Лубват-трава
1
Распрощавшись с Аббатом, Омар Чилим сидел, прижавшись спиной к решетке зооботсада им. Буль-Буля Вали и наблюдая за копошением желтых и красных муравьев в звездном муравейнике неба.
«В распадающемся обществе даже волосы норовят жить своей независимой грязной жизнью», – думал Омар, запустив рогатину замерзших и огрубевших пальцев в тихую заводь некогда пенистых кудрей. Он уже давно клевал носом, все больше чувствуя холод воды в поджилках.
«Если я засну здесь, то наверняка опять опущусь на дно и буду всю ночь разговаривать с рыбами. А если свалюсь за шпалерами кустов, то стану легкой добычей полицейских прилипал, от которых черепахе не скрыться нигде».
Теперь же его шевелюра от грязи больше походила на панцирь черепахи, а ноги до того обессилели, что не способны ни быстро бегать, ни быстро ходить.
– Эй, красавчик! – раздался кокетливый голос из-за решетки. – Не спи, а то проснешься и ужаснешься окружающему миру.
Омар обернулся и увидел девушку в сетчатых чулках и короткой кожаной юбке, с пышными рыжими волосами и пышной белой грудью в декольте.
– Иди своей дорогой, – попросил он усталым сонным голосом, – мне и не глядя на твои синюшные и раздетые прелести холодно.
– Прыгай сюда, если у тебя есть хоть немного денег. И обещаю тебе, ты не замерзнешь в моих жарких объятиях.
– Прыгают только стрекозы и козы! – огрызнулся Омар. Он давно заметил, что чем ниже уровень культуры женщины, тем ярче и грубее «штукатурка». Каждый мужик негативно относится к яркой косметике на лице баб, но женский инстинкт ничего не хочет про это знать. Даже возлюбленная Омара Гюляр уверяла, что красится исключительно для себя. И в этом ее было не переубедить. – Так что давай сама прыгай!
– Нет, я не могу! – покачала головой полуголая девица. – Мне нельзя в это святое место.
– Да ладно, брось! – махнул рукой Омар. – Кому ты нужна?
– Меня, Лубват Тигровую, в этом районе все знают! Если меня увидят сторонники Гураба-ходжи, они разорвут меня на мелкие части. Я женщина падшая, а Балык-Малик – он друг Всевышнего.
«Лубват, – поймал ее на слове, а себя на мысли Омар, – в переводе с арабского будет “львица”, что в переносном смысле в тех же арабских странах означает “жрица любви”. Но знают ли об этом в Кашеваре?»
– Я раньше была частым гостем этого района. Бедняки – страстные мечтатели, – продолжала девушка. – Еще лет пять назад здесь не было никакого парка и усыпальницы, а были лишь кварталы хибар. Эмир сам приказал снести все трущобы и разбить на их месте пруд с мавзолеем. Он это сделал, чтобы у народа была вера в чудо, чтобы держать людей, как ишаков, в узде морали. Но я-то знаю, не бывает никакого чуда и никакой морали. Миром правят похоть и желание. И потому надо жить весело и не задумываясь.
– Но так ли ты весело живешь, как хотелось бы? Со мной, конечно, как и с другими клиентами, ты веселишься. Но что ты прячешь под жесткой улыбкой-маской? И здесь – под каркасом лифчика? – Омар потянулся рукой сквозь решетку к левой груди Лубват.
– Ну, так идешь со мной? – заломила руку Омара Лубват о железный прут.
«Аллах помогает оказавшимся в ловушке не чувствовать себя одинокими», – подумал Омар и мигом перемахнул через ограду парка.
2
Через десять минут они уже сидели в теплой уютной чайхане с фонтанами зеленого горячего чая, щедро бьющими из курносых, покрытых зеленым купоросом чайников. Как ему прежде не пришла мысль отправиться туда, где чай по-восточному крепкий и дешевый, а громкая танцевальная музыка не дает уснуть. Благо на бодрящий напиток у него остались какие-то серебристые мальки пузатой мелочи.
Смакуя глоток за глотком целительной влаги с рыжим лимоном, Омар пьянел от зеленых глаз проститутки под копной рыжих волос. К тому же, сверкая своим третьим глазом на фиолетовом оперенье подъюбника, среди столиков важно расхаживала танцовщица-павлин. Она старалась попасть в такт восточной музыке, льющейся из радиомагнитолы «жигулей», припаркованных за шатром.
Чай бултыхался в пустом желудке и кишечнике, заставляя живот ходить ходуном и подражать чарующим движениям танцовщицы. Завороженная змея внутри тела, подчиняясь призывным звукам зурны и ритмам тамбурина, медленно поднималась по позвоночнику. Омар сам удивлялся, откуда у него вдруг появились силы, – неужели этот птичий танец с изящным трепыханием кистей заставил змеевидную часть его тела принять боевую стойку?
– Слушай, неужто ты ни разу не была в этом парке и в усыпальнице Балыка-Малика? – качнулся в сторону Лубват Омар. – Ни разу не помолилась на могиле святого и не попросила изменить свой тагдыр?
– Нет, не хочу! Моя жизнь сложилась как сложилась! – Танцовщица оперилась, а Лубват Тигровая ерепенилась и показывала когти львицы…
3
– А я бы на твоем месте не побрезговал покаяться, – отхлебнул глоток остывшего чая Омар.
– Ты что, мораль читать пришел? – закипятилась Лубват. – Давай либо плати и удовлетворяй свои потребности, либо вали!
Смекнув, что лишние крики и внимание ему ни к чему, Омар быстро сжал руку женщины своей клешней, словно собираясь снять раскаленный чайник с плиты.
– Я совсем о другом, дура, – горячо зашептал он. – По слухам, этот святой был бродягой с обочины, то есть, как и ты, жил у дороги. Так почему же ему не простить твои грехи? Не заступиться? Может, стоит разок сходить и поплакаться? Пореветь о своей тяжелой доле? Слезы – они очищают. Глядишь, Балык-Малик и попросит за тебя у Всевышнего.
– Исключено! Мой грех слишком тяжелый! – задрала свои пышные ресницы к небу Лубват, в то время как танцовщица вскинула юбки. – Балык-Малик святой, он за всю свою жизнь ни одной живой твари не обидел. Ни жучка, ни паучка, ни мокрицы, а я даже в мокрухе принимала участие.
– Ты что, сама пускала кровь? – приблизился вплотную к уху женщины Чилим. Там, в ушной раковине, было темно и страшно. Но Омар поймал себя на мысли, что готов утонуть в объятиях Лубват или быть задушенным ими только потому, что смерти иногда предшествует любовь.
– Нет! – возмутилась Лубват. – Господь с тобой!
– Вот видишь, это уже меняет суть дела. – Доведенный до состояния жертвы, Омар остро переживал свою участь, и ему не терпелось услышать историю о еще большей невинной жертве.
– Не могу. Если я расскажу, мне не сдобровать. Я могила.
– Расскажи! – взмолился Омар, ибо ему хотелось быть допущенным не только к телу, но и к душе проститутки, проникнуть в самые темные уголки ее сознания, где притаились мысли о смерти.
Но Лубват Тигровая не спешила откровенничать с Омаром. Отстранившись, она налила себе еще зеленого чаю. Но мыслями она была уже не здесь, это Омар увидел по затянутому пеленой времени и травы взгляду шлюхи. По тому, как она смотрела в чашку, Омар понял, что они спрятали жертву на дне зацветшего водорослями водоема.
4
– Расскажи, расскажи о самом сокровенном. Облегчи душу, – потянул за лиану разговора Омар. – Посуди сама, если я смогу простить, то он и подавно…
– А вдруг ты ищейка?
– Посмотри на меня, ну разве я похож на ищейку? Я ученый, я сам жертва.
– Неужели? – сказала эхом Лубват, словно перед ее глазами вновь возникла картина не сегодняшнего вечера, а того далекого дня. И тут ее прорвало, и слова, которые она долго сдерживала плотиной воли, понеслись частыми волнами.
– Вот и он ученым назвался, – задумчиво глядя в сторону, затараторила она с таким придыханием, что, казалось, ее слова переваливаются через затор камней на реке. – Я тогда еще молодой, свежей и чистенькой была. Только вышла на дорогу, гуляла как раз недалеко от того места, где мы с тобой встретились. А он, как и ты, это сразу было видно, приехал издалека. Гляжу, идет такой весь грязненький, заросший. В куртке с рюкзаком походным за плечами. Ну, я его и подначила: мол, к жене спешишь, путник-распутник? А он посмотрел так на меня и говорит:
– Нет у меня жены, никто меня не ждет.
– А хотелось бы, – спрашиваю, – в семейное гнездышко?
– Я сам встречаю, кого хочу, – улыбнулся он, а сам рассматривает меня.
А потом вдруг так и говорит: «Если хочешь – ты будь моей женой. Ибо пророк сказал, что проститутка, напоившая из своего мокроступа умирающую от жажды собаку, попадет в рай. Вот и ты напои, накорми меня!»
Я к таким разговорам всерьез не относилась. Опять, думаю, клеится. Бесплатно мной воспользоваться хочет. А сама, пока бла-бла, тоже его разглядываю. У меня глаз-алмаз. Одет невзрачно, в серое, дорожное. Из брезента, чтобы не порвалось. Значит, сменной рубашки нет. Сумка – рюкзак, а не чемодан на колесиках, как у богачей, чтоб не утруждаться. Подошвы – стоптанные, значит, машины тоже нет.
– Женой, – ухмыльнувшись, спрашиваю. – Какая тебе жена, бродяжка? А чем ты калым заплатишь? А где мы жить будем? У тебя, сразу видно, и денег-то нет. Ни махр заплатить, ни свадьбу нормальную сыграть. Да у тебя и дома-то, наверное, нет, бродяга. И за душой ничего не осталось.
А он в ответ:
– Плохо ты меня разглядела, хозяюшка. Дом у меня есть – хотя и небольшой, но свой. А денег у меня полно – двадцать процентов натекло на самый надежный вклад, спрятанный в депозитарии вот за такими толстенными стенами. Ни одному вору не пробраться.
А я ему:
– Давай рассказывай. Все вы такие сначала. Я уже словам не верю. А только деньгам. Вот когда покажешь свою золотую кредитную карточку, тогда и поговорим. Много вас здесь таких ходит и золотые горы обещает.
5
И тут он заявляет, что не только мне обещает золотые горы, но и всем жителям Кашевара: мол, скоро все как в Кувейте заживем. А в доказательство достал из-за пазухи камушек неотесанный такой, мутный, но блестящий. Я в этих камнях ничего не понимаю. Да и сам владелец камушка мутный был. Видимо, устал с дороги, но улыбка сияет, а глаза так и сверкают от счастья и гордости. И тогда я поняла, что камень чего-то стоит. Но вот чего? А сама подумала, может, он с дороги грязный, а сам ювелир!
– Ну что, пойдешь за меня замуж? – спрашивает ювелир. – Мне уже давно жениться пора.
– Может, и пойду, – засмеялась я в ответ.
– Тогда приходи хозяйство принимать, хозяюшка.
– Давай адрес, – говорю, – я через час загляну, мне еще с мамой посоветоваться надо.
– Да тут недалеко, – говорит. Гляжу, он уже адрес записывает на клочке бумаги. А пальцы у самого от похоти дрожат. Принял меня, молодую и красивую, за судьбу свою, видимо!
– Договорились. Я пока сватовских сладостей накуплю и чай приготовлю.
На том и расстались. А через полчаса я с дружком своим Шахбазом нагрянула. Он к стенке путника того прижал, нож к горлу приставил и говорит, мол, давай, ювелир, показывай, где твои камушки. А он никаким не ювелиром оказался. Обманул, как я и думала. Я такого рода обман вообще терпеть не могу.
Так и сказал, что не ювелир. Да еще угрожать начал, связями своими кичиться, мол, если хоть один волос с его головы упадет, то нам всем не сдобровать. Орал, что он ученый, член-корреспондент какой-то, что советник правительства, что сам без пяти минут шишка. Да еще грозился самим эмиром. В общем, чего со страху не наплетешь – по себе знаю. Только бы выжить.
Н у, думаю, точно сказочник, и сказками меня уму-разуму учить собрался. Хотел как лучше, но только навредил себе. Шахбаз от криков сам напугался. Пришлось этому члену голову разбить. Потом мы весь дом перевернули и ничего не нашли. Если не считать шкатулки такой, с каменными фигурками. Но они ненастоящими оказались. Или по-настоящему не драгоценными. Ничего не стоящими, полудрагоценными, в общем, так мне Шахбаз потом сказал. Мы эту шкатулку ювелиру Кундушу сдали. А он ее от греха подальше из страны вывез.
– Знаю такого, – кивнул Омар.
– А тот мутный большой камень так и не нашли. Проглотил он его со страху, что ли? Ну, что теперь скажешь, какова моя вина? – выговорившись, с надеждой в замутненном от слез взоре заглянула Чилиму в глаза Лубват.
– А ты знала, что Шахбаз его может убить? – спросил Омар.
– Нет, ничего такого не знала, честное слово. Чуть было на всю улицу не завизжала от испуга. Да и пожалела очень! Из-за этого убийства шумиха поднялась, нам всем на дно залечь пришлось. Полицейские и ищейки словно с цепи сорвались. Никогда такого не было. А тут еще, как назло, как раз пропал кто-то из высокопоставленных. В общем, мне, чтобы скрыться, пришлось уехать на заработки. На Староневском я стоять начала.
– Я тоже на Невском работал, – ухмыльнулся Омар. – А грех твой не так уж и страшен.
– Ты меня успокаиваешь? Что может быть страшнее убийства и прелюбодеяния? – всхлипнула Лубват, и Омар увидел, как по ее щеке, словно хищный таракан, поползла слеза.
– Ну-ну, будет тебе, – он протянул руку, чтобы прихлопнуть слезинку, прежде чем та успела расплодиться.
6
Несмотря на историю, рассказанную Лубват, Омар пребывал в благодушном настроении. Ему было хорошо в чайхане. Такое чувство, будто кто-то сверху на время отпустил ему все грехи, ибо они были не такими тяжкими, как ему прежде казалось.
Омар и не догадывался, что рядом с вокзалом на окраине города существуют такие вот дешевые заведения, с приятной музыкой, где можно провести всю ночь за чашкой чая. Хотя откуда ему было знать, что здесь, у ж/д вокзала, чайханы работают круглосуточно, тем более прилетел он на сером, словно белолобый гусь, боинге.
– А кто такой этот Шахбаз? – спросил Омар у Лубват только потому, что надо было о чем-то говорить.
– Чем знаменит Шахбаз? Ой, да ты вправду неместный – не знаешь ничего. Шахбаза все знают. Шахбаз – он король форточников. Сам горазд, да и любого через любую форточку отправит куда угодно. Однажды он сидел у меня и вдруг – бац, облава, менты забарабанили. И так настойчиво, будто ищут кого-то. Я заметалась. А Шахбаз говорит: спокойно, девочка. Возьми себя в руки и иди открывай не спеша, а я пока чай допью.
Менты как вошли, сразу бросились искать. Зашли на кухню, а его нет. Как сквозь землю провалился. Даже окно не открыто. Только форточка. Но кто поверит, что с его-то комплекцией можно туда пролезть. А между тем он именно так и ушел. Он самый известный форточник Кашевара. А начинал, как ты понял, грабежом приезжих. Но после того убийства он поклялся больше не заниматься разбоем.
– И как люди не боятся так высоко летать, – горько улыбнулся Омар. В последние дни он, передвигаясь по Кашевару, все больше вжимался в землю.
– Высоты Шахбаз с детства не боится. Он же из горного района. Там он с дядьками своими соколов и беркутов выращивал. По склонам ловил змей ядовитых и запускал со скал змеев воздушных. У них род известный очень. Его дед был великим помытчиком. Поставлял соколов для эмира и наследников.
– А Шахбаз решил выше взять?
– Когда его в армию забрали, то на аэродром служить определили. Он соколами голубей, чаек и ворон разгонял. Чтобы тех в двигатель не засосало. Потом воровством чемоданов и контрабандой занялся. Потом грабеж залетных интуристов, и понеслось-поехало. Сейчас опять на аэродроме ошивается. Сам Ширхан его взял в свою наркоартель и назначил смотрящим за воротами города. Так что если кому что надо пронести, можешь смело обращаться к Шахбазу, – скажешь: от Лубват Тигровой. Шахбаз – он смотрящий за воротами города у самого теневого смотрителя города Ширхана. У нас для связи с внешним миром других ворот, кроме аэропорта, и нет.
– А ты откуда это все знаешь? – спросил Омар, подумав, что Шахбаз ему просто необходим.
– Да он сам все рассказывал. Мы с ним как брат с сестрой – все друг другу рассказываем. А с тобой я почему так разоткровенничалась? Чего в тебе этакого? А? Может быть, потому, что ты похож на него, на ювелира того? Тоже такой весь интеллигентный.
– Не знаю, – пожал плечами Омар. Руки его были спрятаны в карманах. – Ну, как тебе сказать…
7
Дальше под плавную мелодию разговор перешел на лирическую тему. Глядя то в глубокие омуты зеленых глаз Лубват, то на плавные плечи и бедра полуобнаженной танцовщицы, Омар чувствовал, как уплывает. Словно ему подсыпали зелья в зеленый жасминовый чай. К тому же перед ними раскачивались, гипнотизируя перламутровыми переливами, павлиньи перья на голове у танцовщицы.
По инерции он еще держался, стараясь совсем не рассыпаться в комплиментах и не упасть под стол, целуя павлинихе ноги. Но чем дальше, тем больше хмелея, Омар начал клевать носом над блюдцем с инжиром и кешью, подражая домашней птице, и, словно в бреду, сквозь туман и пар, поднимающийся от стакана с горячим чаем, наблюдал за павлином и слушал, как тот что-то говорит ему.
– Помоги, помоги мне, – просил павлин, – помоги!
– Чем?
– Если бы ты знал, как я мечтаю улететь отсюда, куда глаза глядят!
– Я тебе помогу, – заверял Омар. – Я спасу тебя, вытащу из этого рабства.
Так они беседовали в полусне, пока Омара не разбудил и чуть было разом не отрезвил истошно-радостный визг Лубват.
– А вот и Шахбаз! – вскочила с места Лубват Тигровая. – Легок на помине! Что называется, вспомни дерьмо – и всплывет оно.
Не понимая, о чем идет речь, Омар спросонья посмотрел на бассейн фонтанчика, затем заглянул в чашки.
– Шахбаз, Шахбаз, иди к нам! – замахала Лубват руками. И через секунду знаменитый форточник-помытчик сидел уже за пластиковым столом с пластиковым непроницаемым выражением лица. Все стерильно, все одноразово. А в такой сифилитичной компании только так и можно.
К счастью, Шахбаз тоже был навеселе и тоже клевал массивным мясным, как у индюка, носом о заячью губу. Красные веки почти закрывали его глаза. Он сидел, сгорбившись и кутаясь в свой дырявый пиджак, словно не хотел ничего вокруг замечать. Придя с улицы, Шахбаз был замерзшим, а в тепле впал в коматозное состояние. Даже странно – как такой широкоплечий здоровый мужик может так искусно сгибаться и складывать плечи?
Подумав так, Омар снова склонился носом над пиалой, словно подражая Шахбазу. В какой-то момент Омару показалось, что он уже разговаривает не с павлином, а с индюком.
– Помоги мне, – просил Омар на птичьем языке Шахбаза, вспомнив, как это делала павлиниха.
– Как? – угрюмо шевелил индюк Шахбаз отвисшей губой.
– Вывези меня завтра из страны, как контрабанду, как редкое животное, по поддельному паспорту. Я ведь уже превращаюсь в животное. Продай на родине моей невесте Гюляр. Уверен, она заплатит хорошую цену.
– Вывезу, – отвечал индюк, – но только не завтра. Завтра начинается праздник выборов. Завтра сюда пожалуют наблюдатели и послы со всего мира. Аэропорт будет под усиленным контролем. А ни ты, ни я не умеем летать сами.
– Я умею, – не соглашался Омар, – я умею летать в клюве у белолобого гуся, как маленький Нильс.
– А у тебя есть документы и деньги? – интересовался Шахбаз.
– Документов нет, а денег по вашим меркам есть много, – бахвалился Омар.
– Тогда только железной дорогой, – предложил Шахбаз, – и за очень большие деньги. Но ты не бойся, найдем тебе нормального проводника.
8
– А на каком языке ты мне дал слово? На птичьем? – не унимался Омар.
– Да, на нашем горно-птичьем наречии.
– Почему Кашевар превратился в транзитную страну наркотрафика? – проверял Омар Шахбаза как мужчина мужчину через рукопожатие.
– Потому что людям нечем больше жить. Для этого человека снизвили до уровня твари. Для этого здесь все и разрушали. Всю промышленность и все сельское хозяйство. Белый порошок – единственное средство к выживанию.
– А откуда этот порошок?
– Из страны смерти всех империй. Из страны горных псов.
– Ладно, чего-то мы здесь засиделись. Пора мне работать, – прервала идиллию их беседы Лубват. – Давай вставай – и поехали.
– Куда?
– К бабушке – здесь недалеко. Только деньги вперед!
Омар не совсем понимал, зачем его ведут к бабушке. Но с другой стороны, он был рад отдаться волнам течения, уносящего его из тихой запруды кафе. Он рад был попасть в компанию, решающую за него его проблемы ночлега. Сам он пока не был способен ни думать, ни принимать решение.
Омара вывели под руки на улицу, где он чуть протрезвел, закусив зелье долькой желтой луны и занюхав его газами свежеайранового воздуха. Здесь на вокзале все по-другому, огляделся Омар, ибо кашеварский вокзал – невообразимое действо! Великое вавилонское столпотворение людей, ожидающих посадки на поезд № 6 Кашевар – Москва. Даже не вавилонское, а Ноево. Сотни и сотни навьюченных травоядных, выслушав жвачку одного и того же объявления, скопом рванули на платформу. Они тащили свой нехитрый скарб, а среди них не в меньшем количестве сновали хищники и мародеры.
Только подгулявшая компания вышла на привокзальную площадь, как была атакована десятками посредников по продаже билетов на заветный поезд. «Вот он, мой шанс ускользнуть из этого города целым и невредимым. Пора убираться подобру-поздорову», – рванулся было Чилим вперед. Но Лубват и Шахбаз крепко держали его под руки, поясняя, что все эти доброжелатели, предлагающие посадить за энную сумму в купе к проводнику, – аферисты и охотники за чужими деньгами. И обманут – как два пальца обоссать. Опытный Шахбаз отмахивался от досаждающих налево-направо всей пятерней, ибо два пальца только привлекали их внимание.
9
– Ну, все, мне надо пи-пи, – пытался хоть на минуту сменить направление колеи своей судьбы Омар, когда они скрылись в подземном переходе. А еще – когда они после вышли с другой стороны тоннеля и пошли по железнодорожной насыпи. Где-то там, прячась в закутке тени за фонарным столбом, под шуршание гравия и мочи Омар и увидел страшное зрелище – мимо него, набирая ход, проследовал скорый поезд № 6 с зарешеченными окнами, из которых торчали руки и головы женщин и детей.
– Их перевозят, как скот на бойню, – ужаснулся Омар, чувствуя, как пустеют и холодеют его мочевой пузырь и душа. Интересно, почему при таком положении народ не летит самолетом, который стоит примерно столько же?
Этот вопрос он задал Шахбазу, вернувшись к новоиспеченным под чай друзьям, и тот ему отвечал, что почти все пассажиры везут с собой значительный багаж и на самолете они заплатят сотни долларов за перевес. И потом, пограничный контроль в Шереметьево и Домодедово гораздо более серьезный, чем на наземных переходах. Если через Илецкий железнодорожный переход вполне реально провезти почти все что угодно, лишь уплатив фиксированную мзду пограничникам на таможне, то в Москве все хуже – там могут развернуть или даже определить в обезьянник за паспорта, полные штампов о депортации из России.
Омару пришлось согласиться с разумными доводами Шахбаза. Согласился он и с тем, что скоро пол-Кашевара переберется в Россию, ибо грядут смена климата и засуха, за которыми неизбежно великое переселение народов.
А вообще, было что-то странное в том, что он находился в компании криминальных элементов – воров и убийц, рецидивистов и мелких мошенников-аферистов. Здесь, в пограничном месте, у ворот в неизвестность, он блуждал с ними по неосвещенным тупикам вокзала.
– Ты мне точно поможешь? – обращался то и дело Омар к Шахбазу, стараясь разговаривать, чтобы не заснуть прямо на ногах.
– Я же тебе дал слово! – уверял Шахбаз. – А знаешь, что такое слово горца? Могу тебе рассказать историю про слово. Однажды к нам в кишлак заглянул охотившийся правитель со своей свитой. Только что о скалы поранился его любимый сокол. «Распрямите мне сокола», – обратился правитель к горцам. Слово «распрямите» означало: дайте сокола, умеющего плавно парить под облаками и камнем падать на добычу. Аксакалы кишлака поклялись падишаху и, недолго думая, сделали все буквально, положили птицу на камень и накрыли тяжелой глыбой. Через несколько часов «распрямленный» труп предъявили отдохнувшему падишах у, посетовав, что клюв не распрямился. С тех пор все падишахи и султаны обходят наши места стороной. Ибо если горец что пообещал, то он разобьется в лепешку, но сделает, – клялся и божился Шахбаз.
10
Дальнейшее Омар помнил еще более смутно. Помнил, как он раскачивался на надувных грудях Лубват, все так же плывя по течению, помнил, как стал задыхаться и тонуть, а потом Лубват обхватила его спасательным кругом своих пухлых бедер.
А дальше, когда они выбрались на берег железнодорожной насыпи, он видел, как Лубват роется в карманах его брюк и рубахи. Как она стоит на берегу с красным лицом, словно маяк, как кричит и машет руками, словно подавая знаки проплывающим кораблям или поездам.
Но вместо кораблей появился Шахбаз, грозясь учинить над Омаром расправу, если тот не заплатит за танец любви. А пьяный Омар просил его о благоразумии, мол, как он будет в таком случае избавляться от трупа.
– Как всегда, – отвечал Шахбаз, – брошу в озеро – и дело с концом.
– А говно не тонет, – отвечал, едва шевеля губами, Омар.
– Зато говно слишком много воняет! – Возражения Омара так сильно взбесили Шахбаза, что дальше наступило полное беспамятство.
Очнулся Омар там, где встретил Лубват, на берегу озера, уже обобранный до последней нитки. По крайней мере, шелковой рубашки на нем уже не было, и он пытался натянуть на себя стебли подвернувшейся под руку сон-травы и аира болотного, он же татарское зелье.
Омар обнимал пушистые бутончики и выдернутые из земли темно-бурые корневища и сам ужасался тому, как низко пал, проведя ночь с Лубват. Ибо род уличных проституток – самый низкий в касте и опасный для здоровья. Самые грязные шлюхи. К тому же Лубват была наркоманка. Наверняка больна какой-нибудь заразой. А он не помнил, использовал ли презерватив.
– Какое же я животное, – сладко улыбался полупьяный Омар, – не успел расстаться со своей Гюляр, как залез на самую падшую женщину. Рябую, с огрубевшей, как у старой рыбы, кожей. И никаких ощущений, только щекотно чуток было.
А может, это Омара щекотала своими ростками влажная от росы трава или своим усами притаившийся в камышах старый сом? В общем, во сне Омар опять разговаривал во сне с рыбами и растениями.