Превращения
1
Выходил Омар из полного бесчувствия и сумерек помертвевшего сознания в порядке, обратном тому, в котором он лишался связи с миром.
Сначала он услышал крики; хозяева лавочек зазывали мусорщиков. Затем почувствовал боль ссадин и синяков по всему телу. Дальше – боль в суставах и мышцах. И уже позже в нем появились злоба и страх. Открыв глаза, Омар понял, что лежит в собственной блевотине. А где-то поверх скатов крыш, на фоне чистого неба, торчали шпили белоснежных вершин.
«Вот бы сейчас спрятаться в лощине, чтобы солнечные осколки не посекли. Выбраться туда, где отвесные скалы отбрасывают большую тень, где хвойные леса не дают плавиться снегу, – мечтал Омар о прохладе и свежем воздухе. – Говорят, в предгорьях и дышится легче, и климат мягче. А главное, там есть дающие силу родники чистейшей воды».
Силы Омару были просто необходимы. Он и правда чуть было не сдох от жары, но самое ужасное, что после того, как эта жара набросилась на него исподтишка и сбила с ног, пощады от нее не было нигде. Духота даже в тени пыталась достать и добить подранка Чилима. Он уже осознал, что с ним случилось, и сожалел, что вовремя не сделал хотя бы один спасительный глоток. После теплового удара четвертой степени сорок процентов людей погибают, двадцать впадают в кому, двадцать лишаются памяти или рассудка, и только каждый пятый остается нормальным человеком.
Остался ли он в своем уме, не лишился ли он памяти – вот что волновало Омара в первую очередь. Закрыв глаза, Чилим пытался разобраться, что с ним случилось за десять минут до солнечного удара, но ничего припомнить не мог. Зато перед глазами опять всплыл крикливый яркий какаду, и к горлу подступила тошнота. Все казалось мелким, кричащим и бессмысленным.
– Твоя невеста Гюляр, – горланил какаду, делая усилие на р-р-р, – совсем обо мне не заботится. Если так продолжится и дальше, я сдохну!!!
Кто такая Гюляр? Он вспомнил, что, когда находился в коме, над его телом собрался консилиум обезьян в белых халатах и с врачебными зеркальцами на ободках. Они поднимали руки Омару, щупали пульс и заглядывали в зрачки, попутно пуская солнечных зайчиков.
– Коллеги, – говорила самая старая обезьяна, – мы собрались, чтобы прочитать историю болезни этого больного со дня его рождения, и скажу вам: если он не сдохнет, то ему крупно повезет. Иначе ему прямая дорога в ад!
– Посмотрите на это полуживотное-полурастение. – Другая обезьяна в очках подняла безвольную руку Омара и тут же отпустила. – И кто теперь скажет, что эта падаль – тот иностранец, который послан Буль-Буль Вали, чтобы спасти страну от упадка?
«Какаду – отображение моих мыслей, ведь рыбы тухнут под солнцем, а действия обезьян – пародия на мое тело. На мои бессмысленные и трусливые поступки».
2
Кто он? Человек? Животное? Растение? Часть стены? Камень или орнамент? Что он делает в этом незнакомом месте? Какова его миссия? Что он вообще забыл на земле?
Дикость, хаос, мусор, крики – таким предстал Кашевар перед глазами Омара. Калеки и прокаженные хватают всех подряд за руки, полицейские и чиновники норовят обворовать и облапошить. Потоки грязи наступают на тебя со всех сторон. И в этих потоках хаоса, словно в грязевой сели, крутятся, пытаясь выжить, мелкие сошки-людишки. Они готовят еду в подворотнях, спят и едят на мостовых. Здесь же занимаются торговлей и своим ремеслом. Это месиво движется, дышит и живет, как, впрочем, и умирает, по своим законам – как одно гигантское аморфное тело, пестрая и остро пахнущая биомасса. И только машины, рикши и моторикши призваны вывести и спасти, хотя создают еще больший хаос. Гудят, бибикают, орут!
По шагам восстанавливая память, Омар вспоминал, что перед тем, как он отправился в Кашевар, один человек в бирюзовом халате положил перед ним лист белой бумаги. Кажется, это был замдиректора фонда, а на бумаге был написан небольшой текст.
– Это твоя новая биография, – сказал человек в халате, – выучи ее так, чтобы, разбуженный посреди ночи, ты мог повторить все без запинки. А свою старую биографию вычеркни из головы.
И он начал читать текст, где у его родителей, как и у родины, появились новые имена. Отныне его самого звали Омар Чилим, а его невесту величали Гюляр.
– Да, – подтвердил доктор, когда Омар поднял удивленный взгляд, – отныне ты – сын кашеварцев, переехавших когда-то в Москву на олимпийскую стройку, ты этнический кашеварец российского происхождения, потому что у России хорошие отношения с Кашеваром и нет визового режима. Выучи все хорошенько, и бла-бла-бла.
Неужели хаос Кашевара есть его судьба?
3
Кроме того листа бумаги он пока ничего не помнил! Он даже настоящее имя своей возлюбленной забыл. Единственное, что он знал наверняка, – с новым именем он должен стать шпионом и выполнить некое задание. А еще ему теперь придется постоянно убегать и прятаться.
Но что значит быть шпионом в Кашеваре? Не зоопарк же, в самом деле, его послали фотографировать? И какое задание он должен выполнить? Может, он должен собрать сведения о военных, которых накануне выборов нагнали в Кашевар, и выяснить место их дислокации?
«Если ты лицемер, живущий двойной жизнью, – пытался разобраться Омар, – значит, есть еще кто-то, кроме тебя нынешнего». Но как Омар ни пытался вглядываться в глубь себя, он ничего там не видел. Не видел даже своей подлинной личности. Все мысли и все слова, которые он знал, были чужими мыслями и словами. Он лишь повторял их, как попугай, а все действия, которые он выполнял в последние дни, были, как у обезьян, запрограммированы простейшими животными инстинктами.
«Неужели там никого нет? – испугался Омар. – Или моя личность сейчас находится в другом месте? По-прежнему живет в квартире в Петербурге и встречается с моей настоящей невестой?»
Он пытался представить его настоящую квартиру, но в голову ничего не лезло.
– Неверие – корень лицемерия, – повторял он кашеварскую аксиому. – Лицемерие порождает трусость, трусость – слабость, слабость – лень, лень – похоть, похоть – зависть, зависть – злость, злость – неверие, неверие – лицемерие. Все, круг замкнулся. И полностью опущенный человек идет ко дну.
«Но откуда в нас тогда берутся духовные потребности? – уцепился Омар за спасительную мысль. – Редко, но возникают. Чтобы возникали чаще, нужно заниматься нравственным самосовершенствованием и избавляться от животной запрограммированности. Нужно учиться контролировать свои эмоции и поступки».
4
Немного придя в себя, Омар пополз, словно змея, чтобы поскорее скрыться с места побоев и ускользнуть от содержимого собственного желудка – блевотины, что переливалась и блестела в лучах закатного солнца, словно только что сброшенная шкура. Ему не было стыдно лишь потому (это Омар выяснил на собственной коже), что змея не замечает, насколько она кривая. Через пару десятков метров Чилим встал на четвереньки и попытался двинуться вперед. После солнечного удара Омар никак не мог вспомнить, где его дом и куда ему надо ползти. Он карабкался на карачках из принципа, что движение есть жизнь. А жить хотелось очень.
А еще Омар вспомнил детскую игру «сифа», в которой, если в тебя плюнут и сделают заразным или замают, достаточно потереть оскверненное место со словами «Мутабор», и проклятье пропадет.
Спустя пару кварталов Омар посчитал уже безопасным встать на две свои ноги. Так начались его странствования по Кашевару под другой личиной. Возможно, под личиной избранника Кош-муллы?
Омар шел мимо отдыхающих после тяжелого трудового дня кашеварцев. Он видел, как они сидели, попивая чай и играя в нарды, прямо на стульях возле своих лавок. Омар дико завидовал всем этим сохранившим в непростых условиях человеческое обличье людям.
Между рядами домов появились циркачи с животными, предлагающие мастеровым и торговцам порцию зрелищ. Омар смотрел на заклинателей змей с дудочками, на дрессировщиков обезьян, на фотографов, предлагающих сфотографироваться с игуанами, удавами, маймунами, и чувствовал, как в нем нарастает щемящее чувство жалости к меньшим братьям.
Он видел, как, играя на своей дуде, факир поднимает по стойке смирно змею, как, поджигая хворост под железной клеткой, заставляют встать на задние, в калошах, лапы медведя. В одной из подворотен в районе трущоб Омар наблюдал, как корейцы, которых предостаточно в Кашеваре, ошкуривают щенка. В другой увидел, как повар забивает тупым, как камень, ножом кому-то на обед козла. Кровь струйкой стекала по желобу разделочного стола. Цена на мясо, зерно и молоко резко подскочила в Кашеваре, но жалость к животным была сильнее, чем жалость к людям.
5
На ночь торговые кварталы города превращались в жилые, лавочники закрывали свои витрины и выбрасывали весь мусор прямо на улицу, где свою добычу тут же подбирали мусорщики. Омар сидел под аркой, прижавшись к стене, и наблюдал, как кашеварцы запирают свои лавки на съезжающие сверху рол-двери. Люди жили в тех же помещениях, что и работали, и многие уже устраивали себе ночлег и дастархан в торговых залах, постелив на пол тряпье.
Наблюдая узкосемейные хлопоты, Омар чувствовал, что ему уже нет здесь места. Теперь он больше не мог поживиться едой, ибо мусорные контейнеры в свои кварталы спешно увозили мусорщики.
Но тут, о чудо, один за другим жители бедных районов стали выходить из своих домиков и предлагать Омару еду. Кто-то выносил лепешку хлеба, кто-то бутылку воды, кто-то фрукты. Казалось, вдоль узкой улочки выстроилась живая очередь желающих поделиться с Омаром заработанным за день. Подобные очереди в этих районах выстраивались только за дешевым социальным хлебом.
Люди из уст в уста передавали, что на улицах Кашевара объявился дервиш-иностранец, посланный Буль-Буль Вали спасти Кашевар. Наиболее мнительные утверждали, Омар – не Омар, а тайный наставник Мусы, Хизр.
– На, прими часть скромно заработанного, странник! – предлагал один старик яйца.
– Поешь нашего, брат-суфий, и помолись за нас!
Омар видел, что у каждой двери появлялся сам хозяин или хозяйка с чем-нибудь съестным в руках. Даже самые бедные пытались чем-то угодить ему. Одна дряхлая старушка протянула Омару несколько сушеных фиников. А другая пожилая женщина сунула помимо кулька с барбарисками еще и полиэтиленовый пакет, куда Омар смог положить собранную еду.
«Неужели я так стал походить на местного дервиша или Хизра?» – на глазах расчувствовавшегося Омара выступили слезы. После жалости к зверям и жалости к себе пришла и любовь к людям.
За дни, проведенные на улицах Кашевара, Чилим успел приглядеться к жизни трущоб и трудовых кварталов. Он уже понял, что в Кашеваре полным-полно нищих, готовых наниматься на любую поденную работу. Хамство чиновников, поборы, коррупция и несправедливость вынуждали людей постепенно отказываться от человеческого достоинства. Хватало здесь и бездомных. Не раз Омару попадались люди, лежащие прямо на тротуаре на расстеленных газетках.
6
Но грязь трущоб и бедных районов оказалась не так страшна, как ему виделось вначале. Да, эти люди живут в далеких от стандартов и даже совсем антисанитарных условиях, зато они чисты изнутри. А у тех, которые нанимают для уборки домов горничных и посудомоек, у тех, кто ходит на сеансы очистки тела от старой кожи, у тех в душе настоящая помойка.
Они переводят зерно на биотопливо, в то время как чады Чада и дети Кашевара подыхают от истощения. Сбежав на своих двоих из центра, Омар Чилим сидел в тени кипарисов зооботсада им. Буль-Буля Вали и наблюдал за копошением муравьев. «Все суета сует, – думал он, – а особенно муравьи и люди».
В кармане бултыхалось несколько мелких монет, поданных сердобольными кашеварцами, но в гостиницу он не мог устроиться, ибо все гостиницы и ночлежки в Кашеваре под контролем у ищеек. Да и кто его возьмет без документов и регистрации в ОВИРе? Попроситься к кому-нибудь на ночлег, даже к одинокой старухе, – тоже не вариант. У страха в диктаторской стране глаза велики, а его фото уже распечатали в газетах для домохозяек, на первых полосах которых – эмир в окружении детей. Тиран властвует только там, где его безмерно боятся и боготворят, а Омар не мог себе позволить объедать бедняков, используя их доверие, словно последний аферист. Оставалось одно – смешаться с толпой и колобродить, шляться по бурно-гулящему, засасывающему в себя окраины, центру.
Но ноги не казенные, вот они, сделав круг-другой, и привели Чилима на насиженное и належанное место. Опустошенный Омар сидел на берегу озера, бессильно опустив ладони на коренья и гальку.
Без документов и без собственного имени он больше походил на растение. Он зарывался в чужую почву, словно пересаженный кактус. На собственном опыте Чилим выяснил, как, оказывается, легко потерять свое «я». Как просто перестать быть мыслящим существом и превратиться в мягкотелую субстанцию. В пригретую местным солнцем флору.
7
Посмотрите на Омара. Вот он сидит, словно надломленное растение, прижавшись к решетке сада, и плачет оттого, что потерял свою личность. И еще ему ужасно стыдно быть лицемером среди добрых и открытых людей, которые пытались помочь ему сегодня чем только могли. Омару было противно презирать кашеварскую культуру, тайно желать Кашевару распада и скатывания в полный хаос и одновременно принимать из рук его граждан еду.
Лицемерие овладело им еще в Санкт-Петербурге. Стоило ему проявить слабость, согласившись на легкую работу в России, как он тут же начал терять свое «я». Он ведь знал, что при большой зарплате, обещанной в фонде, ему ничего сложного делать не придется. Разве что изображать «хорошую мину» при двойной игре. В Питере его ожидали остропряная жизнь и мягкая плоть женщин, вплоть до какого-нибудь «особого» задания.
Прав был Балык-Малик: стоит нам расслабиться, как нами тут же начинают овладевать страсти в виде животных.
Свиная леность и козлиная похоть овладели Омаром. На севере он, как попугай, повторял чужие мысли. Здесь, на юге, словно дрессированная обезьяна, вынужден плясать под дудку судьбы. Только в экстремальных ситуациях мы познаем, кто мы на самом деле. Как выяснил Омар, он больше являлся животным или даже растением, чем человеком. И как назло, в памяти всплыли слова его возлюбленной о том, что он забудет ее, не пройдет и трех дней.
Омар даже настоящее имя своей любимой позабыл. И словно в издевку над ним теперь его невесту зовут Гюляр, что значит «цветок, роза». Вначале он часто повторял ее имя, даже в мыслях, чтобы вжиться в роль шпиона и вдолбить себе в голову новую биографию. А теперь, в наказание за свое усердие поменять не только лицо, но и образ мыслей, он не помнил ничего, кроме этой новой биографии. Поистине, как говорят в Кашеваре, Аллах больше всего не любит лицемеров-мунафиков.
С другой стороны, пусть он неразумное животное или растение, проводить вторую ночь кряду под звездным небом ему не хотелось. Природа уже дала знать, что небесный джейран опустил розовые рога в вишнево-малиновую воду.