Мощноногий мерин
1
За Адмиралтейством, у вставшего на дыбы памятника Петру, меня нагнала девочка лет тринадцати на мощноногом мохнатом мерине.
– Дяденька, не поможете Принцу? – просит она. – Ему нечего есть!
Я вспомнил Элиота, которого забыл покормить, поднял глаза и посмотрел на девочку. Было видно, что она чем-то расстроена. Тушь под глазами ее растеклась и размазалась, как само небо.
Потешные войска… главная задача которых – каждый день сдавать не меньше энной суммы. Но сегодня, в первый по-настоящему холодный вечер, девчушке не удалось хорошо отработать, и она плачет. А хозяева сидят в заоблачных офисах и сальными руками подсчитывают прибыль от любви ребенка к большой теплой лошади.
– У вас что-то случилось? – мне очень захотелось помочь ей словом.
– Говорю же, Принцу нечего есть, – она ехала за мной на понуром мерине, не отставая ни на шаг.
– Дайте триста рублей, и я прокачу с таким ветерком, что вы сможете почувствовать себя Петром Первым.
«Первым? Заманчивое, конечно, предложение», – думал я, идя своей дорогой. Но принца на белом коне из меня не получится. Потому что я сам давно уже мерин, да и из Принца принц никудышный. В лучшем случае мы будем хилой пародией на Николая Третьего, что раньше стоял у Московского вокзала, а теперь стоит во дворе Мраморного дворца.
– Ну так будете кататься или нет? – почти перешла на крик девушка. Такой агрессии я от нее не ожидал.
– У меня нет денег. – Мое сердце, сразу мимикрируя под гранитно-мраморный город, равнодушно игнорировало все намеки-упреки.
– Ну тогда иди на хер! – зло выкрикнула девушка. Резко развернув Принца, она поскакала прочь, обложив меня крепкими матюгами. Задние копыта мерина, словно мотыги, вырвали с корнем и подбросили в воздух куски дерна.
И я пошел под этот салют. А что мне еще оставалось делать? Пошел мимо своры собак, лежавших вперемешку с мусором. Одна из псин держала в зубах ведро с котенком, выклянчивая подаяние. Рядом стоял ветеран последней чеченской кампании, который и был истинным просителем. Но никто не спешил подавать бедным тварям. Гораздо приятнее попасть монеткой в лоб жестяному истукану на Садовой.
Кругом фарисейство и лицедейство. Нет ничего подлинного и настоящего.
– А есть ли вообще человек? Или человек – идеальное животное для мимикрирования? Оборотень-хамелеон? Жестяной истукан?
2
Порядком устав от «цирка Чинизелли», я пошел назад в квартиру Грегора Стюарта. Мне было плевать на то, что там меня поджидали кашеварцы в масках. Шахмат у меня все равно уже не было. А если меня ждет смерть, то уж пусть это случится скорее, и я избавлюсь от мук, что душили меня. Где-то в глубине души я мечтал умереть, надорваться и сдохнуть, как лошадь.
Но у дверей моего дома меня ждали вовсе не кашеварцы, а женщина лет пятидесяти. Она сидела на раскладном стульчике, который принесла с собой.
– Грегор Стюарт! – бросилась она тут же ко мне. Вблизи я увидел, что глаза у нее красные, заплаканные.
Я хотел было сразу сказать, что я вовсе не Грегор Стюарт, но женщина, представившаяся как Валентина Юрьевна, не дала мне вымолвить и слова. Она тут же начала излагать цель своего визита. Оказывается, ее дочь была невестой Стюарта. Она чем-то смертельно заболела и в данный момент лежит в коме в больнице.
Она до сих пор любит его, и не мог бы он (то есть я) в столь тяжелую минуту побыть рядом. Поддержать.
– Я знаю, – скороговоркой шептала Валентина Юрьевна, – это странная просьба и бредовая идея. Вы вроде уже расстались. Но все же – вдруг одно ваше присутствие поможет Тасе справиться с недугом? Ведь вы тоже несете ответственность за ее болезнь. Потому что именно вы были с ней рядом в то утро, когда она заразилась рабиесом.
Глаза Валентины Юрьевны были полны печали и отчаянья, она чуть ли не стояла на коленях, взывая о помощи. Объяснять ей сейчас, что я вовсе не Грегор Стюарт, было бы бесчеловечно.
– Хорошо, если ваша дочь в коме, я посижу с ней рядом.
Мне очень не хотелось в эти часы оставаться одному. Меня сильно угнетали муки совести и любовные страдания. И хотя мозг мой тоже отказывался воспринимать бред окружающего, я очень хорошо понимал ту девочку, брошенную возлюбленным.
Ну и скотина, однако, этот Грегор Стюарт! Но мне за что вернулось причиненное им зло? И почему я должен исправлять его огрехи и платить по его счетам?
3
Назвался груздем – полезай в кузов, даже если это кузов такси, на котором мы помчались в больницу. Машина, преодолев пробки, встала в тупике, а мы, миновав КПП, оказались в серых бесконечных коридорах серого здания-лабиринта.
Но прежде на меня, словно намордник, нацепили респираторную маску и надели халат. Видимо, чтобы никакая инфекция не попала в палату.
– Вот, – указала Валентина Юрьевна, еле сдерживая слезы, на девочку, покрытую простыней, – видите, в каком она ужасном состоянии?
– Да! – я не понимал, что я здесь делаю и кто эта красавица.
– Прошу вас, возьмите ее за руку! – попросила несчастная мать.
– Хорошо. Как скажете, – взял я Тасю за руку.
– Как долго вы можете побыть с ней рядом?
– А сколько нужно?
– Я бы хотела, чтобы это было как можно дольше.
– Я постараюсь.
– Возможно, это ее последние часы, – не сдержала слез женщина. – И мне бы хотелось, чтобы она в этот момент была в окружении людей, которых она любит и которые любят ее. Скажите, вы ведь любили мою девочку?
– Да, – соврал я, глядя на слезы женщины.
– Тогда не буду мешать вашему общению.
Я сел подле кровати на раскладной стульчик, а Валентина Юрьевна сообщила, что сейчас уйдет к врачу.
– Вы с ней поговорите о чем-нибудь, – остановилась у порога палаты женщина. – Я верю, она все слышит и понимает. Нас в институте учили разговаривать с попавшими в катастрофу, чтобы они не теряли связи с этим миром.
4
Поговорить, но о чем? Как только Валентина Юрьевна закрыла дверь, я встал и обошел кровать.
– Что они от меня хотят?! – схватился я за голову. Передо мной, как перед Всевышним в момент сотворения, лежала голая, без духа, плоть. И в эту плоть я, по мысли Валентины Юрьевны, должен был каким-то образом вдохнуть жизнь. Но как мне спасти эту девушку, как одухотворить, если я сам ничего из себя не представляю? – Зачем они вообще сюда меня вызвали? Чтобы оживить это бревно? – нервно расхаживал я по комнате.
Единственное, что я могу, – это раздеться и лечь рядом. И лежать таким же голым и беспомощным.
Они же меня совсем не знают. Они не понимают, что я не Грегор Стюарт и что у меня за душой ничего нет. Ни одной оригинальной мысли, ни одного геройского поступка.
Я ведь ровным счетом ничего из себя не представляю. Одно пустое место. Чтобы что-то из себя представлять, надо столько учиться, столько знать и уметь. Но теперь уже поздно. Единственное, что я еще смогу, – это прожить жизнь, как все. Квартира, машина, семья – к чему еще стремиться? Успеть бы скопировать других.
Мы, люди, как вирусы, снимаем с себя копии и занимаем чужое место. С самого начала, с появления на этот свет у меня было такое чувство, что я занимаюсь постоянным обманом. Дурачу себя и близких мыслью, что у меня получится сделать что-то великое, а сам постепенно, тихой-тихой сапой старею, разрушаюсь и занимаю место своего отца.
Бог создал Адама, чтобы тот жил вечно и счастливо и не имел детей. Но Адам совершил первородный грех и был изгнан из рая, и стал смертным. А после смерти Адама мы, его дети, занимаем не предназначенное ему место.
Какой у меня, одного из миллиона сперматозоидов, был шанс оказаться в яйцеклетке? А в квартире Грегора Стюарта? Но я подсуетился и выиграл. Вот такой я подлый и хитрый малый.
Но что теперь? А главное, почему, чего ради я должен вообще коптеть над этим беспомощным телом? Зачем я должен поклониться и упасть в ноги этому несовершенному человеку? Этому куску мяса, который Бог отказался есть и пользовать и вдохнул в него живой дух.
А я-то тут при чем? Я, посланный подражать попугаю и обезьяне? Я всего лишь зверь в наморднике-маске, перед которым, как падаль, лежало брошенное на растерзание белое тело.
Поистине, любить ближнего как самого себя невозможно. С какого перепугу я вдруг должен полюбить этого чужого мне человека, когда у меня есть Катя? Почему я вообще должен испытывать чувства и попытаться спасти девушку Грегора Сюарта, по сути, моего соперника и врага?
Вспомнились слова старухи о том, что из нас двоих жить подлинной жизнью будет лишь тот, чья любовь сохранится и не умрет. Так чего ради я должен коптеть? Пусть умирает любовь Грегора Стюарта и он вместе с ней.
5
Валентина Юрьевна долго не возвращалась, а когда волна самоуничижения схлынула с меня, я вдруг поймал себя на мысли, что девушка под простыней, возможно, совсем голая. Ткань охватывала полушария грудей, соски рельефно проступали через нее.
Я почувствовал, как похоть от паха подбирается к глотке. Затем я не выдержал и приблизился поближе. Так близко, что ощутил жар своего дыхания и биение своего сердца. Я был наедине с девушкой Грегора Стюарта, я потянул одеяло на себя.
Трясущимися руками я поднял край простыни и взглянул на соблазнительное тело. Ноги слегка раздвинуты и согнуты. На бедрах аппетитная корочка целлюлита. Округлая грудь. Большой рыжий сосок.
Рядом, на столике, крем для массажа, чтобы мышцы не атрофировались. Я потянул простыню вниз, обнажая покрытый волосами пах. Теперь и возлюбленная Леонардо принадлежала мне. Какая-то ненависть ко всем женщинам, в первую очередь к Кэт, охватила меня. Напряжение требовало выхода.
Чему быть, того не миновать. Я взял крем и выдавил большую порцию на палец. Другой рукой я спешно расстегивал штаны.
Так вот что представляет из себя человек без божественный искры сознания и духа! Вот его настоящее лицо. Передо мной, ровно дыша, лежала соблазнительная, сверкающая чистотой плоть, в которой я, как в речном отражении, увидел склонившегося над куском мяса дикого зверя.
Мое падение продолжалось. Я разглядывал Таисию, сам пребывая в некоем помутнении рассудка.
Той рукой, что еще не была измазана кремом, я дотронулся до груди девушки. Обхватил полушарие и крепко сжал. Вторую руку я положил ей на лобок и начал делать массирующие движения. А губами я нежно коснулся сухих треснувших губ.
И тут Тая открыла глаза, словно собиралась поймать меня с поличным.
В ужасе я отпрянул, застуканный за неприличным занятием, накинул на нее простыню, натянул штаны и выбежал в коридор.
– Что случилось?! – испуганно вскочила с кресла седая женщина.
– Ваша дочь, кажется, пришла в себя!
6
И тут началась такая суета и беготня! Оказывается, девушку ввели в искусственную кому и поддерживали это состояние с помощью аппаратов. Привести ее в сознание мог только большой стресс, каковым, по мнению Валентины Юрьевны, и явилось одно мое, якобы Грегора Стюарта, пришествие. Или произошло чудо и Бог оживил ничего не понимающее и не чувствующее тело.
– Странно! – заметил доктор – лечащий врач девушки. – Видимо, она испытала сильный шок. Но как бы то ни было, надо взять анализы.
– Ага, знаем мы, чем вызван этот шок, – цинизма мне было не занимать.
Я просидел несколько часов в коридоре больницы и уже ничего толком не соображал. Единственное, что я понял в результате: анализы показали, что организм начал вырабатывать какие-то антитела, и вируса в слюне стало меньше.
– Сейчас проверим, в каком состоянии находится мозг.
– Вы слышите меня? Вы кого-нибудь узнаете? – спросил доктор у девушки.
Но она никак не реагировала и ничего не говорила.
– Снимите маски, – приказал доктор. Все, и я тоже, сняли маски.
Я стоял и смотрел, как бедная девочка переводит глаза с одного на другого. На мне ее взгляд задержался, по крайней мере, мне так на мгновенье показалось. Без маски уже я чувствовал себя голым на очной ставке. На опознании, когда вместе с преступником перед жертвой выводят группу подставных лиц. И подставные лица тут же становятся поняты́ми, если жертва указывает на преступника.
7
– Она вряд ли кого-то узнала, – пояснял после осмотра Валентине Юрьевне врач. – В результате подобного заболевания и комы мозг бывает сильно поврежден. Всего скорее, ей придется заново открывать для себя мир. Заново все узнавать, учиться ходить, говорить, обслуживать себя. Это потребует, – обратился он к нам с Валентиной Юрьевной, – от вас больших душевных и физических сил и терпения. Но другого выхода у вас нет.
– Я согласна снова обучать и растить свою девочку! – ликовала женщина.
– А вы? – повернулся ко мне доктор.
– А я? – я не верил своим ушам. Взрослый человек – и все заново?
Может, оно и к лучшему, по крайней мере, она не будет помнить бросившего ее Грегора Стюарта. Неужели они думают, что их Грегор Стюарт, как принц, способен расколдовать спящую, заколдованную зверем, красавицу? Где он шастает, оставивший ее принц? Нету. Сгинул. А я занял его место и совершил за него подвиг. И по праву все лавры должны принадлежать мне.
Мать была просто счастлива и безмерно благодарна. А у меня в голове крутилось, что я, овладев квартирой, и машиной, и одеждой, и даже попугаем Грегора, чуть было не овладел его невестой.
Так, может, мне и дальше продолжать в том же духе? Начать ухаживать за этой несчастной? Переехать позже к ней в дом? Она все равно ничего не помнит и полюбит меня, как родного отца. Сразу видно, старая интеллигентная семья коренных петербуржцев. Наверняка у них большая квартира в центре города, полноправным владельцем которой, при полоумных матери и дочери, я могу стать.
– Я готов помогать и заботиться! – произнес я вслух, выдавив еще немного мысленного крема.