Йон разочарован тем, что Михай никогда не слышал о Викторе Риисе. Правда, люди в мире вообще редко могут назвать имя какого-нибудь скандинавского художника. Да, им нравится Эдвард Мунк,[49] но по опыту Йону известно, что многие считают Мунка немцем.
Михай снова ссылается на свой курс лекций по истории европейского искусства, где картины датского золотого века рассматриваются с точки зрения марксизма-ленинизма. Йону кажется, что живопись золотого века достаточно хорошо поддается такому анализу. Изображение художником нищеты, порожденной индустриализацией, и особенно контраста между золотыми позументами аристократии и закоптелыми лохмотьями крестьянства и пролетариата можно использовать, чтобы проиллюстрировать необходимость революции.
— Виктор Риис идет после золотого века, он — следующее за ним поколение, — объясняет посол своему водителю. — На рубеже столетий. Fin de siècle.[50]
— Эпоха декаданса, — грустно говорит Михай.
Ветерок гуляет по полям, раскинувшимся вокруг дороги, на которой застыл черный «мерседес».
— Я бы пригласил вас прийти посмотреть картины, если бы это было возможно, то есть разрешено, — говорит Йон.
Михай пристально смотрит в землю в течение шести секунд или около того, которые, кажется, тянутся намного дольше. Затем резко подходит к машине с пассажирской стороны, открывает дверцу и, нагнувшись, начинает рыться в бардачке. Йон ждет. До него доносится щебет, но птицу не видать.
Шофер протягивает ему стопку беспорядочных бумаг, измазанных по краям машинным маслом. Он говорит Йону, что это такое, но тот не понимает, пока не сосредотачивает все свое внимание на небрежно исписанных, грязных бланках с загнутыми уголками. Кажется, это записи технического обслуживания машины, в которых зафиксированы текущий ремонт, регулировка карбюратора, покупка бензина, показания счетчика и тому подобные вещи.
— Другой водитель, старый, — поясняет Михай. — У него плохое здоровье. Malade.[51] Он… — Шофер делает пренебрежительный жест рукой, мол, будь что будет. — Нет времени на эти бумаги. Беспорядок.
До Йона медленно начинает доходить смысл слов его нового водителя. Но он не понимает, к чему тот клонит.
— Документы, записи. Они должны быть, — говорит Михай и задумывается. — Ремонт. Работа.
Йон медленно кивает.
— Но где? Нет места, чтобы это делать, — продолжает Михай, разводя руками, а на лице изображая беспомощность и безвыходность. — В машине не видно. Нужен стол. Стол внутри дома, чтобы работать, ĭnțeleg?[52]
Йон внимательно смотрит на него. Этот человек должен быть правительственным агентом того или иного уровня, иначе отдел кадров службы дипломатического сервиса Министерства иностранных дел Румынии не одобрил бы его кандидатуру на должность шофера. Посол думает обо всех засекреченных материалах, которые могут находиться в его кабинете, но это не представляется ему большой проблемой, так как он давно научился не оставлять подобные вещи на виду. Михай мог бы проводить по несколько часов в неделю в резиденции Алстедов, будто бы обновляя записи по техническому обслуживанию машины, и под этим прикрытием смотреть их картины и читать книги по искусству.
София с видом хозяйки спускается по витой лестнице. Одна ее рука едва касается перил, вторая же — протянута в жесте радушия и приветствия. Йону она кажется образцовой, идеально ухоженной, но вместе с тем чувствуется в жене какое-то скрытое беспокойство, отчего впечатление от ее красоты и грации несколько блекнет.
— Ты не один?.. — спрашивает София.
Ее выщипанные в две узкие арки брови кажутся постоянно вопросительно поднятыми.
— С водителем, — отвечает Йон, рукой быстро показывая в сторону входной двери.
В другой руке он держит прямоугольный пакет, который собирается отдать Софии.
— Нужно сделать кое-какие записи, касающиеся машины. Записи техобслуживания. Я сказал Михаю, что он может заполнить бумаги в моем кабинете.
Произнося эти слова, Йон подает жене тайный знак, означающий, что они поговорят об этом позже. София продолжает двигаться по направлению к нему. От места, где он стоит, их отделяют всего несколько ступенек. На короткое время головы супругов оказываются на одном уровне, хотя на самом деле Йон выше ростом.
— Я почему-то подумала, что с тобой Маргарет, — просто говорит София и качает белокурой головой, как бы выражая абсурдность подобной мысли.
Внутри у Йона все переворачивается, но ему удается сохранить беспристрастное лицо и не выдать своих чувств. Конечно, предположение жены о том, что они с Маргарет пришли вместе, ничего не означает.
— Я жду ее в гости, — продолжает София и проходит мимо него в гостиную с высоким сводчатым потолком.
Эта комната предназначена для приемов. На журнальных столиках среди диванов и кресел аккуратно расставлены гигантские вазы с цветами. Тут достаточно места даже для большой семьи. Они вдвоем движутся в этих пространствах, как актеры на сцене.
— Я надеюсь, Муры изменят свое мнение по поводу школы. У меня с ними было несколько долгих разговоров. Фрейе в ее возрасте нужны одноклассники и уроки. Маргарет всегда дает какие-то неопределенные ответы, касающиеся домашнего обучения. Как будто они с Логаном для этого подходят! Я вот что думаю: если Муры так презирают марксистско-ленинские принципы, которыми руководствуются государственные учебные заведения, Фрейя могла бы ходить в американскую школу. Ее посещают дети разных национальностей: отпрыски Садикисов туда ходят, и Теттехов. Я узнавала; преимущество, естественно, отдается занесенным в лист ожидания сотрудникам их собственного посольства, поэтому мне кажется разумным подать заявку заранее, чтобы попасть на следующий учебный год. Мы ведь поможем с оплатой?
Йон слушает, по-прежнему сжимая в руках пакет, который принес ей.
— Мы это обсудим. А пока взгляни-ка, — говорит он и протягивает пакет Софии, на лице которой появляется легкое любопытство. — Это пришло сегодня в посольство. Причем не в вализе,[53] а обычной почтой; адресовано мне. Послано откуда-то из Америки.
— А письма там не было? — интересуется она, разворачивая оберточную бумагу, которую он снял с посылки, когда та пришла, а затем вернул на место.
— Нет, только книжка. Мне самому это показалось странным. Я попросил Экерса проверить. Возможно, письмо найдется и объяснит посылку.
— Очень странно, — говорит София через минуту, хмуря брови. — Мы в Вашингтоне не встречались ни с кем, у кого могло сложиться впечатление, что ты коллекционируешь книги?
— Я тоже сразу об этом подумал, — улыбается Йон. — Смотри дальше. На ее страницах есть имя, которое ты узнаешь.
Обнаружив рукописный текст, София ахает и сразу же начинает его разбирать.
— Это скорее книга для записей. Она принадлежала твоей семье? Ты точно уверен, что там не было письма?
— Если только его не бросили в вализу вместе с нашей личной почтой, — говорит Йон и снова поворачивается к входной двери. — У меня сегодня еще не было возможности посмотреть. Михай принесет.
Как по сигналу, водитель заходит внутрь, с официальным видом вручает послу почту и стоит в ожидании разрешения подняться наверх. Но в пачке, которую перебирает Йон, нет ничего, напоминающего сопроводительное письмо к тонкому антикварному томику, присланному из Америки.
Вскоре после этого на пороге появляются Маргарет и Фрейя, внося с собой оживленный шум и энергию. Полученную книгу показывают им как любопытную вещицу, а затем откладывают в сторону ради более важных дел. Согласен ли Йон с Софией, что Фрейе пора в школу? Он мало помнит свои ранние школьные дни. И девочка уже начала читать, хоть и сопротивляется, когда видит странный курсивный шрифт «Истории Бабара».
Когда Алстедам нужно что-то обсудить, они вносят изменения в свой маршрут по окрестностям, где каждая улица названа в честь столицы какой-нибудь коммунистической страны, и держатся на расстоянии от других пешеходов. На одной из таких прогулок Йон сообщает жене о своем общении с шофером из посольства — разумеется, никаких разговоров в самой машине, только снаружи — и рассказывает ей о желании того уехать из Румынии. Вообще, Михай мечтает отправиться в Северную Европу изучать искусство. Мало кому из румынских студентов удавалось получить разрешение учиться в зарубежных странах, и почти все они из технических или научных областей. София отмечает, что для студента университета Михай выглядит слишком старым.
— Он аспирант, — объясняет Йон. — Хочет поехать за границу, надеется защитить там докторскую диссертацию. Работал здесь с профессором, который писал о картинах датского золотого века. Думаю, я могу замолвить слово, чтобы помочь ему получить стипендию на обучение в Дании, предназначенную для иностранных студентов. Это было бы правильно.
София кивает, но ее мысли явно заняты чем-то другим. Йон спрашивает себя, знает ли она, что большинство желающих уехать из Румынии людей ждут разрешения на выезд многие годы. Он рассказывал ей о политике Израиля покупать выездные визы, чтобы дать возможность румынским евреям эмигрировать. Западная Германия делает то же, помогая румынам немецкого происхождения. Румынское правительство заключило соглашения с обеими странами ради увеличения своих валютных доходов. Но для человека, который хочет уехать, но не является при этом ни евреем, ни немцем, простого способа получить визу не существует.
Однако Йон делает все, что в его силах. Пользуясь услугами дипломатической почты, он заказывает из Дании набор обучающих кассет. В Бухарестском университете курса датского языка нет. Из нордических языков финский кажется коммунистической общине наиболее полезным. Но с помощью кассет Михай сможет освоить хотя бы начальные разговорные на