В московских главах, как и в парижских, я рассматриваю стили надгробных памятников во временно́м (историческом) ракурсе, а также в контексте пространственных параметров кладбища. В основном я уделяю внимание надгробиям известных личностей (так как на их могилах памятники обычно самые интересные) – наиболее характерным и самым примечательным. Вспомним также понятие Фуко «гетеротопия»: он применяет его и к кладбищу, и к музею как иным пространствам, которые отличаются гетерохронией – наслоениями различных пластов времени (см. с. 12).
Если на парижских кладбищах я выделила эффигию, т. е. горизонтали, то на московских особое внимание уделено распространенному часовенному жанру, т. е. вертикали. И еще я показываю, как перемены в архитектурном и скульптурном искусстве воздействовали на стилистику надгробной часовни и как в случае монастырских кладбищ неорусский стиль на рубеже XIX – ХX веков сказался в ее оформлении.
Московская часть книги посвящена двум монастырским кладбищам, Донскому (также Ново-Донскому) и Новодевичьему (в основном «новому», открытому в начале ХX века), и двум гражданским – Введенскому и Ваганьковскому (1771); по времени это период с конца XVIII до конца ХХ столетия, но и начало XXI в случае Новодевичьего и Ваганьковского кладбищ.
Октябрьская революция и связанные с ней политические изменения были главными историческими событиями, повлиявшими на кладбищенские практики в России, причем не только в сфере общественной и религиозной жизни, но и в искусстве. Советская власть привела к уничтожению многих – особенно монастырских – кладбищ, как в Москве и Ленинграде, так и в провинции, изменив один из главных материальных и символических локусов исторической преемственности. В Москве, пишет В. Ф. Козлов, «большинство <кладбищ> было разорено, надгробные памятники уничтожены, места захоронений выдающихся деятелей отечественной культуры заняты новыми могилами. Учитывая, что подавляющая часть церковных кладбищ <…> была упразднена еще Петром I <…> монастырские некрополи стали местами самых древних захоронений»[197]. Уничтожению подверглись кладбища в Алексеевском, Даниловском, Покровском, Симоновском, Скорбященском и Спасо-Андрониковом монастырях. Знаменитости переносились на сохранившиеся кладбища, например Сергея и Константина Аксаковых (из Симонова монастыря), Николая Гоголя и Алексея Хомякова (из Данилова) перезахоронили на Новодевичьем.
Надгробные камни и металл с уничтоженных могил в основном служили строительным материалом. Впрочем, отдельные хорошо сохранившиеся памятники подлежали рециркуляции – их ставили на другие могилы. Само кладбищенское пространство использовали в хозяйственных и других целях, не только чуждых, но иногда и противоположных изначальному предназначению: как спортивные площадки, детские парки и музыкальные эстрады. Некоторые монастыри превращали в жилье для рабочих или трудовые исправительные лагеря.
Как я пишу выше, лучше всего сохранилось старое Донское кладбище – в основном благодаря тому, что монастырь, окончательно закрытый в 1927 году, вскоре превратился в антирелигиозный музей, а в 1934‐м в музей архитектуры[198]. Новодевичий монастырь закрыли еще в 1922‐м и тоже превратили в музей, а новую территорию Новодевичьего кладбища через некоторое время объявили главным советским некрополем. Обращение церквей и кладбищ в музеи – в «музеи смерти», по моему определению, – стало наиболее желательным последствием советской антирелигиозной кампании двадцатых и тридцатых годов[199]. Правда, это не способствовало сохранению Новодевичьего монастырского некрополя, где бо́льшая часть могил и памятников была все-таки уничтожена. Как пишет краевед Владимир Козлов, в 1929 году он подвергся «безжалостной чистке» из‐за «нигилизма в отношении к могилам предков»[200]. Музейный статус кладбищ, однако, отчасти охранял их от вандализма, особенно свирепствовавшего в 1920‐е годы.
VIII. Донской монастырский некрополь и Новое Донское кладбище
Донской монастырь был основан в 1592 году указом Федора Иоанновича. В «Истории государства Российского» Карамзин называет его некрополь главным московским кладбищем дворянства и богатого купечества. Со второй половины XVIII века представителей знатных княжеских родов, таких как Голицыны и Щербатовы, в основном хоронили именно здесь. Мемориальная скульптура на Донском совмещала барокко и неоклассицизм, как было принято в конце XVIII и начале XIX столетий. И в отличие от других московских кладбищ, здесь до наших дней сохранились надгробные памятники этого периода.
Подобно Лазаревскому кладбищу в Александро-Невской лавре, здесь встречаются надгробия в виде плит и саркофагов (обычно на ножках); античных жертвенников-алтарей и колонн (в некоторых случаях обрубленных); обелисков, пирамид и урн (часто на постаменте и с самым разнообразным оформлением); горельефов и барельефов, иногда портретных; а также в виде различных скульптур аллегорической плакальщицы («Веры») и ангелов. Поначалу памятники повторяли те, что ставили на кладбищах Европы, откуда российские скульпторы их и заимствовали. Юрий Пирютко пишет, что «в 1780–1830‐е годы искусство художественного надгробия в России вышло на один уровень с лучшими образцами европейской мемориальной скульптуры и, пожалуй, никогда больше не достигало такой полноты развития»[201]. Искусствовед Юрий Шамурин высказал схожее мнение еще в 1911 году[202]. Как пишет Борис Акунин, «во всем нашем красивом и таинственном городе нет места более красивого и более таинственного», чем Старое Донское кладбище[203].
Ил. 1. Поздние барочные саркофаги
Ил. 2. Н. М. Голицына. Плакальщица (Ф. Гордеев)
Мы начнем прогулку по Донскому музею смерти с пары необычных декоративных саркофагов (ил. 1). Они были поставлены в 1770–1780 годах на могилах неизвестных нам людей[204]. Каждый украшен занавесом со складками и короной сверху. Эту типичную для барокко театральность поддерживает округлый декор: завитки, картуши, гербы, вензеля; на одном из гербов изображен лев – классическое геральдическое животное.
У Павла Фонвизина (с. 1803), младшего брата драматурга, и его жены Марии (с. 1793) стоит на постаментах пара саркофагов, сужающихся книзу. Ножки у них, правда, не львиные. (Львиные ножки, символизирующие защиту умершего, часто использовались на гробницах рубежа XIII и XIX столетий.) На саркофагах большие полукруглые картуши (не до конца развернутые свитки[205]) со спиралевидными завитками, напоминающими капители ионических колонн, и дворянские короны; у Павла Фонвизина выгравирован список его свершений[206]. Надо сказать, что бо́льшая часть других сохранившихся саркофагов дошла до нас в значительно худшем состоянии. В советское время многие из них были перевезены в Донской некрополь с закрытых кладбищ.
Первый русский мастер мемориальной скульптуры Федор Гордеев, работавший отчасти в барочном стиле, в 1780 году создал горельефный мраморный памятник Н. М. Голицыной[207], используя классический образ плакальщицы (ил. 2). Она держит медальон с вензелем княгини и опирается на урну, установленную на высоком постаменте. Как и у многих памятников с женскими фигурами той эпохи, покрывало плакальщицы исполнено декоративными складками, что создает иллюзию движения, игру светотени и рельефность.
Жиль Делёз пишет: «Стиль барокко характеризуется устремленностью к бесконечности складок <…> Как материализация формы, складка соединяет внешний мир с внутренним „пейзажем“ души»[208]. Складки присутствовали и в скульптуре неоклассицизма, но, как констатирует Делёз, их изобилие стало атрибутом именно барочного искусства. У плакальщицы Гордеева, несмотря на вполне классицистическое отсутствие драматизма, столь характерного для барокко, барочный стиль проявляется не только в складках покрывала, соединяющих ее душу с материальным миром и свет с тенью (chiaroscuro), но и в декоративности памятника в целом[209]. Как писал в 1888 году Генрих Вёльфлин, первый историк барокко, движение являлось одной из основ барочного искусства[210]. Я бы к этому добавила барочную театральность, а именно занавес, исполненный складками.
Изначально стоявший в Малом соборе Донского монастыря, памятник Н. М. Голицыной был перенесен в больничный храм Михаила Архангела на той же монастырской территории. После перестройки в 1809 году Михайловская церковь превратилась в Голицынскую родовую усыпальницу[211], где находится и надгробие генерала М. М. Голицына (с. 1804) и его жены, созданное Степаном Пименовым в 1810 году. Почти все памятники в усыпальнице сохранились.
В отличие от гордеевского надгробия памятник Пименова выполнен в строгом классицистическом стиле (ил. 3). Вероятно, первым его подробное описание дал историк И. Е. Забелин еще в 1965 году: «Над <…> могилою в самом храме поставлен памятник, изображающий плоскую гранитную пирамиду, вверху которой мраморный медальон с бюстом князя М. М. Голицына.