– А куда же? – заинтригованно осведомился он.
Сарай задумалась.
– В бровь, например. Наверное, только туда. Определенно не в шею, – сказала она с блеском в глазах. – И не в то местечко за ухом. – Девушка задела его кончиками пальцев, из-за чего по телу Лазло прошла дрожь. – И уж точно не сюда.
Сарай медленно провела линию вдоль его груди, ощутила, как напрягаются мышцы под рубашкой, и захотела снять ее и поцеловать юношу прямо здесь и сейчас.
Лазло схватил ее за руку и прижал к сердцам, ударявшимся о стенки груди. Взглянул на Сарай с кипящим восторгом. Как же сияли его мечтательные глаза! Девушка видела в них свое отражение и заходящее солнце: голубые пятнышки в радужных оболочках, немного багрового и розового, и одинаковые ярко-оранжевые полосы, перекрывающие серый цвет.
– Сарай, – произнес он, и его голос был даже грубее, чем в горе или страсти. Он звучал так, будто его сломали, а затем собрали воедино, не обнаружив половины кусочков. Опустошенно, сладко и идеально. – Я люблю тебя.
И Сарай растаяла.
Ранее, в галерее, это звучало неправильно – с Миньей, призраками, клятвами и угрозами, – но здесь и сейчас это было идеально и доказывало, что в конечном итоге Сарай неподходящий защитник для губы Лазло. Она поцеловала его. Вернула те же слова, прошептав их у самых губ, и оставила при себе. Это возможно: отдать и оставить слова. «Я люблю тебя» настолько щедры.
И когда солнце погрузилось за Пик, они встали у перил и наблюдали, как свет проникает сквозь демоническое стекло – тысячи гигантских скелетов, сплавленных в гору. И тогда внутри Сарай заиграла нервная барабанная дробь.
До чего странно, что это ее первые призрачные сумерки. Она не пробыла мертвой и суток. Зародятся ли ее мотыльки или они тоже утеряны навсегда?
Пришло время узнать.
С самого начала дар Сарай проявлялся как необходимость кричать. Ее горло и душа требовали этого каждую ночь. Если она пыталась сопротивляться, давление нарастало до тех пор, пока она не могла его сдержать. Нечто внутри нее хотело вырваться на свободу. Это то, кем она является.
Или являлась.
Тьма подступала медленно, а Сарай все ждала знакомого ощущения – зарождения мотыльков внутри себя. Но чувство не приходило – никакой полноты в животе, никакого крика. Она прижала руку к горлу, будто могла ощутить гул мотыльков, ожидающих зарождения там, где ее дыхание встречается с воздухом.
Ничего. Ни гула и, конечно же, ни дыхания. Сарай горестно посмотрела на Лазло.
– Что такое? – спросил он.
– Я не чувствую их, – в ней вспыхнула паника. – Кажется, их больше нет.
Лазло провел ладонями по ее рукам и взял за плечи.
– Вполне вероятно, что твой дар изменился. И может отзываться иначе.
– Я вообще ничего не чувствую.
– Как это обычно работает? – поинтересовался он.
Лазло не паниковал, но его сердца подскочили к горлу. Дар Сарай свел их вместе – в разумах и в жизни, – и он любил находиться с ней во снах. Это лучше любой истории, которую он когда-либо читал. Все равно что быть в сказке и писать ее самому, и не в одиночку, а с кем-то, кто оказался таким же волшебным и прекрасным, как сказка наяву.
– Я кричу, – ответила Сарай. – И они вылетают.
– Хочешь попробовать закричать?
– Но я кричу, потому что чувствую, что нужно их выпустить. А сейчас – ничего.
– Попытаться все равно стоит, – произнес он с такой нежной надеждой в голосе, что она сама чуть не поверила этому.
Сарай прислушалась к его словам. Ей никогда не нравилось делать это у кого-то на глазах. Она стыдилась, понимала, что это выглядит отвратительно, когда изо рта человека вылетает сотня мотыльков, но по какой-то причине не боялась реакции Лазло. Даже не отвернулась – всего лишь отошла на шаг на тот случай, если все получится, чтобы мотыльки не полетели ему прямо в лицо. А затем сделала глубокий вдох, закрыла глаза, представила их, призвала и… закричала.
Лазло напряженно наблюдал за ней. Увидел, как ее губы приоткрылись, обнажив края ровных белых зубов, розовый язычок, который он еще недавно ласкал своим собственным, а еще… Юноша тихо ахнул.
Он увидел мотылька. Сумеречно-темного, лилово-черного, его крылья задели губы Сарай при полете. Мягкие, как бархат. Лазло увидел усики, подобные маленьким перышкам. Юноша облегченно улыбнулся, но какая-то настороженная его часть поняла, что нужно ждать.
А потом улыбка потускнела. Облегчению пришел конец. Поскольку мотылек… испарился.
Как только он сорвался с губ Сарай, то сразу же прекратил свое существование.
За ним последовал еще один. Его постигла та же участь. Потом еще один, и еще. Все повторялось. Они изливались потоком и исчезали в ту же секунду, как покидали ее уста. Лазло вспомнил птичек, которых они создавали этим утром в комнате: из мезартиума и эфира. Когда Сарай отправила их в полет, его птичка вспорхнула, а ее испарилась.
Призрачная плоть может изменяться до бесконечности, но и у нее есть ограничения: иллюзии должны соприкасаться с их творцом.
Глаза Сарай оставались закрытыми. Она не видела происходящего. Лазло потянулся к ней.
– Сарай, – ласково обратился он. – Достаточно.
Она моргнула, закрыла рот и огляделась. В воздухе никого не было. Где же они?
– Но… я же чувствовала их…
– Они исчезли, – прискорбно сообщил Лазло. – Как только сорвались с твоих губ.
– О…
Внутри Сарай разверзся мрак. На секунду она так обрадовалась. Но в глубине души знала, что все так и будет, верно? Если бы ее мотыльки летали по комнате, она бы видела их глазами, чувствовала то же, что и они, ощущала на своей коже ветерок. Но девушка не видела, не ощущала и ничего не чувствовала, и у нее возникло впечатление, будто она потеряла часть себя. Сарай прижалась к груди Лазло.
– Значит, это все, – выдохнула она. – Я бесполезна.
– Конечно же нет.
– Какой от меня прок? Я ничего не умею. Без дара я ничем не могу помочь.
Он пригладил ее волосы.
– Ты ценна независимо от того, что умеешь делать. И, между прочим, ты не бесполезна. – Сарай этого не видела, но губы Лазло расплылись в некоем подобии улыбки – из-за чего вновь открывшаяся рана дала о себе знать. И он добавил преувеличенно утешительным тоном: – Кто еще будет защищать мою губу от поцелуев?
Сарай отстранилась, чтобы взглянуть на него, и подняла брови.
– Думаю, мы оба прекрасно понимаем, что я ужасно справляюсь с этой работой.
Он по-доброму согласился.
– Просто кошмарно. Но мне плевать. Я не хочу, чтобы мою губу защищал кто-либо другой. Эта задача твоя навеки.
– Навеки? Я все же надеюсь, что она заживет.
– Смотрите-ка, кто уже увиливает от своих обязанностей! Ты хочешь получить эту работу или нет?
Сарай уже не могла сдерживать смех и едва в это верила. Как ему удалось заставить ее смеяться, когда она утопала в жалости к самой себе?
– Но послушай. – Лазло снова стал серьезным, не желая так просто ставить крест на ее даре. – Что произойдет, если ты… не знаю, усадишь одного из своих мотыльков на палец и будешь контактировать с ним все время, чтобы он не исчез?
– Не знаю.
– Попробовать не желаешь?
Сарай была настроена скептически, но ответила:
– Почему бы и нет?
И сделала это, на сей раз с открытыми глазами. Пожелала, чтобы мотылек зародился, и когда он собрался слететь с ее губ, усадила его на палец и поднесла к глазам. Парочка присмотрелась к нему. Сарай задалась вопросом: действительно ли это один из ее мотыльков – волшебный проводник в разумы и сны других – или просто очередной клочок иллюзии, как та птичка, без какой-либо силы? Как ей узнать, если только не посадить его на лоб спящего?
– Полагаю, мне придется испытать его на Минье, – сказала Сарай, хоть и не горела желанием туда идти – не только в разум Миньи, но и вообще в цитадель. Ей нравилось быть здесь, вдвоем с Лазло.
И ему тоже.
– Можешь сперва поэкспериментировать на мне, – предложил он.
– Но ты не спишь.
– Это можно исправить.
Лазло пытался говорить легкомысленно, но Сарай видела, как это важно для него, что значило с самого начала – открыть перед ней разум и быть ее прибежищем. О, как мило. Не было такого места, куда она хотела бы попасть больше, чем в Плач Мечтателя с Лазло Стрэнджем.
– Ладно, – сказала она. Ласковым голосом. Со сладкой улыбкой.
Они отправились внутрь мимо кровати Изагол, в закуток, где Лазло мог прилечь. Сарай села на краешек кровати. Было бы так приятно погрузиться в их дикое пламя. Но она лишь легонько, как мотылек, поцеловала Лазло в губы и поглаживала его волосы, пока он засыпал.
Заметив, как он постепенно расслабляется и его дыхание становится медленным, Сарай охватило столь мощное чувство, что она испугалась, выдержит ли его призрак. Оно хотело выливаться из нее волнами музыки и серебристого света. Так бы и случилось, если бы она позволила, подумала Сарай. Осязаемая музыка, настоящий свет. Но она не хотела будить Лазло, поэтому сохранила их внутри себя и ощутила, что вся ее сущность – это хрупкая кожа вокруг нежности и ноющей любви, а еще удивление, которое испытываешь, когда… о, например, когда просыпаешься после смерти и получаешь еще один шанс. Убедившись, что он уснул, Сарай сделала так, как они решили. Призвала нового мотылька и, осторожно сняв его с губ, поднесла ко лбу Лазло.
Она планировала опустить пальцы так, чтобы мотылек касался их обоих; создать мост, по которому смогут перемещаться их разумы. И… сразу поняла, что это не сработает, даже когда протянула руку. Поскольку этот мотылек, как и те на террасе, был немым существом, а не стражем ее чувств, как должен быть. По ее горлу уже пробежал всхлип, когда Сарай прижала палец к коже Лазло.
Горячая. Это первое, что она ощутила, но только на секунду, ведь дальше… оказалась в другом месте.
Девушка не сидела рядом с Лазло, и его лоб не находился под ее рукой.
Она попала… попала на рынок в Плаче Мечтателя, окруженная стенами амфитеатра, цветными палатками и криками торговцев, а над головой дети в перьевых плащах бегали по канатам, натянутым между куполами из кованого золота. И прямо перед ней стоял Лазло.