Сквозь узкие окна рядом с входной дверью она увидела Питера, который стоял на крыльце и разговаривал по телефону.
— Никогда не угадаешь! Я тоже еду в Копенгаген на следующей неделе, — приветствовала она его, когда он вошел в дом. — Я предложила это Софии, и они с Мартином согласились.
Фрейя долго обдумывала, стоит ли ей напрашиваться в эту поездку, — может, она должна оставаться рядом с Софией на случай, если той понадобится помощь, — но другой способ выяснить причину странного сходства между дневником и научной статьей ей в голову не приходил. Однако девушку удивило, с каким воодушевлением откликнулась на эту идею София, которая тут же снабдила ее датскими путеводителями с пометками на полях обо всех лучших художественных музеях Копенгагена, а также обзвонила нескольких друзей семьи Алстед, проживающих в датской столице, чтобы составить для нее список текущих выставок. Хотя было неприятно об этом думать, но Фрейя гадала, уж не означает ли этот энтузиазм, что София была бы не прочь передохнуть от ее заботливого присутствия.
— Вряд ли в этом есть необходимость, — сказал в ответ Питер, закрывая телефон и засовывая его в карман.
— Почему нет? Я имею такое же право поехать туда, как и ты, — воинственно повысила голос Фрейя, пытаясь скрыть свое разочарование его реакцией.
В этот момент сквозь щель в двери полился поток почты. Фрейя быстро шагнула вперед и наклонилась, чтобы собрать с пола охапку журналов, рекламных листков и конвертов. Затем она стала поспешно их перебирать, пока не отыскала долгожданное письмо. Да! Вот оно: в конверте из высококачественной почтовой бумаги кремового цвета, по размеру несколько меньше, чем деловое, адресовано ей. Его прибытие именно в этот момент, когда Питер рядом, не могло быть более удачным по времени, даже если бы она все спланировала.
Фрейя театрально вскрыла конверт при помощи специального ножа, который София держала на тумбочке в прихожей.
— Посмотрим, как ты запоешь, когда увидишь это! — заявила она, жестом показывая Питеру, чтобы он отступил.
Ей хотелось насладиться моментом, к тому же нужно было выиграть некоторое время, чтобы бегло просмотреть содержимое письма. Питер стоял в той позе, которую обычно принимал, когда приходилось терпеливо потакать женским капризам. А настроение Фрейи подскочило, как только она прочитала ответ из Копенгагена.
— Оно не длинное, но по существу, — сообщила она коллеге. — В нем говорится лишь следующее: «Я встречусь с Вами, когда Вы приедете в Копенгаген. Мой офис открыт с трех до пяти по будним дням, кроме понедельника. М. Холден». Так ты все еще считаешь, что мне нет смысла ехать?
Питеру понадобилось какое-то время, чтобы осознать смысл услышанного.
— Холден? Он хочет встретиться?
— На что ты готов, чтобы узнать, как мне это удалось?
Прошествовав мимо Питера назад в кабинет, Фрейя извлекла из ящика половинку тонкого листа бумаги и помахала им прямо у него перед носом. Наконец-то он был у нее на крючке, и она наслаждалась, выжимая максимум из сложившейся ситуации. Посреди смеха Фрейя вдруг почувствовала, как пальцы Питера обхватили и потянули ее запястье вниз, а сам он приблизился к ней вплотную в стремлении разглядеть, что у нее в руке. По телу девушки хлынула волна тепла, заставив ее почувствовать себя неловко. Она быстро отдернула руку.
Выскользнувшая из пальцев бумажка спланировала на пол. Вместо того чтобы следить за ее падением, они уставились друг на друга. Питер первым отвел глаза. С вернувшейся в движения легкостью он наклонился, поднял упавший листок, после чего снова выпрямился и погрузился в текст.
Наблюдая за читающим Питером, Фрейя отметила, что краска все еще не схлынула с его щек после их схватки минуту назад. Но при повторном рассмотрении серьезного выражения его лица поняла: Питер уже забыл об их шуточной борьбе. Да, для нее такие вещи всегда означали больше, чем для него, хоть это и несправедливо. Может быть, нечто подобное имел в виду Логан, когда говорил об извлечении выгоды. Вне сомнения, Питер читал сейчас письмо с такой сосредоточенностью именно благодаря тому способу, каким она привлекла его внимание к этому клочку бумаги.
Фрейя потратила много времени, раздумывая, что конкретно написать Холдену, и ее послание было почти таким же кратким, как его последующий ответ. Сохраненная копия, которую Питер держал теперь в руке, воспроизводила единственное предложение ее письма: «Через неделю я буду с визитом в Копенгагене и надеюсь при личной встрече получить от вас ответ на мое обвинение в том, что в своей статье 1988 года „Искусство Виктора Рииса“ Вы дословно воспроизводили материал из первоисточника, а именно дневника Северины Риис».
Питер сделал шаг назад, все еще сжимая письмо.
— Значит, это правда? Почему ты не сказала сначала мне?
— Ты и сам мог догадаться. Это довольно очевидно, если положить статью и дневник рядом. Холден знает, что я права, поэтому и согласился на встречу. А когда она состоится, я потребую объяснений. Теперь понимаешь, зачем мне понадобилось ехать с тобой?
У Фрейи в запястье было такое ощущение, будто Питер все еще крепко его сжимал. Пульс так и не восстановился до нормального уровня.
— Ты знала, что я давно не перечитывал Холдена. И я не ставил перед собой задачу обращать внимание на те отрывки. И мне все еще непонятно, какой смысл с ним встречаться.
— Питер, он слово в слово «позаимствовал» целые фразы, даже предложения — я могу тебе показать — и ни разу не указал дневник в списке литературы. То есть людей о существовании этого источника оповещать не предполагалось.
Пока Фрейя говорила, пытаясь вызвать у него больше интереса, Питер, вместо того чтобы восхищаться ее открытием, оставался таким же непреклонным.
— И даже не это главное. Я тут подумала… прежде чем дневник попал к Алстедам… что еще наряду с ним могло утаиваться? Если Холден каким-то образом обнаружил дневник и воспользовался им как источником, у него могут иметься и другие материалы… вещи, которых нет даже у нас. Может быть, какое-нибудь письмо Виктора. Или фотографии, сделанные Грейс. Я знаю, ты все еще охотишься за первоисточниками. Разве ты не пытался отыскать семью Грейс в Штатах?
Но Питер лишь покачал головой.
— Нет никаких оснований полагать, что Холден обладает еще чем-то. И я не в восторге от того, что ты втягиваешь его в мои исследования. И вообще, кого волнует этот его плагиат. То, над чем я работаю, превратит его труд в устарелый хлам. Возьми.
Он протянул Фрейе письмо. Она не взяла, и Питер положил листок на стол.
— Не играй со мной, — сказал он.
КОПЕНГАГЕН, 1906 ГОД
Пятница, 22 июня.
После той неудачной затеи с натурщицами мы вернулись к нашей рутине, и желание писать у меня пропало. Я все еще стараюсь быть терпеливой, довольствоваться пока той жизнью, которая у меня есть. Виктор продолжает твердить, что я не готова к осуществлению своих планов, но мне кажется, это он не хочет перемен в жизни. Между тем сегодня утром мы повздорили из-за… принципов искусства! Часто, когда я позирую для мужа, мои мысли обращаются к вопросу о художественном взгляде, о видении художника. Я пришла к выводу, что художник изображает то, о чем думает, и что включение в композицию картины дополнительного элемента, пусть даже не находящегося в комнате, заслуживает внимания как способ передачи воображаемых им образов. Но Виктор и слушать об этом не хочет. Над ним безраздельно властвует идея точного воспроизведения мира, воссоздания каждой детали именно такой, какой она воспринимается глазом. Каждый раз, когда он смотрел в мою сторону сегодня утром, на его лице было написано неодобрение.
Однако, несмотря на незначительную размолвку с мужем, этот день обещал запомниться замечательным событием — поездкой в Тиволи, удовольствием, знакомым с детства. Поскольку прогулка была запланирована, я решила написать о ней в дневнике — как повод начать вести его снова — и собираюсь осуществить задуманное.
Когда служанка доставила нам прелестную записку от Сусси, в которой та приглашала меня сопровождать ее в Тиволи, я тотчас же без колебаний отмела все недавние слухи, связывающие имя моей подруги с именем политического пропагандиста из университета. Создается впечатление, что мишенью подобных сплетен, распускаемых Йетте Йохансен и ее окружением, всегда становится тот, кто больше благословлен Богом, кто живет более полной жизнью, чем те, кому остается лишь приукрашивать и распространять истории. Во второй половине дня Сусси заехала за мной в большом экипаже своего мужа. День — а близится середина лета — был просто великолепным.
— Дорогая, как я рада, что ты согласилась! — воскликнула подруга, заключая меня в объятия и обволакивая ароматом своих духов. — Видишь, в моем возрасте мне все еще нужна провожатая.
На ней было легкое платье. Я обратила внимание на то, что хорошо сконструированный корсет, привезенный, вероятно, из Парижа, вполне помог Сусси восстановить девичью фигуру, уничтожив все признаки двух родов.
Мы вышли у причудливых, ярко раскрашенных ворот, мимо которых я частенько прохожу в этом районе города, между Ратушной площадью и Центральным вокзалом. Сусси весело потащила меня за руку по дорожке с декоративными фонариками, создающими после наступления темноты таинственное свечение. Нашему взору предстали яркие павильоны с остроконечными крышами: китайская пагода, открытые кафе под навесами, новый концертный зал в мавританском стиле с большими арками и минаретами, распахнувший свои двери всего два сезона назад. А прямо перед нами находился украшенный резьбой Театр пантомимы с позолоченной крышей и механическим занавесом в виде огромного, ярко раскрашенного павлиньего хвоста, который разделяется пополам и уходит под сцену, вместо того чтобы подниматься.
Это посещение живо воскресило в памяти те немногочисленные прогулки, когда в редкие и долгожданные воскресные дни нашей юности дядя Мелькиор водил нас в этот волшебный мир. Десять лет назад, когда мне было тринадцать, я призналась брату, как хотела бы залезть в знаменитый «Монтебелло»