до конца июня, но уже 19 мая он покинул Анкару и отправился в Адану, на юг Анатолии, рядом с Хатаем. Он пытается скрыть усталость и участвует в официальных манифестациях.
Вернувшись в Анкару, он решает немедленно отправиться в Стамбул. Окружающие обращают внимание на нездоровый цвет его кожи. Такая кожа обычно у человека, у которого отказали печень и почки.
Теперь скрыть серьезность болезни уже невозможно. Вероятно, Кемаль понимает, что он обречен. 26 мая 1938 года тяжелобольной Ататюрк на специальном поезде вновь выехал из Анкары в Стамбул. Ему пришлось ехать в первом вагоне поезда, чтобы сократить путь по платформе. В Стамбул Ататюрк на катере сразу же направляется во дворец Долмабахче.
С 27 мая 1938 года Ататюрк находится в Стамбуле, где проведет пять последних месяцев своей жизни. Вскоре он перебирается из дворца на свою яхту «Саварона», где, как ему кажется, дышать гораздо легче, чем во дворце. «Я так мечтал об этой яхте, словно ребенок об игрушке, и вот теперь она превращается в мой госпиталь», – с грустью замечает Ататюрк. В середине июня в письме дочери Афет он посетовал на то, что «болезнь вовсе не останавливается, а, напротив, прогрессирует» и что Флессинже предписал ему «абсолютный покой и новое лечение». Но он еще пытается успокоить Афет: «Мое общее состояние хорошее. Я надеюсь окончательно выздороветь. Я желаю тебе успешно сдать экзамены, не волнуйся. Обнимаю тебя с любовью…»
Али Фетхи, старый друг Кемаля, навестивший его 8 июля, нашел человека, тело которого разрушено болезнью, «но дух сохранил всё ту же энергию и былое совершенство». День ото дня болезнь прогрессировала, и атмосфера становилась всё более грустной, но Ататюрк оставался верен себе. Совершая прогулки на яхте по Мраморному морю, он находил достаточно сил, чтобы стоя приветствовать аплодировавшую ему толпу. А когда он принимал короля Румынии, то вспылил в ответ на критику гостем «упрямства» президента Чехословакии: «Тевфик Рюштю, спроси у его величества, чего он ожидает от президента республики, который является гарантом независимости и целостности государства. Не хочет ли он, чтобы доктор Бенеш согласился на расчленение своей страны?»
25 июля было решено перевезти Ататюрка во дворец Долмабахче. Ему уже очень плохо. Несмотря на бриз на Босфоре, больной задыхается и просит Кылыча Али позвонить матери с просьбой найти рецепт от боли. Ночью, при погашенных фонарях, без прислуги, Ататюрк, отказавшийся от носилок, был переведен во дворец.
21 августа 1938 года выборы в Хатае дали желаемое турецкое большинство, и через несколько дней Национальное собрание избрало турка, ответственного за Народный дом в Антакье. 3 июля в последний раз Париж подписал соглашение с Анкарой об уступке Хатая, и по требованию Ататюрка оно было выполнено немедленно. Он успел осуществить одну свою мечту, вернуть Хатай, буквально за пять минут до полуночи.
Ататюрку осталось выполнить свой последний долг – составить завещание. Тщательно выбритый, в халате из красного шелка, с сигарой в руке, Ататюрк продиктовал, что завещает всё свое имущество Турецкому историческому обществу и Турецкому лингвистическому обществу, предусмотрев ежемесячное содержание сестре Махбуле и своим пятерым приемным дочерям: Афет, Сабихе, Юлькю, Рукийе и Небиле. Махбуле пожизненно отходит ее дом в Чанкая. Особенно удивительным многим кажется то, что дети Исмета Инёню получили пособие, позволяющее им завершить высшее образование. Сам Инёню был тяжело болен с начала лета 1938 года, и Ататюрк, вероятно, считал, что он тоже вскоре может умереть.
В последние дни жизни в состоянии здоровья Ататюрка наступило некоторое улучшение. Врачи сделали прокол, операция прошла удачно. Больной даже смог совершить прогулку на машине по лесу в окрестностях Стамбула. Но он продолжал слабеть. «Создавалось впечатление, – напишет позже Кылыч Али, – что великий человек от часа к часу становился меньше ростом в своей кровати». Кемаль пытался держаться бодро, даже следил за делами и регулярно принимал Джеляля Баяра.