Мы уже минут пятнадцать пялились в огромный экран Чикатилиного «Мака». Всё это время там происходили какие-то совсем уж немыслимые вещи, метаморфозы, по сравнению с которыми все песочные человечки из клипов «Тооl» выглядели всего лишь лёгкой разминкой. Уродцы на экране раздваивались, улетали на внезапно выросших крыльях, увлекали кадр в свои расширенные зрачки и глазницы. Всё это сопровождалось такими немыслимыми цветами, которые не снились даже Кену Кизи во время его работы подопытным психотропным кроликом.
Впечатление от всего этого создавалось двоякое. Мы снимали шляпы перед неизвестным мультипликатором, но в то же время у нас назревал очередной разговор о целесообразности/нецелесообразности дальнейшего употребления наркотиков. Мы всегда были не прочь отделаться на какое-то время от своих башен, но нам не хотелось терять их вот так, радикально и бесповоротно — они были дороги нам как память.
Эту заставку Чикатило откопал где-то в дебрях Интернета. Тогда с ним ещё не был знаком каждый школьник, и он нас впечатлил. В том плане, что ни я, ни Чикатило до того момента вплотную с ним не сталкивались. Мы знали о нем понаслышке, и при слове «интернет» нам мерещилось что-то гадкое и до безысходности офисное. Мы никогда не думали, что можно так вот, с полпинка, откопать любую нужную тебе инфу. Или скачать такое вот наркоманское творение.
— Вот, Чикатило. Вот это — настоящий веб-дизайнер. Не то, что ты.
— Это не веб-дизайн. Это компьютерная анимация. Вы уже больше месяца работаете в офисе, батенька, пора бы знать такие вещи.
— Какая разница, — сказал я. У меня всегда были сложные отношения с компьютером.
— Ладно, хватит маяться хернёй на рабочем месте. Пора отправить Лизе следующую партию слоганов.
Лиза была неплохой девчонкой, хотя и немного для нас староватой. Ей недавно стукнул тридцатник, поэтому у неё были все эти морщинки, седые волосы и немного усталости во взгляде. Зато всё остальное выглядело очень даже на уровне. Она жила с каким-то парнем — своим ровесником, но нам иногда казалось, что она, как юный пионер, всегда готова об этом забыть на какое-то время. Хотя, не знаю, может, она всегда практиковала такую манеру общения с противоположным полом. А может, её парень тоже страдал от усталости и кризиса среднего возраста, что и вынуждало её так вот вести себя с подчинёнными — чёрт с ним, мы никогда на этом не зацикливались.
— Нам даже думать об этом не следует, — говорил Чикатило, отрицательно мотая слегка обросшей головой. — Секс с начальством опасен даже для женщин, не говоря уже о Красивых Мужчинах… — Потом Чикатило замолкал, и я знал, что он мучит себя одним и тем же вопросом: трахается ли Оленька с Максом. Не думаю, что там ещё что-то оставалось. Скорее всего, это интересовало его по привычке, по какой-то странной и самому ему непонятной инерции.
Стол Лизы располагался прямо напротив моего. Я не имел ничего против — она была из тех немногих, с кем здесь можно было нормально пообщаться. Чик присоединялся к нам обычно в курилке или на обеденном перерыве, потому что его отфутболили в какой-то совсем уж дальний и несусветный угол офиса. Там у них стоял стационарно установленный «Мак», и им было лень морочиться и переносить его поближе к нам. Чикатило пару раз пытался впарить им очередную околесицу про последние исследования американского психолога Джонатана Дэвиса о том, как влияет правильность выбора рабочего места на креативный импульс творческих работников, но результат был — ноль, полное зеро. Все заинтересованно слушали и даже хавали, но перебазировать «Мак» всё равно отказывались. В этой стране никогда не будет развитого капитализма — все Карнеги мира наталкиваются на природную лень и распи…дяйство. Если мыслить глобально, то это хорошо — ваши интересны только в противоборстве. С другой стороны, есть какие-то моменты, которые даже в этом самом противоборстве остаются глупыми и неинтересными — именно такой и была наша работа в офисе компании «Спрейтон».
Чикатило поклацал клавишами и залез в хотмэйл: на адрес #mailto: olitakich@hotmail.com. Этот адрес всегда меня пугал — если бы кто-нибудь додумался прочитать его справа налево, всё полетело бы к чёртовой бабушке, с Чик думал по-другому.
— Если хотя бы кому-нибудь здесь придёт в голову заняться на рабочем месте такой блажью, как обратным чтением фамилии сербской копирайтерши — значит, это наш человек, которого можно смело посвящать во все расклады. Банальный же и примитивный клерк никогда не додумается, что за всем этим может крыться какой-то розыгрыш.
Я соглашался со всем, кроме того, что Лиза, которой всё это в первую очередь предназначалось, банальным и примитивным клерком никогда не была. Но, в общем, я понимал Чикатилу. Это добавляло в наше скучное офисное времяпрепровождение хоть какой-то риск, хоть каплю чего-то, отдалённо напоминающего настоящую авантюру. Потому что вся эта идея с сербской девушкой-копирайтером Тиной Олитакич, прикованной к инвалидной коляске и выполняющей всю работу только на дому, была делом в общем-то стоящим, но абсолютно безопасным, как секс в презервативе или бритва «Жиллетт».
Чикатило загрузил в приложение несколько страниц с разномастными слоганами и отправил на адрес Лизы.
— Всё равно, Чик. Почему она с самого начала не могла быть какой-нибудь Таней Сидоровой, просто и без притязаний?
— Ты не понимаешь. Правильно созданная аура — это уже полдела. Она настраивает работодателя соответствующим образом. Таня Сидорова может придумать всякую х…ню, но у девушки с таким экзотическим именем, национальностью и судьбой, как наша подружка, это на 70 % исключается. Фрида Кало знаменита сейчас в основном не из-за своих аляповатых лубков, а из-за того, что при крушении автобуса оторвавшийся поручень зашёл ей в щель и вышел откуда-то из-под ребра, навеки приковав её к постели. Понимаешь?
— Понимаю. Но не согласен.
Чикатило вышел из хотмэйла, повернулся ко мне на своём крутящемся кресле и полез в очередные дебри:
— Ну-ка, скажи мне: как звали предводителя русских футуристов?
— Бурлюк, — ляпнул я наугад, вспомнив что-то из средней школы. В отличие от Чикатилы, меня никогда не цепляли русские футуристы.
— Неправильно, — сказал Чикатило. — Его звали ДАВИД Бурлюк. Давид, понимаешь?
— Чик, ты что, накурился в одно лицо, что ли?
— Не в этом дело. Представь себе, что его звали бы каким-нибудь Панасом. Или Степаном, или Епифаном. Кто такой Панас Бурлюк?
— Почему ты не сказал мне, что у тебя есть ганджа?
— Это хохляцкий хлебопашец, колхозник из Харьковской губернии. Лапоть, босяк, который придумывает всю эту чешежопицу только потому, что не знает русского языка. Но Бурлюка звали не Панас, а Давид. Который побеждает Голиафа и статуя которого стоит в Пушкинском музее, поражая первоклассников размерами половых органов. Поэтому человека с таким именем нельзя было рассматривать иначе, как гения русского футуризма. И даже те, кто не понимал всех этих выкрутасов, снимали свои широкополые шляпы, чесали округлые репы и думали: наверное, это всё-таки гениально, просто я до этого пока не дорос. Так же и с Тиной Олитакич — она, помимо всего прочего, ещё и виртуальна, а это тоже добавляет образу таинственной гениальности. Только из-за этого в нашу казну до сих пор капают копейки.
Это звучало как полный бред, но возражать я не стал, потому что виртуальная Тина уже третий месяц работала на нас, не покладая искалеченных белых ручек. Хотя нельзя сказать, чтобы она приносила нам очень уж большой доход — нет, это составляло что-то около трети нашей зарплаты, порядка двухсот баксов на брата. Это угнетало. Чёрт возьми, этот хренов «Спрейтон» потихоньку нас перекупал: он платил нам столько, что смысл наших авантюр начинал постепенно сходить на нет. Мы уже были взрослыми папиками и понимали, что настоящий драйв бывает тогда, когда ты учиняешь шоу за деньги. Когда ты реально зарабатываешь ими себе на жизнь — пусть не всё, но хотя бы значительную часть. А из спортивного интереса и любви к искусству бывает только хобби — полная шняга, бодяга, шлак. Которым тешат себя те, кого починили и винтиком прикрутили на положенное место.
Правильной офисной походкой к нам подошёл начинающий бренд-менеджер Митя. В середине девяностых годов всех Дим почему-то дружно стали называть Митями. Дань моде, которая постоянно меняется.
Митя попросил нас поставить ему новый «Кояn». Если рассматривать эту работу объективно, то это был один из её плюсов — то, что мы всегда имели возможность так вот запросто во время рабочего дня засунуть в компьютер компакт с новым «Кояn'ом». Не то чтобы нам позволяли оттягиваться на полную, как дома — по неофициальной договорённости с клерками мы включали нашу музыку не очень громко, — но все же это было куда приятнее, чем целый день слушать звуки их трудовой деятельности: стук клавиш, телефонные разговоры и скрип кресел, купленных в одной из тех контор, которые рекламируют в бесплатных газетах современную и комфортабельную мебель для офиса.
Митя нас удивлял. Он слушал ту же музыку, что и мы, но ходил на работу в галстуке, хотя этого в «Спрейтоне» не требовалось. В свободное от работы время он был полурэппером и играл в стритбол. Он даже знал кого-то из андеграунда — каких-то психов, по совместительству Чикатилиных знакомых. Митя только-только вышел из официального тинейджерского возраста — ему было двадцать лет, он писал диплом я собирался в этом году заканчивать институт, в который его иногда отпускали на лекции и зачёты. А в целом этот Митя олицетворял собой все то, что сегодня пропагандируется как образ продвинутого европеизированного клерка: нигде не зацикленный, не парящийся и ни в чём себе не отказывающий молодой человек с правом на хобби в нерабочее время.
— Ты при нём будь осторожен с психологом Дэвисом, — советовал я Чикатиле. Но Чик был уверен, что Митя из тех, кого не интересуют имена членов групп, музицирующих в их плеерах.