Воздух был пропитан запахами кипящего жира и жженого сахара. Люди прогуливались извилистыми дорожками парка, неся в руках коробки с попкорном, стаканы с пенящимся элем и выигранные в аттракционах мягкие игрушки. На берегу озера полукруглые дуги гирлянд встречались со своими отражениями на поверхности воды, образовывая полные окружности.
— Питер, я знаю, мы договорились не вспоминать об этом, но мне нужно задать тебе один вопрос… Ты ведь на самом деле не собираешься упоминать о физической конфронтации, когда будешь делать этот свой доклад на конференции? Я наконец-то дошла до той страницы. До записи в дневнике, которая, по-твоему, описывает некий акт насилия. София тоже усмотрела в той сцене образ крови, но она считает, что произошло следующее: у Северины была задержка и они испугались ее возможной беременности. Потом ночью, когда у нее начались месячные, они с Виктором с удивлением почувствовали себя разочарованными; страх заставил их осознать, что в действительности они хотели пополнения в семействе.
— Нет. Извини. Это исключено. Можешь назвать меня бесчувственным чурбаном, но это объяснение с месячными мне не подходит. Даже если бы я и считал, что в дневнике описывается нечто подобное, выносить такое на обсуждение в рамках научной конференции никогда бы не стал. Что сказали бы о мужчине, который мог до такого додуматься? Я определенно вижу: той ночью происходит какая-то борьба. Говоришь, ты только что прочла эту запись… речь явно идет о какой-то ране. Может быть, эмоции вышли из-под контроля, возможно, Виктор не собирался переходить к физическим действиям, впоследствии он наверняка раскаивался. Но мне кажется, Северина подняла тему о том, что им нужно расстаться, и, исчерпав все свои аргументы в пользу того, что она не в состоянии жить одна, Виктор в конце концов просто не смог смириться с мыслью о ее уходе и решил показать, кто тут главный.
— Но это слишком притянуто за уши. Ты не можешь…
— Я могу. И собираюсь.
Лицо Питера покраснело, а дыхание участилось.
— И было бы неплохо, если бы ты хоть раз попыталась принять мою сторону. Конечно, мне не помешало бы найти больше доказательств. Но я по-прежнему продвигаюсь вперед. Того, что у меня есть сейчас, с картинами и дневником, более чем достаточно для доклада на конференции. А детали я всегда смогу добавить перед публикацией объемной статьи в журнале.
— Так это все ради карьеры!
— Нет, Фрейя. Это все ради правды. Ты бы и сама поняла это, если бы не твоя дружба с Алстедами. Но кое в чем я с тобой соглашусь. Намного трогательнее было бы сказать, что это из-за детей. Жаль, этому нет никаких доказательств.
— Подожди, та медицинская книга, — сказала Фрейя. — Та, в которой ты вычитал о неврастении и тому подобном. Она по-прежнему у тебя, в Лондоне? Я тут просто кое о чем подумала. Мне нужно полистать ее, когда мы вернемся.
Казалось, каждая парковая постройка противоречила находящейся рядом с ней. Например, перед зданием в мавританском стиле раскинулся современный фонтан, состоящий из прозрачных труб, по которым медленно пузырилась вода.
— Знаешь, кто его спроектировал? — спросил Питер, по-прежнему шагая рядом с Фрейей.
— Нет, но что-то мне подсказывает: сейчас ты мне об этом поведаешь.
— Нильс Бор.
— Когда Нильс Бор не занимался физикой, он проектировал фонтаны. Неплохо.
— Он также числился среди датских евреев, которым во время оккупации помогли бежать в Швецию. В сорок третьем была проведена крупная операция по спасению датских евреев от нацистов, в которой приняли участие множество людей.
Ну конечно! Именно сейчас Фрейю осенило. Копенгаген был не только городом Виктора и Северины Риис, не только родиной авторов ее любимых детских сказок, но и местом, где вырос Йон Алстед. Она знала недостаточно, чтобы вычислить, сколько лет ему было в тысяча девятьсот сорок третьем году и мог ли он принимать участие в движении Сопротивления. Разумеется, мистер Алстед никогда не упоминал ни о чем подобном, зато не раз рассказывал ей сказку о мальчике, на чью родину напали захватчики. Фрейя о столь многом хотела его расспросить. Теперь, когда было уже слишком поздно. Но она могла бесконечно долго стоять перед этим фонтаном, глядя, как вода поднимается по прозрачным трубам, делает петлю и устремляется вниз.
— А ты знала, что во время войны в Тиволи бросили зажигательную бомбу?
— Англичане?
— Нет, местные нацисты. Датчане, обученные немецкими подразделениями СС. Они назывались «Корпусом Шальбурга». Никто точно не знает, зачем им это понадобилось. Некоторые считают, все из-за ненависти Гитлера к джазу, но более вероятно, что с целью предупредить датчан о недостаточном уровне их сотрудничества. Много зданий, таких как концертный зал и Зеркальный зал, были выжжены дотла.
— Только не говори, что ты узнал обо всем этом на какой-нибудь безумной вечеринке, когда приезжал сюда с друзьями.
— Нет. На этой неделе мое исследование зашло в тупик, и я посетил несколько местных музеев, — пояснил Питер со смущением в голосе и, бросив на Фрейю беглый взгляд, добавил: — Если хочешь, я больше не буду продолжать эту тему. Вот тут мы поужинаем.
Фрейе показалось, что здание выглядит чересчур изысканным: восьмиугольное сооружение с окнами сложной конструкции от пола до потолка, увенчанное куполом. Выставленное рестораном меню напомнило ей образ вороны в павлиньих перьях, под стать многим посетителям парка: морской окунь в зеленом карри с фундуком, карамелизованный ананасовый шербет, миндальный суп с зеленым виноградом, пюре из цветной капусты, панна-котта с ревенем. Тем не менее невесомая, как Арлекинова Коломбина в своей воздушной юбке, она проскользнула в двери, к свету и прохладе.
Только оказавшись внутри стеклянной конструкции и увидев искривленные окна вокруг столиков, за которыми ужинали хорошо одетые люди, Фрейя по-настоящему осознала значение выбранного Питером места.
— Подожди… это что, Зеркальный зал? — спросила она. — Ты же сам минуту назад сказал, что его уничтожили.
— Но восстановили после войны. Благодаря усилиям датчан уже через несколько недель после пожара парк заработал снова. И оказывается, «зеркальный зал» — несколько неточный перевод. Правильнее перевести «глассален» как «стеклянный зал». Ты видишь почему. Нас окружают окна, а вовсе не зеркала.
Шум и огни, музыка на свежем воздухе, открытые палатки, людные парковые дорожки — жизнь кипела вовсю, когда Питер и Фрейя вышли из ресторана. Даже в такой поздний час бабушки и дедушки гуляли с внуками, потчуя их сладкой ватой. В освещенных павильонах играли оркестры. Пара датчан в деловых костюмах вела троих своих японских клиентов по дорожке, указывая им вверх на американские горки.
Питер заплатил за ужин, заявив, что так будет правильно, поскольку ресторан выбрал он. Решая, по какой дорожке пойти, никто из них не выказал желания поскорее возвратиться в гостиницу. Со времени ухода из ресторана между ними успела возникнуть какая-то неловкость, которая усилилась, когда, прогуливаясь вдоль освещенных дорожек, они вдруг обнаружили себя держащимися за руки.
— Помнишь, ты сказал, что не представляешь меня фантазирующей о том, каково это — быть чьей-то музой?
Они остановились и сели на одну из парковых скамеек.
— Да.
Было мало света, чтобы Фрейя могла разглядеть лицо Питера, но от нее не укрылась напряженность в его фигуре; молодой человек выпрямился, ожидая, что она скажет дальше.
— Теперь я лучше понимаю, что ты имел в виду. Теперь, когда знаю о Северине.
Чувствуя на себе его взгляд, она смотрела вниз на дорожку перед скамейкой и пыталась решить, подходящий ли это момент для того, чтобы поделиться с ним своей самой сокровенной гипотезой.
Свободной рукой Питер медленно провел линию от внутренней стороны ее запястья до локтя. И на какое-то мгновение все люди вокруг словно исчезли. Но затем он, словно смутившись, отдернул руку.
— Извини, я просто… Ты это называешь летним безумием? Милую прогулку в парке? — поинтересовался Питер, озираясь. — Если бы я хоть на минуту допустил, что ты это серьезно говорила, то сводил бы тебя покурить травку в Христианию[63] или на шоу в район красных фонарей, а потом отвел бы в гостиницу с известной целью. Но ты ведь на такое не пойдешь. Или пойдешь?
Фрейя скрестила руки на груди и отвернулась.
— Отличная тактика соблазнения, Питер! Какой романтический вечер ты описал…
— Слушай. Обычно когда я иду куда-то с девушкой, то знаю, как ее развлечь. Но в данный момент у меня такое ощущение, как будто я… как будто я на свидании с шестнадцатилетней Грейс, которая наряжается цыганкой, играя в придуманную ею же игру, и хочет, чтобы все ей подыгрывали.
— Хорошо, — ухватилась за эту мысль Фрейя. — В таком случае давай поговорим о Грейс. Я бы сейчас предпочла обсуждать ее, а не нас. Что бы ты ни думал о Грейс, ей пришлось пройти через многое. Никто не может утверждать, что она была защищенной от всех невзгод маленькой девочкой, которая весело проводила время. Вспомни, как она ухаживала за Свеном в том рыбацком поселке, когда он болел.
— Именно! А ты хоть знаешь, чем он болел? Сифилисом! Ты об этом знала? Мане, Гоген, Мопассан, Ницше, Ките, Шуберт — огромное количество художников и писателей умерли от сифилиса. Большинство людей не имеют об этом ни малейшего понятия. Это была самая настоящая эпидемия. К концу девятнадцатого века предположительно пятая часть населения Парижа была заражена.
— Ты сочиняешь! Это ужасно! Кто запоминает такие вещи?
— Некоторые факты просто врезаются в память. А знаешь, сколько так называемых джентльменов были намного менее заботливыми, чем Свен, который все-таки поберег Грейс?
У Фрейи не было ни малейшего желания углубляться в эту тему. Она имела смутное представление о сифилисе как об ужасном заболевании, передающемся половым путем; симптомы его путались в ее представлении с признаками проказы. Но первое, о чем она подумала, — это что хотя Свен, возможно, и сохранил отношения с Грейс платоническими, в его жизни были и другие женщины, о которых он заботился гораздо меньше. И ни при каких обстоятельствах Фрейя не собиралась позволить Питеру переменить тему разговора и вернуться к обсуждению их взаимоотношений. Так что ей оставалось лишь продолжать вести эту неприятную линию дискуссии.